Сделка

Глава 14

Хлоп!

Указка опустилась на мою парту.

– Может, расскажешь нам о своих грезах, Катерина? О чем ты думаешь так упоительно, что даже не слышишь моих слов? Конечно, если твои грезы в рамках… дозволенного.

Девчонки за соседними партами гаденько захихикали, я выпрямилась и нацепила на лицо скучающую маску.

– Прошу извинить, Елена Анатольевна, – буркнула я без капли раскаяния.

Мещерская постояла еще, рассматривая меня с улыбкой. Желтые бабочки на ее веере трепетали крылышками, как живые. Я отвела взгляд.

Ученицы без ума от наставницы по домоводству, даже Аня, с которой мы делим комнату, считает Мещерскую воплощением грации и красоты. Что ж, с этим не поспоришь. В пансионате Елена самая красивая женщина, да и не только здесь. Дед Макар из Околицы болтал, что такой роскошной женщины во всей губернии не сыскать. И волосы у нее медовые, и улыбка сладкая, и зубки жемчужные. И стан гибкий, идет – и все вокруг оборачиваются. Неудивительно, что девчонки хотят на нее походить хоть малость. Копируют и томный взгляд из-под ресниц, и кокетливые жесты… А в последние дни с чего-то записали Елену в невесты новому наставнику Волковскому. Мол, подходящая для него пара…

Меня это злит.

Хотя надо признать, эти двое действительно хорошо смотрятся вместе, я как-то видела их во дворе. Дмитрий Александрович – высокий, темноволосый, с улыбкой слушал изящную Мещерскую в жёлтом платье. Елена смотрела из-под полей своей соломенной шляпки и казалась юной и обольстительно-прекрасной.

Гадкое зрелище.

Хотя сегодня Мещерская права: мои мысли и правда витали далеко от кружев, которые обсуждали на уроке.

Предательские мысли снова и снова возвращались то на крышу башни, то под сень кедров возле Медяжки. В тот момент, когда я застыла с поднятой ногой, забыв о туфле, и таращилась на обтянутую мокрой рубашкой мужскую спину. На широкие плечи, на обозначенный тканью рельеф, на черный ремень брюк. И то, что пониже ремня. Тоже все такое… рельефное.

Мысли, посетившие меня тогда, обдали тело столь жаркой волной, что я едва снова не сиганула в воду. Представилось такое, что вспоминать было стыдно, но я все равно раз за разом вспоминала.

И прогнать мысли все никак не получалось.

Я даже пыталась спастись образом жениха, но и без того бледный призрак Арсентия испуганно растворился, когда его властно отодвинул образ реальный и живой. Темные волнистые волосы, тяжелые брови и складка между ними, делающая молодого мужчину старше. Она разглаживается, когда он смеется и тогда становится ясно, что ему не так уж и много лет.

Дмитрий.

Мирт.

Я покатала на языке непривычное слово.

Мирт, Мирт, Мирт…

Хорошее имя, древесное. Пахнет вкусной пряностью, листочками темно-зелеными, как глаза того, кто имя носит.

Или они как мхи? Мхи на северной стороне, там, где холоднее.

Сидя рядом с ним на причале, я боялась смотреть в эти глаза. Боялась и в то же время хотела. Меня тянуло заглянуть, рассмотреть каждую точку в радужках. Рассмотреть все в нем. И глаза, и губы, и плечи, и все остальное.

Я с шипением выпустила воздух. А потом выругалась. Хорошо, что Мещерская не услышала, лишь Анюта вытаращила глаза да покрутила пальцем у виска.

Отец Серафим говорит, что от похотливых мыслей надо немедля прочесть молитву, а потом прийти к нему и покаяться. Я даже попыталась и исправно бормотала слова, но не помогло. Может, потому что не слишком в это и верила. Хизер называла отца Серафима старым дураком. Правда, и он не оставался в долгу, величая названную мать не иначе как бесовкой. Они терпеть друг друга не могли. Но почему-то терпели. Хизер говорила, что сам отец Серафим – плешивый дурень, да в том не виноват, он просто человек. А вот колокол в церквушке славный. Заговорённый. Знающий человек его отливал. И звон при случае предупредить и защитить сможет.

Когда мы пришли в «Золотой луг», Хизер поселилась в лесной сторожке, в пансионат не приходила, но все знали, что она живет там, в глуши. И тайком иногда бегали, кто за отваром от кашля, кто от желудочных колик… Или за оберегом от тех, кто приходит из чащи.

Рука сама собой потянулась к амулету на груди. Мне не надо было смотреть, чтобы его увидеть. Белая кость и выбитые по кругу символы, а в центре камушек – обычный, черный. Но я знала, что он не так прост, как кажется. В этом камушке был кусочек места, рядом с которым Хизер нашла меня. Я была слишком маленькой, чтобы его запомнить, и все же я точно знала, как оно выглядит. Черные, словно закопченные потусторонним пламенем сосны по кругу, как часовые и вечные стражи. Ни травинки в том кругу, ни цветка. Только лишайники и камни. А за ними – насыпь. Огромная. Черная. Страшная. И в то же время… манящая. Там звучит песня, не слышимая уху, но ощутимая душой. И огни горят, хотя никто не зажигает. А под насыпью провал. И если подойти ближе, он откроется, впустит… а вот обратно уже не вернешься.

Курган.

Я мотнула головой. Вязкие мысли, наполняющие голову, затянули взгляд темнотой. Я таких мыслей боялась, будто Курган звал меня, заставлял думать о той насыпи… это было страшно. Приходя, эти мысли не отступали, как я не старалась…

И тут образ Кургана вдруг поблек, отодвинутый мужской рукой. Дмитрий-Мирт снова заполнил мои мысли, да так собственнически, словно был хозяином и моей головы, и самой черной насыпи! И никакого страха не осталось. Только жар, снова обжёгший щеки, стоило вспомнить эту чертову мокрую рубашку. И брюки. Тоже мокрые. А еще – лопух. И почему-то смеяться мне уже не хотелось.

Елизавета ни с того ни с сего изменила расписание, понаставив ученицам уроки танцев с толстяком Орестом и домоводство, а историю отодвинула на конец недели, словно нарочно! Да и наше дополнительное обучение сдвинула, похоже, не нравилось оно настоятельнице. Так что с господином Волковским мы виделись редко.

И это тоже меня огорчало.

В проем окна влетел полосатый шмель, описал круг и снова унёсся в сторону леса. Я проводила его завистливым взглядом. Вылетевшее стекло так и не вставили, ждали мастера из города. Так что меня обдувал ветерок, пока остальные девчонки жарились у стен. Словно требуя реванш за кратковременное ненастье, «Золотой Луг» охватила жара. Тяжелый тягучий воздух казался неподвижной водой в стоячем пруду. Пунцовая Дарья, гоняющая кур, клялась, что это не к добру и что не припомнит она такого жаркого лета. Я и сама не помнила, в прошлом году в эту пору девчонки натягивали куртки. А в этом было нечем дышать. Потому уроки передвинули к вечеру, вот и сейчас – небо уже темнеет, а мы все еще торчим в классе!

Одна Елена словно и не ощущала духоты, оставаясь свежей и красивой. Она прохаживалась между столов, и девчонки завистливо поглядывали то на саму учительницу, то на шелковый веер, которым Мещерская лениво обмахивались.

Я снова уставилась на деревья, пропуская мимо ушей скучные наставления учительницы. Лес манил окунуться в темно-зеленую прохладу, пробежать босиком по мхам… эх…

Во тьме деревьев что-то мелькнуло. И стало не по себе. Лес, такой родной и знакомый, вдруг показался чужим и страшным. В чаще таилось что-то иное, чуждое…

И вдруг забрехали, разрываясь, собаки и ударил колокол.

Тяжело. Гулко.

Не думая и не обращая внимания на вопль Мещерской, я перемахнула через подоконник, спрыгнула вниз и побежала в сторону тропки…