Сделка

Глава 19

Остаток дня прошел спокойно и, к счастью, без новых происшествий. А утром, стоило спуститься к завтраку, ко мне кинулся Еропкин. Схватил мою руку и стал трясти в пухлой и слегка влажной ладони.

– Дмитрий Александрович, спасибо вам! За Гектора! Если бы не вы… если бы не вы!

– Полно. – Я решительно отодвинулся, потому что Орест норовил еще и заключить меня в объятия. – С ним все в порядке?

– Слабый, но живой! – Еропкин расплылся в улыбке. – Такое волнение, такое волнение! Это все духота!

Я не стал спорить, хотя у меня имелись большие сомнения. Расторопная Марфа поставила передо мной тарелку с пышными оладьями – светлыми в середке и темно-золотистыми по краям – не кушанье, а произведение искусства! Да еще и щедро сдобренное густой сметаной. Подвинула ближе огромное блюдо кружевных блинов с самыми разнообразными начинками, и я ощутил, как рот против воли наполнился слюной. Надо признать – кормили в пансионате отлично, давно я не ел такой вкусной еды. Угомонившийся, но все еще краснолицый Орест сел напротив и тут же запихнул в рот блинчик с яйцом и луком – почти целиком. А следом еще один – с творогом и медом.

– Ужасно переволновался, – прожевав и словно оправдываясь, произнес он. – А когда волнуюсь, я всегда ем! Ничего не могу с собой поделать! Вот и отрастил живот, – погладил он объемное пузо. – Да и готовит Дарья так, что пальчики оближешь! Вот вы, Дмитрий, в отличной форме. Может, дадите мне пару уроков? Какие-нибудь упражнения там…

Я едва не поперхнулся квасом. Упражнение для Еропкина лишь одно – рот на замок. Да только вряд ли оно ему понравится!

В гостиную, обмахиваясь веером, хотя утренняя прохлада полноводной рекой втекала в окна, вошла Глафира.

– Утро доброе, господа. Ах, Марфуша, я только чай! Такая рань, кусок в горло не лезет.

– Вы одна? Ваш супруг не вернулся?

Модест с двумя работниками вечером увезли Гектора в госпиталь Йеска. Франц выглядел бледным, но обещал, что жить будет и скоро вернется в пансионат.

Глафира устроилась возле Еропкина, наградив того слегка презрительным взглядом. Похоже, худощавую Глафиру изрядно раздражал хороший аппетит учителя изящных искусств.

– Остался в городе, нам давно пора обновить запасы разных мелочей, так что воспользовался оказией. Да и за Гектором присмотрит, а то вдруг бедняге станет хуже. Такое волнение! Признаться, Гектор всегда казался мне болезненным молодым человеком. Ни силы в нем, ни живости… То ли дело, мой Модест! В прошлом месяце верхом улетел в Йеск, чтобы купить мне духов, вы представляете? А все потому, что мои закончились, а я без любимого аромата жить не могу! Я ему говорю – возьми бричку, ну зачем же верхом, уже не двадцать лет! Так нет же! Не послушал! Вскочил на коня и только ветер засвистел! – изобразила она рукой широкий жест. – Шестой десяток, а все как юнец! Вот такой он у меня, Модест Генрихович! Удаль в нём неиссякаемая! Молодецкая!

Глафира при этом почему-то посмотрела на меня. Я вежливо улыбнулся, молча пережевывая блинчик. Судя по многочисленным назначениями и оговорке Гектора, молодецкая удаль Модеста уже изрядно поизносилась. Вот-вот и закончится. И странно, что Давыдовы это не только скрывают, но и пытаются убедить всех в богатырском здоровье Модеста.

– Выходит, праздник он пропустит? Какая жалость, – отозвался Еропкин. – В этом году будем веселиться и без вашего мужа, и без нашего дорогого Гектора! Вот беда…

– Что за праздник? – оборвал я новый виток причитаний.

– Не знаете? – Глафира распахнула бледно-голубые глаза.

– Так Дмитрий Александрович у нас занят подвигами, ему не до наших мелких дел, – пропел за спиной медовый голос, и я едва не поморщился. Мещерская – в зелёном платье, богато отороченном кружевами, – проплыла рядом, обдала запахом увядающей розы и опустилась на стул рядом со мной. Стрельнула глазами. – Верно, Дмитрий Александрович?

Я сделал вид, что занят едой.

– Выходит, вы все-таки герой, а? – подмигнула она и заливисто рассмеялась.

Орест хлопал глазами с явным непониманием, а я снова едва удержал желание скривиться. Явный намек Елены на разговор в бане был понятен нам обоим.

– Леночка, вы слышали о нашем милом Гекторе? – запричитала Глафира. – Вот же бедняга! Как хорошо, что теперь все хорошо! Я всегда говорила, что Гектору надо лучше питаться, он слишком… хрупкий. Уж не девица ведь, мужчина! А ткни – переломится! То ли дело мой Модест! Вот где стать! Вот где сила!

Я потянулся к чашке с чаем и внезапно уловил взгляд Елены, направленный на Глафиру. С откровенной, злой насмешкой. Однако сказала Мещерская иное.

– Модест Генрихович – человек невероятной мощи. Вам так повезло с ним, дорогая.

– Очень, очень… Я каждый день…

– Так что за праздник? – прервал я очередное восхваление Модеста.

– Очередная глупость из местных суеверий, – недовольно отмахнулась Елена. – Все эти обычаи лишь пережитки темного язычества!

– Не скажите, – внезапно возразил Орест. – Я вот верю, что даже в наш просвещённый век мы можем многое не знать. А наши предки верили и видели иное. Лесных духов, нечисть разную, колдунов…

– Мракобесие, – сладко пропела Елена, и снова я удивился, какие злые у нее глаза. Странно, что раньше не замечал. – Орест, вы ведь учитель, а порой несете такую чушь!

Еропкин побагровел от оскорбления.

– Ну почему чушь? Ильин день и наша церковь одобряет. Да ведь обычай из язычества пришел. Церковный отмечают в начале августа, а местные зовут этот день – Тыр-ял, поворот колеса – и празднуют, когда до осени остается совсем немного… День, знаменующий конец лета, сбор урожая, предчувствие холодов. И вроде разное, а корни-то у праздника одни! Местные жители верят, что зажжённые сегодня костры прогоняют темную силу, злых демонов и тех, кто им служит…

Елена демонстративно закатила глаза и фыркнула.

– Господа, ну не ссорьтесь, – примирительно заворковала Глафира. – Нам всем не помешает праздник! Хоть какой-нибудь! Да и ученицам стоит немного повеселиться, молодые ведь, а сидят взаперти как зверята! Модест привезет из Йеска ленты на подарки, душистое мыло, безделушки… А что до значения праздника – так не все ли равно? Лето скоро закончится, впереди новая зима. Вы ведь знаете, какая она здесь долгая. Вот люди и придумали повод для радости, чтобы в холода было о чем вспоминать.

– Глафира, вы всегда умеете найти правильные слова, – сладко пропела Елена. И потянувшись через стол, вдруг коснулась руки Ореста. Тот вытаращил глаза, и его взгляд соскользнул в открывшееся ему декольте Мещерской, да так там и остался. Елена вернулась на место и очаровательно улыбнулась. – И вы не сердитесь, мой дорогой Орест. Вы ведь знаете, я говорю не со зла. Просто не одобряю потакание всем этим мракобесным глупостям. К тому же, боюсь, наш Дмитрий Александрович сочтет нас сущими дикарями! – Она кокетливо улыбнулась теперь уже мне. – Так как, сочтете? Дикими-дикими людьми, способными на разные шалости?

Улыбка из кокетливой стала насмешливой и немного вызывающей.

Отвечать, к счастью, не потребовалось: в гостиную вошла Печорская. Как всегда прямая до хруста и слегка недовольная. Мещерская, так ничего и не съев, поспешила уйти, видимо, она не очень любила общество строгой начальницы. Я тоже не стал задерживаться и, поблагодарив за вкусный завтрак, откланялся.

В честь праздника занятия отменили, даже мои уроки с Катериной, что, конечно, расстроило. Новой встречи с девушкой я ждал с каким-то неизведанным раньше трепетом. Впрочем, скучать мне не пришлось. Первым делом я навестил Макара в Околицах. Пошел снова через поле, на пути озираясь и ожидая увидеть шаманку, но ничего странного в этот раз не явилось. Даже мелькнула мысль – не напекло ли мне в прошлый раз голову, но ее я тут же отбросил. Не напекло, и шаманка не почудилась. Я привык доверять и своим глазам, и разуму. Логичного объяснения увиденному не нашлось, но я уже и не пытался его найти.

Пули, к сожалению, нужно было подождать, хотя Макар Андреевич уверил, что они будут, просто достать нужное оказалось не так просто. Зато арбалет – новенький и крепкий, отлаженный рукой мастера, я уносил с собой, предвкушая радость Катерины.

К обеду во дворе пансионата начали сооружать столы. Я скинул пиджак и тоже взялся за доски, хотя Кузьма поначалу и бормотал привычное: «Ну что вы, ваш благородие…». Я лишь отмахнулся. Размяться на свежем воздухе оказалось в радость, тело уже заскучало по физическим нагрузкам. Да и сытные блины Дарьи неплохо бы растрясти. Поняв, что я вполне неплохо управляюсь с молотком и гвоздями, Кузьма довольно поцокал языком и оставил сооружение столов на меня и двух подручных. Посмотрев, вызывался помогать и Еропкин, но толстый учитель скорее мешал, наводя суету, роняя инструменты и путаясь под ногами. Подумав и решив, что учителю и правда не помешают упражнения, я отправил его таскать доски. Думал – откажется, но Орест с энтузиазмом взялся за дело, хотя и с изрядным кряхтением. Через пару часов мы справились, установив и столы, и лавки. Женщины накрыли все скатертями и покрывалами, а я отправился умываться.

К вечеру в распахнутые ворота пансионата потянулись окольчане. Мужики по случаю расчесали бороды и нарядились в расшитые рубахи, женщины достали лучшие платья. Макар Андреевич с семьей тоже явился. На столах уже стояли графины с ледяным квасом и блюда с закусками. В воздухе витало ожидание праздника. Я надел чистую рубашку и все тот же жилет, увы, по-настоящему праздничного наряда у меня не имелось. А вот Еропкин постарался и, увидев его, я едва не расхохотался. Плешивая голова Ореста, словно спелая дыня на блюде, покоилась на пене шикарного жабо, волнами расплескивающегося из выреза ярко-малинового сюртука. Ноги обтягивали узкие штаны, модные лет так пятьдесят назад, а ниже блестели, словно зеркало, щегольские лаковые туфли с огромными блестящими пряжками. В довершение к этому маскараду Еропкин прицепил на бок самую настоящую шпагу. Выглядел толстяк комично, но при этом столь гордо, что я постарался сдержать усмешку.

– А вот и я, господа! – торжественно произнес он и изобразил поклон. Мы с Кузьмой переглянулись, и дед хмыкнул в усы. Сам конюх выглядел точно так же, как и всегда: косматый, нечёсаный, одетый в штаны и тулуп. Еропкин досадливо поморщился на его непраздничный вид, и уже начал что-то высказывать, но я решил направить беседу в более мирное русло.

– Я так и не понял, что именно мы сегодня празднуем. Расскажите, Орест Валерьянович?

– Так конец лета, Дмитрий Александрович. В тайге лето короткое, сегодня еще жарит, а завтра может и заморозками прихватить.

Я глянул недоверчиво, и Кузьма авторитетно кивнул.

– После Тыр-яла всегда холодает. Уже завтра проснемся, а в окно не летним холодком стучит. Тыр-ял пожирает лето, так здесь говорят. И потому надо разжечь огонь пожарче, чтобы согреться на всю зиму вперед. Напитаться его жаром до самых косточек.

Кузьма неожиданно покивал, соглашаясь.

– Это праздник окончания лета и поворота на зиму. Люди в этот день танцуют и веселятся, чтобы отблагодарить солнце и упросить его вернуться поскорее. А грядущую зиму быть милосердной и никого не забрать в ледяные чертоги. Это важная ночь, Дмитрий Александрович. Сегодня костры будут гореть по всей тайге. Ну и еще в эту ночь принято приносить жертвы.

Я поднял брови.

– Не человеческие, к счастью, – улыбнулся в ответ преподаватель искусств. – По крайней мере – сейчас. Раньше-то разное случалось… Но к счастью, эти темные времена позади и сегодня мы лишь кинем в огонь подношения в виде снопов ржи и кусочков хлеба.

Пока мы говорили, сгустились сумерки, а женщины накрыли столы. Я обвел взглядом пиршество: блины и пироги, разносолы и свежие овощи, печеный картофель и тушеные кролики, и конечно, главное украшение – зажаренный целиком поросенок. Угощение выставила Печорская, но и окольчане пришли не с пустыми руками, каждый внес свой вклад в праздничный стол, так что на скатертях уже не хватало места для блюд и тарелок.

– А вот и Лизавета Андреевна, – обрадовался Еропкин и поспешил навстречу настоятельнице. Печорская сменила суровое черное платье на серое и даже приколола к вороту тяжелую серебряную брошь. Видимо, этого она посчитала достаточным для праздничного образа. За спиной Печорской маячила одетая в синий бархат Глафира. Модест из Йеска так и не вернулся, а жаль. Руки чесались отвести Давыдова в сторонку и тепло побеседовать. Но пришлось умерить кровожадные желания.

Несколько мужиков уже разложили костер, затрещало пламя, которое собравшиеся приветствовали дружными радостными выкриками. Ночь разбросала по небу звезды. В углу несколько околчан завели мелодию, сначала тихую, потом все нарастающую.

Вместе со всеми я присел на лавку, шустрая Марфа наложила мне полную тарелку снеди, и я едва не застонал от умопомрачительного аромата.

Дед Кузьма бодро хлопнул стопку водки, хрустнул соленым огурцом и одобрительно причмокнул.

– Эх, хорошо! Тыр-ял всегда объединял людей. Всех за один стол – такова традиция. Сейчас в пансионате маловато-то гостей бывает, а когда-то приезжали из Йеска, и из Тобольска. Да что там… – Дед хитро прищурился, вспоминая. – И из столицы были. Сам Петр Благодетель не гнушался сидеть за одним столом с простым людом…

Я хмыкнул: врет дед да не краснеет.

– Думаешь, брешу, ваш благородие? – догадался Кузьма. – Да зуб даю! – клацнул он неожиданно крепкими, хоть и желтыми клыками. – Сам император сидел в аккурат там, где ты сейчас… своими глазами его видел, как тебя!

– Петра Благодетеля? Который правил лет эдак двести назад? – развеселился я. – Ну ты силен, дед. Это ж сколько тогда тебе лет стукнуло?

– Да я после сотенки считать перестал, – в тон мне ответил Кузьма и потянулся за ещё одной стопкой. Печорская на другом конце стола грозно свела брови, и рука Кузьмы, сменив траекторию, схватила пучок укропа. Я покачал головой. Похоже, горячительное сделало из старого конюха сказочника.

Сам я от выпивки отказался, к хмелю я равнодушен, да и хотелось сохранить ясную голову.

Полились тосты, смех стал громче, а голоса радостнее.

Мелодия тоже нарастала, Макар Андреевич уже вовсю терзал губную гармошку. И вот музыка оборвалась. Чтобы вернуться уже в новом ритме – более плавном и тягучем. Гости повернули головы, некоторые вскочили. Я тоже встал, ощущая внезапное волнение. Но не пугающее, а скорее приятное. От черной башни тянулась вереница огней. Зажжённые свечи, крохотные огоньки, мерцающие в девичьих ладонях. Ученицы шли друг за дружкой. Строгие коричневые платья исчезли. Вместо них девушки облачились в белые рубашки и красные сарафаны. Головы с распущенными волосами венчали венки из полевых цветов.

Я ощутил, как гулко ударило сердце.

Лидия, Пелагея, Анастасия, Анна… взгляд скользил по торжественным и взволнованным женским лицам, ища лишь одно. Последняя девичья фигурка замерла на границе света и тьмы, словно не решаясь ее переступить. В ровной цепочке огоньков образовался разрыв, а она все стояла. Девушка, которая без страха сиганула на крышу несущегося на всех парах экипажа, сейчас не отваживалась выйти на свет. Внутри разлилась непривычная нежность. Не выдержав, я безотчетно сделал шаг вперед. И она – то ли увидев, то ли набравшись духу, – двинулась за остальными.

Катерина.

Тяжелые волны темных волос, яркий сарафан, и тень ромашек в венке, оттеняющая загадочной тьмой синие глаза. Слишком красивая…

Музыка полетела медовой волной, и ученицы пошли кругом, огибая костер. Шаг, поворот, шаг, поворот… затрепетали огоньки в ладонях, взвились юбки и пряди волос. Шаг, поворот… гости уже стояли, отбивая нарастающий ритм ладонями и притоптывая.

Шаг, поворот! Огоньки полетели в костер, а девушки закружились, словно и сами превратились в красные всполохи. Все быстрее и быстрее, юбки взлетают, каблучки стучат, лица сияют улыбками и девичьей красотой. Когда танец закончился, зрители разразились овациями и одобрительным свистом. Вперед выступил Орест – пунцовый от смущения и радости постановщик представления. Музыка снова взлетела к звездам, и Анна – стоящая с краю, – потянула в свет костра Дарью. Кухарка, охая и смеясь, пошла по кругу, вскидывая пухлые ладони. Ученицы с улыбками поманили в танец и остальных гостей, многие с радостью вскочили, присоединяясь. Дед Кузьма где-то разжился венком – похоже, подготовился, и теперь лихо отплясывал, выкидывая коленца и звонко посвистывая.

Рядом мелькнуло красное, я поднял взгляд – Лидия.

– Дмитрий Александрович, идите к нам!

Хотел отказаться – танцор из меня никудышный, но рядом тут же возникли Пелагея и Анастасия. С хохотом мне на голову водрузили венок и, не слушая возражений, потащили к костру. Поняв, что сопротивляться женской банде бесполезно, я послушно влился в хоровод. Впрочем, танец оказался не сложным, а веселье заразительным. Я топтался, иногда вскидывая вслед за всеми ладони и гулко притоптывая. Рядом пыхтел Орест, выписывая объёмным животом размашистые восьмерки, вокруг него смеялись и вились ученицы. Похоже, учителя изящных искусств в пансионате любили. Мой взгляд снова и снова искал в кругу смеющихся лиц лишь одно. Хотелось приблизиться, встать рядом. Дотронуться. Но Катерина ускользала. Вот только была рядом – и снова на другой стороне костра. Пронесется поблизости и исчезает. Девушка улыбалась, тень от венка прятала ее глаза, но я ощущал женский взгляд.

Запнувшись на очередном вираже, я тихо скользнул в сторону. Огляделся. Почти все гости плясали у огня, только старики остались на лавках, но и они благожелательно притоптывали, глядя на остальных. А вот Печорская и Ядвига Карловна так и не вошли в круг. Замерев в тени, они зорко присматривали за ученицами. Я проследил за взглядом сначала одной смотрительницы, потом второй… и меня поразила странная мысль.

Решив ее проверить, я снова вошел в круг и взял ладонь Лидии. Покружил, слегка придержав девушку за талию. Выпустил, шагнул в тень. Ненароком обернулся на смотрительниц. Повторил тоже самое с Пелагеей. А потом с Анной. Улыбаясь, отошел к столу, словно бы промочить горло.

А сам тем временем не спускал глаз с женщин.

Что ж. Очевидно, странная догадка подтвердилась.

Внимание к этим ученицам не вызвало у них особого интереса. Хищные взгляды и Ядвиги, и Елизаветы были направлены на… Катерину.

Именно за ней внимательно наблюдали женщины, хмурясь, когда кто-то слишком близко приближался к ученице. И это было в высшей степени странно. Даже если предположить, что дамы блюдут честь девушки, то почему именно Катя вызывает столь явное беспокойство? Не дочь барона или успешного купца, а безродная сирота?

– Подношение огню! – торжественно крикнул дед Кузьма, и танец на миг прервался. Люди бросились к лавкам, вытаскивая принесенные дары для духа пламени. Женщины приготовили соломенных куколок – одетых в платья из красных лоскутов и с нарисованными личиками. Мужчины несли к костру кусочки хлеба.

– А вы что же, Дмитрий Александрович? – рядом остановился пыхтящий от танцев Еропкин. Шумно напился холодного кваса, вытер лысину.

– Я не слишком-то верю во все эти… традиции.

– Понимаю, – кивнул Орест. – И все же не стоит обежать духов тайги. Особенно, если вы рассчитываете здесь остаться. Они знаете ли, могут и обидеться.

– Неужели? Вы правда в это верите?

Учитель танцев глянул косо и неожиданно серьезно.

– Я много лет здесь живу. Здесь нельзя не верить в духов, Дмитрий.

Решив не углубляться в щекотливую тему, я обвел взглядом гостей.

– Кстати, а где Елена Анатольевна? Не видел ее на празднике.

– Елена тоже не верит во все эти… суеверия, – с легким негодованием отозвался Еропкин, верно, вспомнил утренний разговор. – И не жалует околчан. Считает, что нам негоже сидеть за одним столом с… – Он нахмурился и осекся, не договорив. Впрочем, я и без того понял несказанное. С работниками. Со слугами. Выходит, не так уж Елена и терпима, как хочет казаться… Еропкин скривил губы. – Мещерская унеслась в город за новыми платьями, сказала, это занятие поинтереснее, чем деревенские пляски у костра. – Он помолчал немного. – А подношение вы все-таки сделайте, Дмитрий. На всякий случай…

Орест сунул мне в ладонь хлебный мякиш и ушел. Я задумчиво посмотрел на кусок в своей руке. Что ж… почему бы и нет?

Пламя костра весело разбрызгивало искры. Я постоял, глядя на них. Надо ли что-то сказать? Жаль, что не уточнил у Еропкина… так ничего и не придумав, сжал мякиш и кинул в огонь.

– Прими мое подношение. Если захочешь, – пробормотал, ощущая себя немного глупо.

Оранжевый лепесток огня взметнулся чуть выше, затанцевал. И на миг почудилось, что на черных поленьях внутри костра сидит старуха. Обернулась, глянула раскосыми желтыми глазами и стала юной девушкой. И тут же – рыжей лисой, обернувшей морду хвостом. Я моргнул, и видение исчезло.

Что за ерунда? И ведь не выпил ни капли, не от морса же мерещится?

В спину уже дышала Дарья, трепетно сжимая в ладонях свое подношение – соломенную куколку. И я посторонился, уступая место кухарке. Уходя, еще раз глянул на огонь, но ничего странного уже не увидел.

Праздник покатился с новым весельем. Кузьма сказал, что сегодня танцевать народ будет до утра или пока не свалится. Это тоже традиция, яркая радость перед долгими холодами. Ускользнув от хохочущих девушек, я встал в тени деревьев, размышляя, как бы сподручнее выловить из толпы Катю и вручить ей арбалет. А кстати… где она?

Я всмотрелся в лица, прикрытые огромными венками, но нужное не нашел. У Катерины возле лица болтался приметный красный цветок, сразу выделяющий девушку из толпы. Хотел заволноваться, но тут у огня закружила тонкая фигурка. Взлетели каштановые пряди, качнулся красный цветок.

Я прищурился. Венок тот, и даже фигурка похожа, да только это вовсе не Катерина! Словно магнитная стрелка внутри уверенно отклонилась, не давая обмануться.

– Кого-то потеряли, Дмитрий Александрович? – Тихий голос сверху заставил вскинуть голову. Чертовка – уже без сарафана, а в штанах и куртке лесничего – сидела на ветке вишни и качала ногой, хмуро всматриваясь в толпу. – Если Лидию или Пелагею, так вон они, скачут как кони! Вернее, как кобылицы!

Я хмыкнул. Так-так. Похоже, мои обманные маневры и лживый интерес не прошли незамеченными. Неужели кто-то здесь ревнует? Мысль неожиданно понравилась.

– А ты почему же не скачешь? – Я подошел ближе, прислонился плечом к стволу, достал кисет с сигаретами, поджег одну. Если глянет Ядвига или Печорская – увидят уставшего и решившего отдохнуть гостя.

– Наскакалась уже, – хмуро бросила девушка. – А вы идите, идите, там вас заждались уже! Венок не забудьте, вон на лавке валяется!

Я тихо рассмеялся.

– И что смешного?

– Ты смешная. Я тебя искал.

– Зачем это? Еще один венок захотели?

– Кажется, мы были на ты.

Девушка сердито что-то прошипела. Ну точно. Ревнует!

– И с девушками я танцевал лишь из вежливости.

– Мне все равно!

– Прямо все равно?

– Да!

Я затянулся дымом и прикрыл глаза. Мог бы, конечно, сказать, что лишь пытался проверить догадку, но девчонка так забавно злилась… И похоже, даже не понимала от чего.

– А я тебе подарок приготовил.

– Вот еще, – буркнула Катерина. – У меня именины только зимой. И вообще… не надо мне ничего. От вас!

– Этот подарок тебе точно понравится.

Девушка отчаянно засопела. Я молча тянул дым, ожидая, когда победит женское любопытство.

– И… что это за подарок?

Я постарался не рассмеяться.

– Может, слезешь оттуда? А подарок у меня в комнате.

Повисшая тишина внезапно стала острой и настороженной. Я скомкал и выбросил сигарету, отошел на шаг, всматриваясь в вытянувшееся лицо девушки.

– Эй, ты что там надумала? Я принесу сейчас. Просто не знал, где оставить. Если ты не сбежишь, пока я поднимусь на второй этаж!

Девушка опустила голову, но ее плечи заметно расслабились.

– Ты… тебя кто-то уже звал в комнату? – догадался я, и она кивнула. – Морозов? Тааак…

– Сказал, что Лизавета велела прийти, забрать у него книгу. Я и поверила. Пришла, а он! Обниматься полез! Губами своими тыкался! Мокрыми! – Она со злостью сжала кулаки.

Я тоже едва не сжал. Пришлось напомнить самому себе, где сейчас тот Морозов. И в каком виде.

– Кто-то знал об этом? О том, что он пытался… распускать руки.

– Елизавета Андреевна знала. И другие учителя, кажется. Елена Анатольевна и Модест Генрихович видели, как я улепетывала по коридору. А на следующий день… Морозов исчез. И хотя ученицам сказали, что он уехал, все знают правду. Глафира как-то говорила Ядвиге, что это я виновата. Может, я сама его и убила? Так они все думают!

– Довольно. – Я потянулся и дернул Катерину за ботинок. Она ойкнула и свалилась вниз. Подхватив, я осторожно поставил ее на землю и тут же отступил на шаг. – Мне жаль, что я напомнил тебе об этом. И конечно, ты ни в чем не виновата. А подарок я сейчас принесу. Дождешься?

Она во все глаза смотрела на меня. Хмурилась. Но потом все-таки кивнула.

– Точно не сбежишь?

Катя помотала головой, отчего небрежно завязанная коса качнулась из стороны в сторону. Оставлять девушку одну не хотелось, но я понадеялся, что она действительно подождет. Другого варианта все равно не было.

Пансионат опустел, все обитатели сейчас отплясывали у костра или отдавали дань жареному поросенку, хотя чья-то заботливая рука зажгла несколько ламп в коридорах, чтобы, возвращаясь, учителя не переломали себе ноги.

Моя комната тонула во тьме. В открытое окно доносились звуки музыки.

Легкая тень скользнула в оставленную открытой дверь. Я развернулся, прихватил гостя за горло и прижал к стене.

– Это… я!

– Катерина? Ты зачем пошла за мной? – отпустил девушку и торопливо зажег фитиль в лампе. Впрочем, все и так ясно – женское любопытство окончательно снесло бастионы осторожности.

– Я хотела одним глазком… – Она сконфуженно хмыкнула. – Ну у тебя и хватка, знаешь ли…

– Больно? – Я был уверен, что прихватил едва, да и разжал сразу, но вдруг навредил?

– Нет, – мотнула головой девушка, рассматривая меня. – Просто не ожидала, что ты так… сразу. И что заметишь меня. Я умею прятаться так, что никто меня и не видит. Так… где подарок?

– Глаза закрой.

Она скептически хмыкнула, но все-таки зажмурилась. Я потянул дверцу пузатого шкафа – куда еще спрятать подарок, я так и не придумал.

– Надеюсь, это не еще один кот, – пробормотала Катя. – Это ведь не кот?

– Это не кот.

– И не кошка?

– И даже не котенок, – снова не сдержал я улыбки. Девчонка обладала удивительным даром меня веселить. – Все уже. Открывай.

Она постояла еще миг, словно внезапно испугавшись. А потом медленно распахнула глаза. Моргнула. И еще раз.

– Это не кот, – с улыбкой произнес я, протягивая ей темную изогнутую дугу. – Эй, тебе что, не нравится?

У нее сделалось такое странное лицо. Я что, снова оплошал?

– Это… арбалет?

Я кивнул.

– Тот самый арбалет? Ореховый, с конопляной нитью? Для… меня?

Я исправно покивал. Словно не веря, девушка протянула руку, погладила дугу и тут же отдернула ладонь.

– А… за что?

– Ни за что. Подарок на праздник.

– И что, взамен совсем ничего не попросишь?

Я поднял бровь. Прозвучало это так, словно Катерина очень хотела, чтобы я что-нибудь попросил.

– Совсем ничего, – серьезно ответил я, стараясь не рассмеяться.

– А…

Она снова потянулась к вожделенной дуге арбалета, желая и боясь ее коснуться. И тут…

– Дмитрий Александрович! – раздался за дверью голос Печорской. – Вы у себя?

Твою ж мать! Шаги звучали уже совсем близко. Мы с Катей застыли, как два дерева. Дверь открыта, и если настоятельница, заглянув внутрь, увидит нас вместе… объяснить что-то окажется невозможно: уже утром я поеду обратно, погоняемый в спину злобным шипением Елизаветы! Да какой там! Вряд ли она позволит мне остаться даже до утра! Мигом выставит за ворота!

Не придумав ничего лучше, я сгреб девушку, рывком затолкал в шкаф, пристроился рядом и захлопнул створку.

Как раз вовремя: входная дверь распахнулась, впуская настоятельницу.

– Дмитрий Александрович?

Катерина пошевелилась, вжимаясь спиной в мое тело, и я положил ладонь на ее губы, чтобы девушка ненароком нас не выдала. Разместиться вольготнее не получалось, шкаф оказался непредназначенным для пряток двух взрослых людей, один из которых довольно широкоплечий мужчина.

Печорская, даже увидев, что комната пуста, уходить не спешила. В узкую щель между створок я видел ее худую фигуру и седой затылок. Настоятельница постояла, потом неторопливо подошла к столу. Посмотрела на зажжённую лампу, и я похолодел. Ну тут же успокоил себя. Вероятно, хозяин комнаты просто ушёл в ванную комнату, оставив свет. Надеюсь, именно это логичное объяснение и придет в голову Елизавете. И еще, что она не потащится в купальню, чтобы это проверить. В конце концов, это уже будет совершенно неприлично. Хотя, конечно, не так неприлично, как прятаться в шкафу с одной из учениц.

Но даже если дельные мысли и пришли Печорской в голову, уходить она не торопилась. Обошла комнату, постояла у кровати. Выглянула в окно. Приблизилась к шкафу. Катерина застыла, вытянувшись в струнку, ее дыхание щекотало мне ладонь. А в нос настойчиво лез обтрепанный край жуткой мантии, которую я спровадил в шкаф и благополучно забыл. Шерстяная ткань воняла псиной, и мне отчаянно захотелось чихнуть. Словно почувствовав это, Катерина ткнула меня локтем под ребра. Я едва не поперхнулся, но першение в носу отступило.

Печорская пробормотала что-то себе под нос и отошла. Какая все-таки невоспитанная княгиня! Топчется в комнате молодого мужчины, забыв о приличиях! Надеюсь, ей в голову не придет желание покопаться в моих вещах?

Подумал и похолодел, потому что Печорская снова вернулась к столу и взяла лежащую там книгу.

– Искусство войны и мира, – пробормотала она в полголоса и хмыкнула.

Катерина завозилась, видимо, ей было неудобно стоять. Шорох вышел едва слышимым, но Печорская подняла голову. У нее что, слух как у собаки?!

Елизавета положила книгу на место и обернулась в нашу сторону.

Мы застыли двумя соляными столпами. Кажется, мне конец… напоследок скажу, что силой затащил девушку в шкаф, надеюсь, это убережет Катерину от гнева настоятельницы.

В открытое окно прилетел свист деда Кузьмы, а потом то ли крик, то ли смех. Печорская с ворчанием высунулась в створку, посмотрела и, снова что-то пробормотав, покинула мою комнату.

Катерина тихо и медленно выдохнула.

– Кажется, ушла, – шепотом проговорила она в мою ладонь.

– Лучше подождать, – отозвался я так же.

Мы постояли еще немного.

– Теперь точно ушла, – уже громче произнесла девушка.

– Может вернуться.

Катерина издала тихий смешок.

– Кажется, кому-то нравится этот шкаф?

– Кажется, кому-то нравится эта девушка, – пробормотал я.

Она замерла на миг, словно сомневаясь в услышанном. А потом решительно выбралась из двустворчатого укрытия. Я тоже, конечно, куда деваться.

– Не играйте со мной, – сверкая глазами, девушка обернулась ко мне.

Я покачал головой, не отводя от нее взгляда. Удивительно, но признание было совершенно искренним. Мне действительно нравится Катерина. И от этого на душе лишь гаже.

– Лучше беги, пока тебя не хватились. И пока в здание не вернулись другие учителя. – Я протянул ей арбалет, который все еще держал в руке. – И вот стрелы еще. Макар Андреевич сказал, ты знаешь, как этим пользоваться.

Она осторожно приняла подношение и бережно прижала к груди.

– Спасибо.

Я молча кивнул.

А Катерина вдруг сделала ко мне быстрый шаг, потянулась… и прикоснулась губами к губам.

– Это не благодарность, – прошептала она. – Это потому что…

Она не договорила и снова меня поцеловала. Не сдержавшись, я прижал ее к себе, и робкий поцелуй тут же стал горячим. Мысли испарились, как и осторожность. Хотелось целовать ее долго-долго, но что-то твердое и острое настойчиво упиралось в грудь, не давая как следует насладиться ощущением девичьего тела.

Арбалет!

Я на миг отстранился, но девушке этого хватило, чтобы выскользнуть из моих рук и стремительно броситься… к окну!

– Куда?..

Катерина легко вскочила на подоконник, обернулась, озорно улыбнулась и… сиганула вниз!

Я бросился к окну и успел увидеть висящую на лозах дикого винограда девушку, быстро и легко спускающуюся со второго этажа! Хотел выругаться, но промолчал. Во-первых, пора бы и отучаться, а во-вторых, боялся нарушить равновесие Кати. Хотя последнее ей не грозило, двигалась девушка ловко, как белка, прыгающая по ветвям! Еще миг – и она растворилась в тенях, словно и не было в моей комнате никакой гостьи… но она точно была. Об этом говорило весьма недвусмысленное возбуждение, которое отказывалось меня покидать.