Мое желание остаться на озере до ночи сбылось – к моей же досаде. Но я так и не придумал, как пробраться в свою комнату при свете дня. Я плохо знал местность и пансионат, и от мысли, что придется в таком виде прогуляться по его коридору и как-то объясниться с княгиней, которая по закону подлости обязательно повстречается на пути, хотелось найти синеглазую воровку и все-таки всыпать розог. Но как она верно заметила – сначала поймайте, господин учитель!
Надеясь, что юная воспитанница женского пансионата не может оказаться настолько аморальной, я облазил в поисках одежды все ближайшие кусты. И ничего не нашел. Хоть бы проклятую мантию оставила, зараза!
Девица, сумевшая обвести меня вокруг пальца, а потом сбежать, вызывала такую злость, что я едва не клацал зубами. Правда, к злости примешивалось что-то вроде… восхищения? Такая дерзость заслуживает как минимум уважения. А грациозность, с которой девчонка скакала по веткам? Удивительная ловкость!
К слову, о зубах. Довольно быстро мне захотелось есть. Да и пить тоже, глотать озерную водицу я не решился.
Но приходилось сидеть на берегу и ждать хотя бы сумерек. И это не добавляло ситуации веселья. Интересно, как я буду объясняться с настоятельницей? Даже если удастся под покровом ночи вернуться и одеться? Печорская наверняка заметит исчезновение нового преподавателя. Вот же…
Ситуация казалась абсурдной. И нерешаемой. Я бы плюнул да вернулся в пансионат даже в таком виде, но в данных обстоятельствах это совершенно невозможно. Учитель истории Дмитрий Волковский не может явиться голым! Потому что если меня кто-то увидит, я тут же поеду прочь от «Золотого Луга». А этого я себе позволить не могу. При всем моем желании.
Вот же гадина синеглазая! Чтоб ей провалиться!
Через пару часов и еще один заплыв в холодной воде я не выдержал и решил пройтись по лесу. Сидеть на берегу озера – пусть и живописного – мне порядком надоело. Поэтому я двинулся обратно к пансионату. Не по тропинке, а рядом, чутко прислушиваясь к звукам леса. Но голосов слышно не было, лишь птичьи трели да шуршание мелких зверьков в траве. Так что до конюшни я дошел без приключений. Возле денника с дремлющими лошадками возился конюх. А на крючке висели грязные полотняные штаны и такая же замусоленная рубаха.
Я прищурился, глядя на них. Надевать задубевшую от чужого пота и навоза одежду совершенно не хотелось. Но выбора у меня не было.
Когда конюх, насвистывая, скрылся за дверью конюшни, я рванул к ее стене и торопливо натянул грязные штаны. В нос ударил отвратительный запах. Пытаясь не дышать, накинул рубашку.
– Прибью, когда найду эту мерзавку, – пробормотал я.
– А что это вы делаете?
От женского голоса за спиной я едва не озверел. Ну почему все так не вовремя?
Возле ограды стояла красивая молодая женщина в зеленом платье, медовые кудри прикрывала изящная соломенная шляпка, тень которой слегка прятала лицо, но не могла скрыть его привлекательности. В свето-карих глазах блестело любопытство и что-то еще. Насмешка?
– Вот уж не думала, возвращаясь с прогулки, застать столь занятное зрелище. – И правда, насмехается. – Что-то на деда Кузьму вы не похожи. Хотя и облачились в его одежду.
Я от досады едва не брякнул что-то неприличное. Надо как-то завязывать с дурной привычкой, хотя как тут завяжешь! И почему бы этой любознательной красотке просто не пройти мимо, сделав вид, что ничего не заметила? Кажется, благовоспитанные женщины поступают именно так.
– Прошу простить за отвратительное зрелище, которому, возможно, вы стали свидетельницей, – постарался я улыбнуться как можно доброжелательнее. – Вовсе не желал стать причиной вашего волнения. Увы, попал в затруднительную ситуацию, мою одежду украли, когда я решил окунуться в озеро.
– Какое ужасное преступление! – в ее голосе не было ни капли сожаления, только веселье.
– Увы. Мне пришлось позаимствовать одежду конюха. Временно.
– И кто же вы, жертва нашего провинциального разбоя?
Я изобразил поклон.
– Дмитрий Александрович Волковский. Новый учитель истории. К вашим услугам.
Изо рта молодой женщины вырвался странный звук, то ли смешок, то ли испуганный возглас. Некоторое время она молчала, потом опомнилась.
– Елена Анатольевна Мещерская. Я преподаю домоводство.
Я пробормотал что-то о радости знакомства и замолчал. По всем правилам приличия Елене самое время извиниться и уйти, чтобы не делать ситуацию еще более неловкой. Но молодая учительница, кажется, об этом забыла. Она так и стояла у изгороди, пожирая меня глазами. Весьма… нескромно.
Где-то в денниках заржали лошади и раздался голос конюха.
Мещерская скривилась недовольно и словно опомнилась.
– Что ж… поздравляю с приездом. Похоже, в нашей глуши теперь станет хоть немного интереснее! Еще увидимся, Дмитрий… Александрович.
От меня не укралась пауза, которую она сделала перед отчеством. И очередная насмешка в голосе.
Занятная сударыня.
Взметнув зеленую юбку, Елена развернулась и быстро пошла прочь. Я проводил ее хмурым взглядом, гадая, как быстро учительница разболтает обо мне на всю округу?
Из нутра конюшни по-прежнему доносилось бодрое насвистывание, и я решил убраться отсюда, пока конюх не вернулся. Или пока не пожаловали новые гости. Не тайная тропа, а проходной двор какой-то!
Шел быстро. Пару раз мимо пробегал кто-то из прислуги, но, наткнувшись на мой взгляд, молча и быстро проходил мимо, так что в свою комнату я попал без новых приключений. На ходу сорвал с себя воняющие тряпки, достал чистую одежду и отправился отмываться. Что-то с водными процедурами у меня сегодня явный перебор!
Избавившись от запаха навоза и одевшись, я завернул в зеленую гостиную, которая исполняла и роль столовой для преподавателей. На небольшом диване умостились пожилые супруги. Их я опознал сразу – Давыдовы, обучающие арифметике и мироведению. Модест Генрихович – мужчина крупный и крепкий, седые бакенбарды и вислые усы делали его похожим на бульдога, нацепившего широкую полотняную рубаху, такие же штаны и шляпу-канотье. Его супруга Глафира Ивановна рядом с могучим мужем казалась сухой и маленькой птичкой, комкающей в тонких лапках батистовый платочек. Возле окна застыла молодая женщина, в которой я с досадой опознал Мещерскую. Интересно, она уже успела рассказать об оплошности нового учителя?
Я обвел взглядом преподавателей, но не увидел на лицах сдерживаемого смеха. А потом Елена обернулась и подмигнула, пока остальные не видели. Словно бы говоря: я знаю ваш секрет, но никому не скажу!
После положенного представления и обмена любезностями я присел к столу. Прислужница Марфа с улыбкой поставила передо мной огромную тарелку холодного щавелевого супа, положила ломоть хлеба.
– Ах, ешьте, господин Волковский, не смотрите на нас, – махнула рукой Глафира, прикладывая к глазам платочек. – Мы так расстроились из-за нашего дорогого Гектора, что совершенно потеряли аппетит. Совершенно!
– А что случилось?
– Гектор у нас служит лекарем, – пробасил Модест Генрихович. – Занемог, бедняга. С утра нездоровится. И что это за лекарь такой, который даже себя вылечить не может?
Глафира возмущенно замахала руками, но ее супруг лишь осуждающе поджал губы. Мещерская от высказываний воздержалась, присев в бархатное кресло. Она лениво обмахивалась веером и казалась безучастной.
Некоторое время Давыдовы вяло обсуждали произошедшее с Гектором Францем и поглядывали на меня. Очевидно, скучная тема нездоровья лекаря им была не так интересна, как возможность расспросить нового преподавателя, но правила приличия не позволяли отвлекать обедающего человека. Так что я ел и слушал. Кухарка в «Золотом Лугу» оказалась отменной, – попробовав пироги с капустой и грибами, я даже на миг понял несчастного обжору Еропкина.
– А что вы, господин Волковский? Надолго к нам? Я слышал, из самого Петербурга? – наконец не сдержался Модест.
Я пожал плечами.
– Ну конечно, ненадолго, – как-то слишком резко вдруг оборвала Мещерская. – Вы же понимаете, что столичным преподавателям тут не место. Отбываете наказание, господин Волковский? Вы чем-то не угодили высокому обществу? Признайтесь?
Она широко улыбнулась. Логика в словах учительницы была. Обычно в такую глухомань ссылали опальных господ. Подобное назначение вряд ли могло хоть кого-то обрадовать.
Что ж, пусть так и думают, мне же лучше.
– Вы чрезвычайно догадливы, Елена Анатольевна.
– Елена. Мы здесь общаемся по-простому, по-свойски даже. Все свои. Имена, они знаете ли… сближают. – Мещерская проказливо улыбнулась, и в ее словах мне почудился двойной смысл.
Однако Глафира лишь закивала, подтверждая.
– Да-да, Дмитрий, мы здесь все свои. Даже наша дражайшая Лизавета просит звать ее по имени. А она ведь княгиня, вы знали? Древний род, титул дарован еще царем Михаилом Бесоборцем. И то, и то…
– Ах, дорогая, ну о чем ты говоришь! – поморщился ее супруг. – Неужто столичного гостя удивят титулы. Я слышал, Дмитрий Александрович и своим может похвастаться. Но полно. – Модест добродушно усмехнулся и завернул кончик уса, рассматривая меня. – Я слышал, у вас, Дмитрий, случилась неприятность на первом же уроке? С Катериной.
Я сделал глоток кисловатого морса. Однако быстро здесь разносятся слухи!
– Меня не предупредили об особенностях этой ученицы. Признаться, ситуация вышла неловкая.
И это они еще не знают о ее продолжении…
Супруги Давыдовы многозначительно переглянулись.
– Досадное упущение. Лепницкая всегда была сложной ученицей. С детства. Вам лучше держаться от нее подальше.
Я поднял брови на это предупреждение. Преподаватели снова переглянулись.
– Учителю держаться подальше от ученицы? – переспросил я с деланным недоумением. – Знаете, я как-то иначе представлял процесс обучения.
– Не поймите нас превратно… – Глафира снова приложила платочек к глазам. Хотя кого она пыталась обмануть? Батист был совершенно сухой. – Мы все желаем девочке добра. Мы пытались учить Катюшу. Прививали ей хорошие манеры, делали все, что в наших силах. Но…
– Ах, дорогая, скажи прямо! – не выдержал ее супруг. – Катерина не только дурная ученица. Она может быть по-настоящему опасной! Мы все это знаем. Лишь Хизер могла повлиять на эту девочку, да и то… А наша драгоценная Лизавета Андреевна считает дни до того момента, как Катерина покинет пансионат! Она так мне и сказала: «Когда же это закончится, и Катя наконец освободится»! Так и сказала!
– Освободится? – уточнил я, и учитель арифметики заморгал, вторя супруге.
– Освободит нас! Да-да. Так она и сказала, драгоценная Елизавета! Когда Катерина освободит нас! От своего удручающего присутствия, разумеется.
– Разумеется, – задумчиво повторил я.
Нет, мне совершенно не нравится вся эта история. Зачем я здесь? Соблазнить никому не нужную сироту? Что за абсурд? Условия сделки снова вызвали дурные предчувствия и порцию злости пополам с недоумением. Я без конца задавался вопросами о том, кому и почему понадобилось это странное дельце, но ответов так и не находил. А чем больше думал, тем более странным казалась вся ситуация.
– Вы сказали, что девушка опасна.
– К сожалению. Наш дорогой Виктор… Виктор Морозов, ах… Он мертв. И его смерть…
– У вас нет доказательств, господа! – быстро проговорила Мещерская.
– Ах, бросьте! Мы же все знаем, кто виноват, – поджала губы Глафира.
– В чем?
Разговор становился все более занятным. А быстрые взгляды наставников все более многозначительными.
– Во всем, – протянула Глафира, терзая свой несчастный платочек. – У нас тут случается. Разное.
Хлопнула створка – и в комнату зимним вихрем влетела княгиня. И тут же все куда-то засобирались, вспомнив, что их ждут невероятно важные дела. У меня дел не было, и я остался допивать морс.
– Господин Волковский! – Хозяйка пансионата недовольно нахмурилась. – Где вы были? Я послала за вами Антипа, но он не нашел вас в комнате!
– Извините, я не знал, что обязан оставаться в ней, – вежливо проговорил я.
Елизавета нисколько не смутилась.
– Не обязаны, но… Хм. Сообщайте Антипке о том, куда направляетесь. Или Добраве. У нас тут места глухие, не хотелось бы вас потом… спасать.
– Спасать?
– В лесу полно диких зверей, – с достоинством произнесла настоятельница, демонстративно повернулась ко мне спиной и заговорила с Еленой.
Я допил морс, размышляя. В отличие от других учителей, княгиня не спросила меня о Катерине.
И почему же настоятельница не предупредила нового историка о странной ученице? И о том, что она не ладит с книгами?
Да уж. Чем дальше, тем занятнее становится этот пансионат и все его обитатели. А еще надо незаметно вернуть конюху его ароматную одежду. И придумать, что делать дальше.
Проигрыш в бою не означает проигрыш в войне.