Роковая любовь

Глава 32

«Собрали — разобрали», «приехали — уехали» — это в цыганской крови. Набережная за несколько минут превратилась в импровизированный театр. Но самая важная, поистине эпохальная процедура проходила в леске на склоне, спускающемся к Волге.

Бейбут и Розаура наряжали дебютанта Сашку в сценический костюм. Как же хотелось ему покрасоваться перед Маргошей! Да тут Граф приболел, пришлось оставить в конюшне. Остальные же лошадки не такие талантливые актеры.

Вот тогда и появилась мысль к Люцитиному медвежонку добавить большого медведя. Благо большая шкура, пересыпанная духмяной сухой травой против моли, давно уж залежалась в Бейбутовом трейлере.

Сашка ворчал обиженно:

— Все люди как люди… Один я как дурак, ей-богу!

— Нет, Сашка, ты у нас не дурак! Ты у нас Михал Потапыч по сценарию — главный герой русских и цыганских сказок. Роль у тебя такая…

— Да разве это роль…

— Сашка, не бывает маленьких ролей. Вспомни Станиславского… Да что там! Сличенко вспомни, в конце концов!

Внезапно Сашка грозно зарычал по-медвежьи. Розаура чуть не упала с перепугу.

— Господи! Сашка! Сдурел, что ли? Как дам сейчас!

— Чего испугалась? Михал Потапыч я… Роль такая у меня…

— Да, Розаура, ты зазря не наезжай. Сашка у нас по методу Станиславского работает. Настоящий артист!

— Ты думаешь? — спросил Сашка с надеждой.

— Уверен! — ответил Бейбут.

— Эх, — сказал Сашка, натягивая медвежью башку на свое возвышенное чело. — Главное — что Маргоша скажет?

Все шло как надо. Ясный солнечный день. Народу собралось — уйма. Весть о недавнем обмороке артистки, в которую бросали ножи, разлетелась по всему Управску. Страсти такие, как же не прийти?

На разогреве публики выступали Люцита с медвежонком и подоспевший Сашка. То есть нет, извините, — Михал Потапыч. Потапыч требовал вернуть детеныша. А Люцита все не возвращала. Получалось очень смешно.

Все было хорошо. По крайней мере, для Люциты. Особенно хорошо, что Миро прискакал на Торнадо один. Рядом — никакой Кармелиты.

И вдруг Люцита увидела, как подъехала машина Зарецкого, из который вышли Рыч и эта мерзкая разлучница. И все, мир померк. Какое солнце? Зачем оно? Зачем этот ясный день, если все так плохо! Да что там плохо… Безнадежно! Люцита убежала прямо со сцены. Хорошо, Бейбут — человек опытный. Продолжил вместо нее номер. Да так, что публика подумала, будто так и надо по сценарию.

Девушка убежала в лесок, выплакалась там. Потом решила, что нечего плакать — надо что-то делать. Спустилась к реке, причем с риском — обрывы тут крутые, а где безопасные тропки, она не знала. Нашла воду помельче, заводь. Поймала лягушку. Вспомнила все, что знала, о колдовских делах. Раскрутила ее над головой за правую лапку.

Да и бросила ее через левое плечо.

Посмотрела в небо.

И вдруг из-за утеса на набережную выкатила громаднейшая свинцовая туча. Ударила молния, загремел гром. Упали первые тяжелые капли дождя.

Люцита сначала даже не поверила в свою удачу. Потом начала бегать по мелководью, бить по воде ступнями, хохотать и кричать что-то бессвязное.

Началась истерика.

«Что ж за невезение такое!» — подумали таборные: уже второй раз подряд нормально выступить не получается. От первых же капель дождя все зрители разбежались.

Сквозь прорези в медвежьей голове Сашка увидел, как Маргоша мучается, убирая столики (а на каждом еще и посуда). Хорошо Рыч под руку попался — попросил его помочь…

А Кармелите только и нужно было, чтоб охранник отвлекся на секундочку, схватила Миро за рукав и убежала с ним. Вышел Рыч из кафе — Кармелиты и след простыл. Сплюнул со злости на землю, спрятался от дождя под навес и начал размышлять, где можно отыскать непокорную поднадзорную.

Кармелита и сама не знала, зачем сбежала. Прежде всего, конечно, из-за непокорного характера. Оттого и смеялась громко, испытывая ни с чем не сравнимую радость праздника неповиновения.

Добежали до заброшенного театра.

— Сюда! Скорей! Вот здесь… — прокричала она.

Миро же совсем иначе понял ее радость. Как писал большой друг цыган: «Ведь обмануть меня нетрудно. Я сам обманываться рад!»

Они пробрались в зрительный зал с поломанными, раскуроченными сиденьями.

— Замерзла? — спросил Миро ласково, вытер капли дождя с ее лица. И… поцеловал ее в губы. Кармелита не ожидала этого, поэтому высвободилась не сразу, но сделала это решительно:

— Не нужно. Не делай этого!

— Прости… Я не сдержался! — Миро разнервничался, начал теребить ножны на поясе.

И тут Кармелита вспомнила, о чем она хотела его спросить:

— Ты всегда с собой нож носишь?

— Да, — беззаботно ответил Миро. — Он как продолжение моей руки…

— Скажи, а где ты был два дня назад поздно вечером?

— Не помню… Гулял, наверное, о тебе думал.

— А где гулял?

— Я думал, тебя будет интересовать с кем, — улыбнулся Миро. — Не помню. Да зачем тебе это?

И тут Кармелита спросила резко, как под дых ударила:

— Это ты напал на парня, которого увидел тогда рядом со мной на озере?

Миро промолчал, вспомнил отцовский совет «разобраться с соперником». Да, в ту секунду он хотел убить этого парня. Но потом успокоился.

Кармелита поняла его молчание как утвердительный ответ.

— Отвечай! Ты хотел убить Максима?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь?

— Ты хотел убить его вот этим ножом? Что ты делаешь вид, будто не знаешь, что с ним произошло?

Миро вспыхнул:

— Меня не интересует, что с ним произошло. Меня интересует, что у тебя с этим парнем?!

— Это не твое дело! Отвечай: ты хотел его убить или нет?

— Нет, это ты отвечай: встречаешься с ним или нет?!

— Да! — ответила Кармелита, с дерзкой смелостью глядя ему прямо в глаза.

Рубина прошла в комнату для свиданий, села напротив Олеси. Неловко сложила руки на коленях. Девушка смотрела на нее угрюмо:

— Зачем ты пришла?

— Пришла проведать… А ты не рада мне?

Олеся грустно улыбнулась:

— Я уж и не знаю, чему радоваться, чему нет. Может, ты меня снова отравить захотела?!

— Олеся, что говоришь? С какой стати мне тебя травить?

— А почему пироги, что ты мне, уходя, оставила, были отравлены? Мышки съели их и все сдохли…

— Олесенька, родная, это меня хотели отравить, а не тебя. Я потом дома рвотное весь вечер пила и еле-еле с того света выкарабкалась. А сегодня вдруг что-то кольнуло меня: Олеся! сходи к Олесе! Дура старая! Я ведь про те пирожки оставленные забыла совсем. Мне так плохо было. А ты же действительно пострадать могла из-за меня.

И Олеся как-то сразу поверила цыганке:

— Да ничего, обошлось — прошло все. Спасибо, что вспоминаешь обо мне.

— Дай-ка мне твою ручку.

Олеся протянула Рубине ладонь. Гадалка вгляделась в нее:

— Ну вот… Ты сейчас на перепутье… Можешь так поступить, можешь этак — все равно двойная линия судьбы в одну сходится.

— Что это значит?

— Значит, какой бы ты путь ни выбрала, все равно будешь счастливой!

— А если путь, ну… не совсем честный?

— Человек должен поступать как нужно, как должно! А там его рассудят. Ну-ка дай еще гляну… Твое сердце тебе верный путь подскажет. Видишь — линия сердца с линией судьбы сходятся? Такое редко бывает: счастливой будешь, любимой будешь…

— Ой, Рубина, успокаиваешь ты меня, утешаешь.

— Будешь, будешь… Хоть ты мне сейчас и не веришь! Пора мне! Пойду! Удачи тебе!

И уходя напоследок еще раз обернулась:

— И ты скоро выйдешь. Ничего не бойся. Делай, как скажут, — судьба вывезет…

Антон позвонил маме по мобилке, сказал, что они с Максимом вдвоем едут в офис.

«Ну вот, — подумала Тамара, — не такой уж и больной этот Максим! Видно, больше притворяется. Только вчера: ох, ах… А уже ходит».

К приходу Антона и Максима Тамара, как могла, подготовила Астахова. Раз пять между делом сказала, что Антон в его отсутствие очень старался, много работал. Но главным все равно был Максим. И именно он за все отвечает.

И вот наконец оба приятеля предстали пред светлы очи Николая Андреича.

— Натворили делов?! — строго спросил он. — А я расхлебывай! Как я теперь должен разбираться с цыганами? Максим!..

Максим поднял голову, посмотрел ему в глаза.

— Кто тебя ударил ножом?

Максим промолчал.

— Я задал вопрос!

— Николай Андреевич, во-первых, мне не хочется об этом говорить. Во-вторых, это не относится к работе…

— Ах, не относится!.. Не хочет он говорить! Ну не говори, посмотрим, кто будет следующий! Может, это будет Антон?

Антон вздрогнул. Астахов это заметил:

— Чего испугался? Не дрожи! Скорее всего, это буду я! Для цыган же вообще что ни сделано — все мной удумано. А кто на самом деле виноват?! Кто? Кто принял это решение: сунуться на кладбище, пока меня не было?

Молчание.

— Я жду ответа! Антон!

— А что «Антон»? Что? Что ты на меня так смотришь?! Оставил вместо себя Максима! Вот с него и спрашивай!

Максим вопросительно посмотрел на Антона: что он этим хочет сказать?

— Максим, — развернулся Астахов, — это было твое решение?

Молчание.

— Максим, это ты решил снести кладбище?!

И вновь молчание.

Астахов снова повернулся к Антону:

— Это было твое решение?

Молчание.

— Я спрашиваю, это было твое решение? Твое?

— Нет… — выдавил из себя Антон.

— Значит, Максима?

Антон кивнул головой.

Максим с недоумением посмотрел на него, Антон спрятал глаза.

— Выйди! — сказал Астахов сыну.

Максим хотел выйти вслед за ним. Но Николай Андреич остановил его:

— А тебя, Максим, я попрошу остаться…

Максим вернулся на прежнее место. Посмотрел прямо в глаза Астахову.

— А теперь, когда мы остались наедине, я хотел бы услышать от тебя всю правду.

И снова Максим лишь молчал.

— Ну не верю я, что ты мог совершить такую глупость! Не верю! Если бы на эту дурь пошел Антон, по своей инициативе, я бы не удивился. Но ты…? Ты вообще долго будешь со мной в молчанку играть?

Максим только крепче сжал губы.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет.

— Во-о-от, спасибо. Услышал твое веское слово. Но ты понимаешь, что если я не узнаю всей правды — я вынужден буду пойти на радикальные меры? На самые радикальные.

В этот раз Максим был более многословен:

— Я понимаю, Николай Андреевич. Мне нечего вам сказать.

— Ну что ж… — как-то очень просто, обыденно, по-домашнему сказал Астахов. — В таком случае, ты уволен. Можешь идти в отдел кадров за расчетом и трудовой книжкой.

Рыч таки надумал, где можно искать Кармелиту. В детстве она часто сбегала в то место. А потом чуть подзабыла его. Теперь же, после неудавшегося выступления, самое время наведаться именно туда.

В старый заброшенный театр!

Рыч неслышно пробрался в фойе. Так и есть — услышал приглушенные голоса в зале. Подошел поближе к двери, чтобы услышать, что они говорят.

— Скажи мне правду, Миро… Ведь это ревность, так? Ты увидел меня на озере с тем парнем, с Максимом… И решил его убить… Так?

Рыч удивленно приподнял брови — а он вовремя, речь как раз о его работе. Кармелита подозревает Миро? Очень хорошо. Если бы она еще увидела нож, оставшийся рядом с Максимом!

Вообще, Рыч не мог понять, почему это дело совершенно заглохло. Ведь он одним махом надеялся устранить сразу двоих. Что ж там, в ментовке, очевидного не видят — нож-то цыганский, театральный. И почему дело не открыли?

А может, это и к лучшему — он свою работу сделал, деньги получил. И ничего ему за это не будет. И все так тихо-тихо.

— Миро, так ты ответишь на мой вопрос?

— Отвечу! Я его пальцем не трогал! Хотя, видит Бог, очень хотелось, я даже в гостинице его разыскивал! Но ушел! И не тронул его!

«Слабак, — сказал про себя Рыч. — Помню, как ты разыскивал Максима в гостинице. И всякие горничные, если что, тебя там наверняка запомнили. Видный ромалэ!»

— Точно не тронул? — с надеждой спросила Кармелита, ей очень хотелось поверить в это.

— Да, клянусь, — Миро поцеловал старинный семейный медальон, висящий на шее.

— Боже мой… Кто же тогда? Неужели это все-таки…

Рыч напрягся — оч-чень интересно, кого же она назовет!

Но Кармелита молчала. Рычу надоело ждать, он решительно распахнул двери и вошел в зал:

— Здравствуйте! Что, не ждали?.. Ваше время истекло! Мне приказано красавицу домой доставить.

— Подожди снаружи, — жестко сказал Миро. — У нас разговор.

— Нет, уважаемый, я тебе не лакей на улице ждать. Я сказал — нам пора.

В зале повисла театральная пауза.

— Я что-то неясно сказал? У нас разговор, — повторил Миро.

— Спокойно, Миро! Не шебуршись. Я же здесь не по своей воле, я, между прочим, на Баро работаю.

— И что?

— Хочешь поговорить с Кармелитой, говори сколько угодно. Только спроси разрешения у ее отца! А я только выполняю приказ…

Но Миро уже не мог отступать:

— Придется, видно, тебя по-другому попросить!

— Что, опять ножи метать будешь? — сказал и тут же замолк Рыч, поняв, что сболтнул лишнего — не стоило напоминать Миро, где он оставил один из своих замечательных ножей.

— Не надо, Миро! Я поеду, — постаралась успокоить всех Кармелита и с непривычной для нее покорностью пошла к выходу.

Угрюмо, понуро Максим вышел из кабинета Астахова.

— Ну? — спросил его Антон заговорщицким полушепотом.

— В каком смысле «ну»? Что это сейчас было? Что ты сказал там, в кабинете?

— А что я мог? Что я должен был сказать?

— Правду, Антон! Всего лишь правду.

— Легко сказать, правду! А я не мог ее сказать, не мог из-за… из-за матери! У них и так с отцом сейчас… а тут еще я… И они, и я… — губы начали дрожать, Антон почти плакал.

— Понятно! То есть ты типа герой! Пожертвовал собой, чтобы маму не огорчать!

— Ничего смешного, Максим! Это жестоко — то, что ты говоришь.

— Ах, жестоко… Зато ты меня, дружище, подставил очень мягко. Ты это понимаешь?!

— Ты сам сказал, что готов мне помочь.

— Так вот что ты имел в виду под словом «помощь»?

— Тебе-то что? Тебе все равно ничего не будет… Ничего! Отец тебя любит больше, чем меня. Он тебе вес простит. Отругает немножко — и дело с концом… И опять будет у тебя с ним мир и понимание.

— Ничего у меня с твоим отцом не будет. Меня уволили. Тебе спасибо.

— Как уволили? — Антон растерялся.

— Так! Окончательно и бесповоротно. Ты вот мне скажи… Я от тебя хочу услышать… Ты считаешь, что это справедливо? Ну что ты молчишь? Там, в кабинете, нужно было молчать… Я тебя не выдал. А ты… Знаешь, почему я сейчас с тобой разговариваю? Я все же надеюсь, что ты переборешь себя, пойдешь и скажешь всю правду. Если, конечно, ты мне друг…

Антон не шелохнулся.

— Ты пойдешь?

Лицо Антона скривилось, он закусил нижнюю губу и развернулся к окну.

— Ты пойдешь… друг?!

Антон повернулся к Максиму и истерически, со слезами на глазах, прокричал:

— Не-е-ет!!!