Сделка

Глава 32

Купание в ледяной Неве не прошло бесследно – к полуночи у меня поднялась температура и началась лихорадка. Перепуганный Тимофей вытащил из постели и привез в поместье врача – самого лучшего в Петербурге. Эскулап осмотрел мое горло, прослушал легкие, попутно внимая сбивчивому рассказу Остапа о заплыве в ледяной воде. И заметно нервничая.

– В госпиталь! Немедля! – постановил он, дергая куцую седую бороденку и посверкивая линзами очков. – Да вы в своем уме, ваше светлость? У вас температура, высочайшая! Вы сгораете! Осложнения! Пневмония! Немедля!

– Никуда я не поеду, – сказал я, заметно хрипя. Горло драло так, словно в нем поселилась озлобленная стая диких кошек.

– Но вы сгорите! Граф, я решительно настаиваю…

Я отмахнулся, зная, что не умру. Ну скорее всего. Там, где обычный человек несомненно отправляется к предкам, мне выпадает шанс на спасение или выживание. Возможно, единственный в рулетке судьбы, но теперь он достается мне. Нет, я не бессмертен, и вероятно, однажды гостья с косой явится и ко мне, потому что время пришло. Но не сегодня. Дар, полученный в тайге, все еще бережет меня и дарит удачу.

Дар, но не Катя…

Я закрыл глаза, уже не слушая увещевания врача и оставив его заботам Тимофея. На внутренней стороне век снова и снова возникали картины: то заснеженная река, то жаркая оранжерея, то вспыхнувшее в глазах Григория Турова пламя, то пушистый кошачий хвост, то распахнутые дверцы пустых клеток… мне хотелось их закрыть, но я заставлял себя отдернуть руку.

В конце привиделся Полоз. Длинное тело с переливами рисунков, медленно ползущее сквозь толщу горы, оставляя извилистый след пробуждающейся драгоценной жилы… И золотые глаза, которые вдруг стали совсем человеческими… Полоз повел головой, резко и как-то страшно свернулся кольцами. Потекли по чешуе рисунки, вывернулась наизнанку треугольная голова, а потом… из центра змеиного тулова, медленно выпрямляясь, встал человек, оставив на земле пустую змеиную шкуру. В пещере остался молодой мужчина. Белые волосы, заплетенные в длинную косу, бледная кожа, как будто никогда не чувствовавшая солнца, желтые глаза со змеиным зрачком, резкие черты. Наготу прикрывал малахитовый отрез ткани на бедрах, переливающийся и вспыхивающий под невидимыми лучами.

Змей смотрел на меня внимательно, остро, и, не выдержав, я закричал:

– Отдай Кате воспоминания! Верни то, что принадлежит ей!

– Человек… – в хрипловатом голосе Иного даже сейчас слышалось шипение. – Снова просиш-шшь? Крылатая решшила сама. И отдала сама…

– Зачем тебе ее воспоминания?

Змей сделал несколько шагов. От него веяло потусторонней жутью, несмотря на слишком красивое лицо… Иной. Древний.

Не отвечая, он смотрел на меня. Без улыбки, не моргая.

– Ты не знаешь-ш-шь каково это – потерять свою свободу… Жить в заточении… Века… Целые века….

– То есть плата – это дань твоей скуке? – Я сжал кулаки, и Полоз глянул на них удивлённо.

Наверное, он и правда удивлялся глупому человеческому бесстрашию…

– Верни, – тихо и безнадежно прошептал я. Полоз молчал. Блестели вспыхивающие на стенах драгоценные камни, превращая пещеру в дорогую шкатулку…

Вколотое лекарство подействовало, и я наконец уснул окончательно, уже без видений. Лишь обещая себе утром же отправиться в дом Печорской.

***

Увы, свое обещание я не выполнил. Благословение духов сберегло меня в воде и даже отвело смертельную лихорадку, но все же решило отступить перед тяжелой простудой. Три дня меня трясло, как последний осенний лист под порывами ветра, горло распухло так, что я не мог даже говорить. Попытки встать и куда-то пойти бесславно провалились – я едва сумел добраться до уборной.

Охающая Дарья отпаивала меня какими-то тайными отварами, вкуса которых я не чувствовал, а заглядывающий каждый день врач ругался, но исправно делал уколы и выдавал пилюли с мазями.

На четвертый день я открыл глаза, потянулся, зевнул и понял, что отпустило. Заглянувший с подносом Тимофей едва не уронил кружку с лечебным отваром, увидев, что я не только встал, но и уже одеваюсь.

– Вы куда это собрались, ваша светлость? – возмутился старик. – Вчера еще пылали как в печке! Сейчас же отправляйтесь в постель!

– Належался уже, хватит. Потерял кучу времени, – буркнул я хрипя. – И не смотри так, лучше помоги завязать этот чертов шейный платок, и кто только его придумал! Пальцы все еще как деревянные… и скажи Остапу пусть готовит карету.

– Не пущу! – Тимофей бухнул поднос на столик и, грозно насупившись, встал в дверях. – И кареты вам никакой не будет!

– Ладно. – Я наконец справился со скользким шелком и кивнул своему отражению в зеркале – бледному и слегка помятому. – Найду извозчика.

Тимофей пару минут шевелил густыми бровями, решая, что делать, потом сдался. Он уже знал, что порой со мной бесполезно спорить.

– Шапку хоть возьмите, – плаксиво уронил он. – Ох, сведете старика в могилу, ох сведете! Не доживу я до внуков, с вашими-то выкрутасами…

Я не слушал, разыскивая свою трость, а потом направляясь к двери.

– Куда хоть собрались-то в такой надобности, а, ваша светлость?

– В гости, – уронил я, залезая в экипаж.

Вот только, увы, поездка вышла бесполезной. В доме Печорской улыбчивая служанка сообщила, что госпожи утром отбыли, а куда – не доложили. И когда вернутся – тоже неизвестно. Я прождал в карете три часа, снова замерз и вернулся домой, решив приехать на следующий день, но утром все повторилось. Хотя я и просил передать Печорским о моем визите. Тогда-то до меня и дошло, что Катерина меня просто-напросто избегает.

И я не знал, что делать дальше.

Та, кого я назвал женой под лапами кедра, забыла меня. Для Кати я лишь слишком настойчивый, пугающий незнакомец. Похоже, даже не слишком привлекательный, к тому же. Возможно, пока я валялся в лихорадке, ее успел заинтересовать какой-то юнец, один из наглаженных петербургских женихов, желающий породниться с родом Печорских. Возможно, дело уже идет к свадьбе и настоящему венчанию!

Измученный ревностью, непониманием, тоской и злостью, я заперся в своем кабинете, запретив ко мне входить. Моя решимость бороться за Катерину разбивалась о закрадывающийся в душу страх. В своих чувствах я ни капли не сомневался. Я полюбил девушку по-настоящему, эта любовь стала самым сильным и самым прекрасным чувством в моей жизни. А еще что-то подсказывало – что единственным. Все же я никогда не был тем, кто легко увлекается… я хотел быть с Катей, хотел провести с ней всю свою жизнь. Но что чувствовала она? В таежной глуши у девушки не было выбора женихов, зато теперь она действительно могла общаться с теми, кто ей интересен. Могла выбирать сама.

Вдруг она забыла меня потому, что ее чувства были не столь сильны? Вдруг ее любовь была лишь увлечением…

Я изводил себя этими мыслями, а чертова порядочность, которая досталась от деда, минуя отца и брата, не давала просто сделать, как я хочу. Наплевать на желания Кати и привязать ее к себе любым возможным способом.

Накопив изрядную долю злости и на себя, и на мир вокруг, к вечеру следующего дня я собрался навестить другой дом – поместье Туровых. Хотя так и не решил, что именно желаю спросить у Григория. «А не ты ли растопил подо мной лед?» Произнесённые вслух слова звучали нелепо, я понимал, что скажу их – и Туровы поднимут меня на смех. Хотя это меня, пожалуй, обрадует. Малейший смешок даст возможность как следует врезать насмешнику!

Но до дома Туровых я не добрался. Стоило залезть в карету, как дверца снова распахнулась, впуская брата. Последние дни Костя наблюдал за мной хмуро, но в отличие от Тимофея, ничего не говорил. И вот сейчас ввалился в экипаж, окинул меня взглядом и выпалил:

– Не знаю, куда ты собирался ехать, но планы поменялись! – И, высунувшись наружу, крикнул: – Остап, гони! Граф торопится!

– И куда же я тороплюсь? – взлетели мои брови.

– Скоро узнаешь. – Костя по-кошачьи улыбнулся, внезапно став похожим на Люшку. – Потерпи. Уверяю, тебе понравится.

Я окинул братца мрачным взглядом, совершенно уверенный в обратном. Судя по всему, неугомонный Константин решил развлечь меня своими привычными способами. Может, каким-нибудь светским раутом или другим бессмысленным увеселением? Надеюсь, ему не пришло в голову поднять мое настроение партией покера или тем паче – борделем.

Подумав о последнем, я выразительно скривился.

– Костя, если это еще одна из твоих проделок…

– То что? – Брат откинулся на бархатную спинку сидения. – Прикажешь меня выпороть? Я уже вырос, знаешь ли. Хотя ты и отказываешься это замечать.

Я глянул с удивлением, и Костя прищурился, на миг став удивительно похожим на деда. А ведь я всегда считал, что брат – копия своей матери.

– И не смотри так! – воскликнул он. – Я знаю, ты все еще считаешь меня ребенком, способным лишь на глупые шалости!

– Это не так…

– Ну конечно, так! Видишь во мне лишь неразумного недоросля, которого надо опекать! Но я давно вырос, Дима. Пусть и не таким, каким тебе хотелось бы.

Я воззрился на брата с изумлением. Да что с ним такое?

– Ты так удивился, словно заговорило колесо нашей телеги, – буркнул Костя. – Что, не ожидал? Думаешь, я не знаю, что ты считаешь меня лишь непутевым братцем!

– Я так не считаю!

– Еще как считаешь. Впрочем… я и правда виноват. Я знаю, что виноват. И что из-за меня ты отправился в тайгу.

– Мы не будем об этом говорить, – угрюмо припечатал я.

Но Костя снова удивил.

– Еще как будем! – рявкнул он.

Я глянул на брата со смесью удивления, злости и почему-то веселья. Да уж, неожиданно…

– Ты всегда решаешь, что мне делать и говорить, решаешь, как жить! – заорал Костя. – И не замечаешь, что я давно повзрослел! И что всё, всё, чего я хотел, – это быть похожим на тебя! Не на отца или деда, а на тебя!

Он осекся, замолчал. На бледных щеках брата вспыхнули два ярких пятна.

– И в те ужасные долги я влез лишь потому, что мечтал помочь тебе. Всё представлял, как разбогатею, и ты наконец увидишь… поймешь… А! – Он с силой стукнул кулаком по сидению. – Дурак я, конечно.

Я молчал, глядя на парня, который вдруг показался незнакомцем. А ведь брат и правда повзрослел. Всё еще худой и гибкий, но это уже не подростковая угловатость, а стройность молодого мужчины. Хорошее питание, дисциплина и физические упражнения, на которых я настаивал, пошли Косте на пользу – его тело окрепло и закалилось. Лицо стало мужественным и резким, приобретя завершенность. И сквозь миловидные черты мачехи теперь ясно просматривается насмешливый дедовский прищур.

– Ты всегда был моим идеалом, – отвернувшись к окну, глухо сказал брат. – И то, какой ты вернулся… Я не мог смотреть на тебя. Потом на нас свалилось богатство, но я видел, что даже оно не особо-то тебя радует. А потом появилась эта девушка. Дарья кое-что рассказала о ней.

– Дарья слишком много болтает…

– Она не смогла устоять перед моим обаянием, – хмыкнул брат, слегка виновато покосившись на меня. – Все из-за этой девушки. Из-за нее ты такой! Конечно, я этого решительно не понимаю. Убиваться из-за какой-то девчонки! И это меня считают неразумным… да этих девчонок полно! А молодая Печорская, кстати, не так уж и хороша, еще и с веснушками… Но, похоже, тебе она и правда нравится. Так что… Я решил, что твое дурное настроение надо исправить.

Исправить? Что?

Страх внезапно сжал сердце. Я начал вставать, даже не понимая, чего так испугался.

– Ты говоришь о Катерине… что ты сделал? Немедленно, отвечай, что ты сделал! Константин!

– Да ничего особенного! Зная твою порядочность, ты так и будешь ходить вокруг этой девчонки, не решаясь просто сделать как хочется! Пока не станет слишком поздно!

– Что?

– А то! Женщинам лучше вовсе не давать время на раздумья, знаешь ли!

– А ты у нас, выходит, знаток женщин!

– Да поболее твоего! – буркнул Костя, а я не сдержался.

– Немедленно отвечай, что еще ты натворил!

– Да ничего страшного, не надо так орать… Подумаешь… украл.

– Что? – опешил я.

– А то! Ты для такого непотребства слишком благороден! А вот я в семье паршивая овца, так что с меня спрос невелик! Да, украл! И между прочим, вовремя! Сегодня ночью Печорские намеревались покинуть Петербург! Так что не ори и скажи мне спасибо!

Собрались уехать? Украл?

Брат выглядел одновременно виноватым и довольным. Я с размаха сел обратно на бархатные подушки.

– Где она?

– Мы почти на месте. Я не рискнул везти девчонку в наш дом, все-таки чем меньше свидетелей, тем лучше… мало ли как оно пойдет… – Он подмигнул, снова становясь похожим на кота.

– Каких еще свидетелей! Что пойдет? – взвился я. – Костя!

Но тут карета дрогнула и остановилась.

– Приехали! – Брат живо выскочил из кареты, ловко увернувшись от моего подзатыльника. Я торопливо выбрался следом, прихватив трость. Сияющий огнями центр столицы остался за снежными завалами, вокруг расстилалась окраина. Уличных фонарей здесь не было, лишь в редких домах кое-где теплился в окнах огонь. Под заснеженной липой стоял покосившийся одноэтажный дом – совершенно темный и мертвый на вид.

– Ты привез Катю… сюда? – ужаснулся я.

– Ну не к нам же тащить! Надо было обмануть слежку…

Я запнулся и резко обернулся.

– Слежку? Какого черта! Что еще ты мне не сказал?

– Может, это лишь показалось… – Брат явно смутился. – Померещилось, что за девчонкой наблюдал не я один… Но я могу ошибаться!

Я с силой потер глаза. Ладно. Сначала надо вытащить Катерину из этих развалин, а потом уже врезать братцу. Я устремился к темной, покосившейся двери.

– Днем здесь все выглядело не так мрачно, даже мило… – бубнил тот за спиной. – К тому же я оставил внутри лампу и печку… Чтобы она не замерзла, связанная…

Я споткнулся на ровном месте.

– Ты ее еще и связал? А потом оставил в этой дыре одну?

Я с силой сжал кулаки, умоляя небеса подарить мне хоть каплю сдержанности.

– Так она могла удрать, если не связал бы. Эй, да подумаешь, ничего с ней не случится… Но лучше поторопимся, – быстро добавил паршивец, увидев мой бешеный взгляд.

С этим я был согласен. Одна мысль о том, что Катя сидит внутри связанная, замерзшая, перепуганная, – сводила с ума!

Я с силой дернул створку, влетел внутрь темного затхлого помещения… И едва успел пригнуться, чтобы не получить в лицо струю тухлых помоев! Следом полетело и ведро, угодившее прямиком в Костю! А потом меня с силой толкнули, так что я зашатался, пытаясь удержать равновесие, а на голову брата обрушился новый горшок!

– Катя, стой! – выкрикнул я. – Остановись! Мы не причиним тебе вреда!

– Дмитрий Александрович? – изумилась она, а потом увидела Костю. – Мерзавец! – взвилась девушка. Глаза привыкли к полумраку, и я рассмотрел скудную обстановку дома – стол, лавку, какой-то сундук, масляную лампу с чахлым огоньком, еле теплую печку в углу, обрывки веревок, разорванных об острый железный угол и саму пленницу. Слегка растрепанную, испачканную сажей печки и чертовски злую.

– О, а я, кажется, понял, – во все глаза рассматривая Катерину, радостно провозгласил брат. Потер ушибленную скулу. – Понял, почему она тебе нравится!

– Негодяй! – Девушка подхватила еще один горшок, намереваясь метнуть в обидчика.

– Но-но, попрошу! – Костя ловко увернулся от снаряда. – Я, между прочим, могу тоже что-нибудь кинуть! В отличие от моего брата, я к вам, госпожа, никаких нежных чувств не питаю! К счастью!

– Брата? Точно! А я-то думаю, почему лицо мерзавца показалось знакомым! Я видела портрет! Но там он выглядел приличным человеком, а оказался… – Катерина запнулась, остановилась, сдула со лба пушистую темную прядь и посмотрела на Костю, потом на меня. – Нежных чувств? – повторила она и замолчала. Потом решительно вздернула подбородок, сверкая глазами. – Немедленно объяснитесь!

– Да что тут объяснять! – буркнул Костя, благоразумно отступая в угол. – Я не хочу, чтобы мой брат снова сходил с ума, разыскивая вас! И не позволю покинуть Петербург, пока вы не поговорите и всё не выясните! Спокойно!

Катя вскинула руку с какой-то битой тарелкой, но вдруг остановилась. И медленно обернулась на меня.

– Выходит, это правда… Я не ошиблась. Мы с вами были знакомы.

Я кивнул, опасаясь своего предательски хриплого голоса. Катя вздохнула и села на краешек грубо обструганной лавки возле мутного окна, за которым медленно таял короткий зимний день.

– Значит, то, что я забыла… тот, кого забыла, – это вы, – тихо проговорила она. – И… это ведь было не просто знакомство?

– Не просто, – сипло подтвердил я.

– Я так и думала. – Некоторое время она сидела, рассматривая грязноватый пол.

Потом спрошу у братца, что это за дом и почему он не мог найти что-нибудь почище. Катя подняла голову.

– Когда я увидела вас на приеме я княгини Ольги, мне показалось, что я тону, Дмитрий Александрович. Когда мне было шесть лет, я угодила в трясину…

– Хизер едва успела тебя спасти, – тихо закончил я, и она прижала ладонь к губам.

– Вы знаете даже это… – едва слышно прошептала она. – Выходит, вы были по-настоящему мне дороги, раз я рассказала. Вы правы. Рядом с вами я снова ощутила, что земля уходит из-под ног. Что больше нет опоры. Что всё исчезает… это было так странно. И страшно. А еще… больно. Я не понимала, что происходит, но мне было больно смотреть на вас. И не смотреть – тоже. Я спрашивала у Елизаветы Андреевны, но она лишь сказала, что вернуть утраченное, – не в ее власти. На это она не способна. Я не сразу поняла, что она имеет в виду.

Катерина поднялась и сделала шаг в мою сторону. Я стоял, боясь пошевелиться. И не в силах отвести от нее взгляд.

– А потом все-таки поняла. Она говорила о чувствах. Я что-то чувствовала к вам… но утратила это. И осталась лишь боль. Лишь пустота.

Вероятно, мое лицо изменилось, потому что в глазах Кати мелькнуло сочувствие. А я отшатнулся. Меньше всего я хотел, чтобы она жалела меня!

– Мне жаль, Дмитрий Александрович. Но я не помню того, что между нами было. Не помню и не чувствую…

– Дим… – внезапно позвал стоящий у окна Костя. Я едва его услышал. Вся моя суть сосредоточилась на словах девушки. Таких ранящих…

– Я понимаю, – хрипло произнес я. – Но мы могли бы попытаться… вернуть твою память. Могли бы просто… пообщаться.

– Боюсь, это будет слишком болезненно для нас обоих. Вы станете ждать того, чего я не могу предложить… А я буду мучиться от этого понимания…

– Дима! – заорал вдруг Костя, и мое чувство опасности наконец очнулось. И тоже завопило, вторя брату! Я обернулся, безотчетно закрывая спиной Катю и пытаясь понять, что произошло.

Ответ не заставил себя ждать. Дверь буквально отлетела, впуская хмурых парней.

– Все в сборе, вот так везение! – со злым весельем произнес Григорий Туров. За его спиной маячили братья и еще один человек – в низко надвинутом на глаза капюшоне черного плаща. Григорий скользнул взглядом по мне и Косте, остановился на девушке.

– Екатерина Юрьевна, и вы здесь. Вам лучше выйти. Наш человек отвезет вас домой.

– Никуда я не поеду с вашим человеком, – высокомерно отозвалась девушка, и в ее голосе на миг прорезались властные нотки Елизаветы Андреевны. – По какому праву вы врываетесь без приглашения?

– Нам не нужно приглашение, – с той же усмешкой уронил Григорий. – Ну как знаете, Катерина, дело ваше.

– Господа, какая неожиданная встреча, – изобразил я на лице вежливое внимание, хотя уже понимал, что Туровы пришли не ради светской беседы. —Что заставило вас явиться сюда на ночь глядя?

– Один должок, – показывая в усмешке белые зубы, уронил Григорий. Братья держались позади и хмуро озирались. Похоже, младшим этот визит был не по душе.

– Не помню, чтобы задолжал вам, – ровно произнес я, торопливо прикидывая пути отхода. Я не боялся за себя, но надо вывести из дома Катю и брата. Увы, нежданные гости полностью загородили единственную дверь, а узкие окна с грязными стеклами закрывали ставни.

– Не мне, – так же весело скалясь, отозвался Туров. – Ты задолжал другому человеку, забрав то, что принадлежит ему. Мы призваны восстановить справедливость.

– В самом деле? – усмехнулся я. – И кто же мой загадочный кредитор?

– А вот это тебе знать не обязательно, Волковский! – выкрикнул Григорий, явно раззадоривая себя.

– Не помню, чтобы разрешал вам обращаться к себе на ты, – с ледяным презрением бросил я, и младшие Туровы, явно смутившись, отступили назад. Но за их спинами стоял еще один человек и, словно вспомнив об этом, Павел и Пётр сжали кулаки.

Мой взгляд скользнул по мужским фигурам. Трое на свету и одна в тени. Скользнул и не задержался, хотя именно этот человек вызывал сейчас мой интерес. С братьями всё ясно, они лишь исполняют приказ. Похоже, и в Неву меня окунули по «просьбе» того самого кредитора. И судя по тому, что он так и не показал лицо, но явился понаблюдать за расправой – это именно тот, о ком я думаю.

Интересно.

И очень скверно.

Потому что я пока не понимал, что делать дальше.

Нормального оружия у нас не было, ведь по столице не принято разгуливать с револьверами. Была надежда на Остапа, оставшегося снаружи, но тут Григорий словно догадался о моих мыслях и снова хмыкнул.

– Подмоги не жди, Волковский, твоего однорукого мы уложили передохнуть, чтобы не вздумал путаться под ногами, пока господа разбираются.

– Господа? В самом деле? – добавил я в голос презрения, заметив, что оно злит старшего из братьев. – Вы скорее похожи на сброд из подворотен, нападающий толпой и не знающий слова «честь».

– Да как ты смеешь! – взвился Григорий. В темных глазах полыхнул красноватый огонек. Словно во тьме зажглась спичка… – Мой род древнее твоего!

– Выходит, и стыдиться за вас предки будут куда сильнее, – припечатал я. – Если у кого-то из присутствующих есть ко мне претензии, я готов сполна их удовлетворить. На дуэли, как и положено дворянину.

Павел и Петр переглянулись. Я видел, что им происходящее совсем не нравится. Один лишь Григорий, кажется, получал какое-то злое удовольствие.

– Выберете время и место, и я с удовольствием встречусь с любым из вас. Или со всеми по очереди.

– Пожалуй, это справедливо… – неуверенно произнес Павел.

Но тут позади них раздался еще один голос. Человек, так и не снявший свой капюшон, сказал:

– Никто из вас не переживет дуэль с Волковским. Он не промахивается. Теперь уже нет.

Раздался смешок. Голос принадлежал молодому мужчине. Что ж, это укрепило мои подозрения. Хотя я хотел бы ошибиться. Но увы. Я ведь догадался, кто мой загадочный кредитор. После всего, что со мной случилось, после всего, что я видел… Боюсь, другого варианта просто не осталось. И увы, это был самый худший вариант из возможных. Потому что почти не оставлял мне шансов.

– Вы ошибаетесь, – ровно произнес я, глядя в тень за спины Туровых. – Я и раньше не промахивался. Ваше высочество.

На миг в плохо освещенной комнатке повисла тишина. Густая, угрожающая, плотная. Катя за спиной тихо ахнула, глаза Кости округлились. И увы, Туровы в ответ не рассмеялись.

А человек в плаще хмыкнул и скинул капюшон. Бледный свет коснулся точеных скул, светлых волос и по-женски пухлых губ цесаревича. Яркие голубые глаза смотрели с насмешкой. Наследник российской империи оказался молодым слепком своего крепкого широкоплечего отца. Сходство было очевидным и виднелось в разлете бровей, в фамильной горбинке крупного носа, в пшеничном цвете волос. И в уже укоренившейся привычке повелевать, которая слышалась в каждом слове.

– Вы необычайно догадливы, граф. – Михаил рассматривал нас с легкой улыбкой. – Не думал, что вы поймете.

– Не сразу. – Я тянул время, размышляя, что делать дальше. – Но потом сопоставил факты и недомолвки и пришел к выводу, что Катерина могла предназначаться лишь одному человеку. Иных вариантов не осталось. Хотя я неверно выразился. Не Катерина. Она-то лишь сосуд, не имеющий особого значения… Важен был лишь ее дар, не так ли? Да, он ценное приобретение.

– Что? – встрепенулась девушка. Она переводила взгляд с меня на цесаревича. – О чем вы говорите?

Я вздохнул.

– Посмотри внимательнее, Катя. Это тот, кого ты знала под именем Арсентия Шульгина. Сын Тобольского купца и твой жених, с которым ты была помолвлена с юных лет. От его имени тебе присылали подарки. Думаю, сам он даже не знал, что именно тебе отправляют.

Михаил снова хмыкнул, а Катя впилась взглядом в русоволосого цесаревича. Он мало походил на того парня, потрет которого прислали девушке, но все же… сходство имелось. Конечно, ведь невеста должна представлять наружность жениха. Те же светлые волосы и голубые глаза, тот же изгиб рта. Общие черты на портрете сохранили, хотя и убрали детальное соответствие и фамильную императорскую горбинку носа. Это весьма предусмотрительно: в портрете нельзя было опознать наследника империи. А невесте всегда можно сказать, что живописец был не слишком талантлив и потому нарисовал так непохоже.

А ведь глядя на портрет мнимого Арсентия меня кольнула какая-то догадка. Жаль, что тогда я не сумел ее додумать. Впрочем, вряд ли это могло хоть что-то изменить.

– Мой… жених? Арсентий? – задохнулась Катя.

– Его маска. Легенда для тебя. Не хочу тебя огорчать, но свадьба была бы ненастоящей. Настоящая невеста этого человека – заморская принцесса. Как и положено наследнику. А ты…

– А я… – Катерина осеклась. Ее брови сдвинулись, а глаза медленно потемнели. – А я лишь сосуд ценного дара, который надо было заполучить. Интересно, каким способом?

– Самым что ни на есть приятным. – Михаил улыбнулся без доли раскаяния. – О, не надо смотреть с таким осуждением! Вы тоже не рвались замуж, насколько я знаю! Подобные вам, дорогая Екатерина, птицы вольные. – Он тихо рассмеялся, радуясь своей остроте. – Я был бы весьма…хм… нежен с вами. А после мы бы расстались, довольные друг другом. Я бы вернулся в Петербург, а вы бы получили свободу и собственность в виде того самого пансионата и всей прилегающей территории. Половина тайги – неплохой подарок, не так ли? Вы мечтали быть лесничим, и я предоставил бы вам такую возможность. Вы не первая синяя птица, Катерина. И не последняя. Древняя договоренность, заключенная еще Петром Благодетелем, действует уже более двух веков.

– Значит, Елизавета Андреевна знала о ней? – задохнулась Катя, и мне стало ее жалко. Захотелось обнять, успокоить, но я остался стоять, не сводя глаз с улыбающегося цесаревича. – И… Хизер? Они обе знали… как все будет?

Михаил кивнул.

Я и правда не сразу догадался о том, что стоит за тайной синей птицы. Понял, когда сам получил благословение духов и на себе ощутил дарованные возможности. Удача, сила, быстрое исцеление, почти неуязвимость… нет, я не стал бессмертным, меня может сразить шальная пуля или добраться волкодак – но лишь один из стаи. Мои шансы на спасение и жизнь словно бы возросли во сто крат. А ведь подобными способностями, которые отмечают многие, обладали… представители царской династии. Императора Алексея за глаза называют Неодолимым, его везучесть на ратном поле поражает союзников и ужасает врагов. И боюсь, теперь я знаю, в чем его секрет.

Михаил – следующим взойдет на трон империи, и ему предназначался дар новой синей птицы, заботливо выращенной в тайге. Обаятельному парню было бы несложно очаровать девушку из глухой тайги, уже подготовленную подарками и укоренившейся мыслью о скорой свадьбе. Михаил красив и статен, наверняка умен и отлично образован. Даже инкогнито он сумел бы влюбить в себя Катерину.

А потом уехать, получив свой подарок.

Катя тоже все это поняла, и ее глаза стали еще темнее. В них промелькнула боль. Трудно осознавать, что и Печорская, и Хизер знали об обмане, но молчали, используя свою подопечную. Впрочем, я не стал бы их осуждать, не зная все до конца. Возможно, и у них не было выбора. Елизавета Андреевна – Иная, как и Ядвига Карловна. Она и сама хранит тайну. Вероятно, договоренность позволяет ей жить без страха, а император оказывает всяческую помощь, скрывая суть таких, как она.

Древний договор между потомками Иных и императорской семьей – вот в чем все дело.

Но в этот раз вмешался кто-то третий. Вмешался и отправил в тайгу сначала Морозова, потом меня. Кто-то, прекрасно знающий о даре зимородка. И не желающий, чтобы этот дар достался Михаилу.

– Вот только в этот раз кое-кто вмешался, и все пошло не по плану. – Вторя моим мыслям, произнес наследник. – Вы, граф, стали лишь инструментом, и глупо винить нож за то, что он зарезал цыпленка… Надо винить того, кто держит нож в руках. Но все же стоит затупить и нож… Во избежание, так сказать.

Цесаревич очаровательно улыбнулся.

– С вами интересно поболтать, но меня ждут дела, – все с той же улыбкой велел он. – Рад был все же познакомиться, Екатерина. Жаль, что всё так сложилось. – Цесаревич слегка склонил голову, глядя на меня. – Я и правда не виню вас, граф. Почти. Хотя вы действительно забрали то, что принадлежит мне. И верно, теперь считаете себя совершенно неуязвимым. Но это не совсем так. – Глаза цесаревича матово блеснули. – Вы прикоснулись лишь к малой части имперских тайн. А я знаю почти все. Вы не бессмертны. Особенно, когда в игру вступают потомки древних. Прощайте, граф. Гриша, разберись здесь.

Он накинул капюшон и вышел. На миг повисла тишина. Огонек в лампе погас и вспыхнул снова. Я крепче сжал набалдашник трости, переживая лишь за то, что рядом стоит Катерина. Мрачная, с опущенной головой. Похоже, ей было непросто переварить правду.

Костя бросил на меня быстрый взгляд, упрямо сжал губы. Брат ничего не спрашивал, но было видно, что услышанное потрясло и его. Может, он понял не все, но переспрашивать не стал, понимая, что не время. Его рука скользнула под пиджак, и в руке сверкнуло лезвие тонкого стилета. Я едва не присвистнул: братец полон сюрпризов.

Я покрепче сжал трость, готовясь к атаке. И все же почти ее пропустил. Григорий напал так быстро и с такой силой, что нас с Костей разметало в разные стороны. Словно в тесной комнате прошелся тайфун! Брат упал у стены, я удержался на ногах, хотя и покачнувшись. Обернулся – Григорий скалился, готовясь снова напасть. Воздух внезапно нагрелся, мне стало жарко. Вокруг старшего Турова вились язычки пламени. Похожие, но в гораздо меньшем числе, обнимали Павла и Петра.

– Какого черта? – сипло выдохнул Костя, тоже заметив странность. Я промолчал. На меня снова дыхнуло сухим плотным жаром, как было на льду. Григорий рассмеялся и бросился на меня, выставив перед собой кулаки. На этот раз я был готов – отбил атаку тростью, увесисто приложив Турова по хребту. За старшим, не давая мне передышки, напал Павел, Петр кинулся на Костю, и они покатились по полу, колошматя друг друга. Краем глаза я видел Катерину, забившуюся в угол и широко открытыми глазами смотрящую на нас. Крикнул, чтобы уходила, бежала! Но не понял, что сделала Катя, – на меня снова кинулся Григорий. Воздух вокруг него плавился и дрожал, словно Туров стал раскаленной печкой. И сам Гриша менялся. Его черные глаза уже пылали, словно в радужках горел огонь, а кожа стала такой обжигающий, что скользящий удар по моему лицу обжег до красноты. Я поневоле коснулся горячей щеки, и Григорий рассмеялся.

– Что, не нравится? Так это только начало, Волковский.

Он кинулся на меня справа, слева бросился Павел. Взмах тростью, и увесистый тяжелый удар заставил последнего вскрикнуть и отступить, согнувшись, а вот Гришка – подлец, увернулся. И оскалился, сжимая кулаки. В руках Туровых не было оружия, и меня это удивляло, но еще и настораживало. Они пришли сюда покончить с зарвавшимся графом, но почему-то не взяли револьверы. Знали, что стрелять в меня бесполезно? Но тогда как намереваются победить? В кулачных боях даже против троих – у меня есть все шансы выстоять и начистить довольные смуглые рожи. Петр уже корчится, постанывая у стены, Павла вполне успешно колотит об пол Костя. Остается лишь Григорий.

Крепче перехватив трость, я встал поудобнее, прищурился. И когда Туров снова на меня кинулся, врезал от всей души! И отшатнулся, а трость в моих руках загорелась! Кожа Григория стала еще более смуглой, смоляные кудри разметались и тоже вспыхнули. Лицо почти не изменилось, лишь сильнее заострились черты, делая его почти нечеловеческим. Одним движением Григорий содрал с себя пиджак и рубашку, оставшись в брюках. И я с изумлением увидел, как быстро торс парня покрывается черными перьями. Его шея неестественно изогнулась, уже полностью алые глаза полыхнули. Раскинув руки, Григорий двинулся на меня. Пальцы парня окутались язычками огня, а потом стали крыльями. Черные вначале, они словно тлели на кончиках. Огонь бежал по перьям, расцвечивая их красным. И это пламя не пугало Турова. Напротив! Кажется, Григорий получал от него ни с чем ни сравнимое удовольствие!

– Думаешь, стал неуязвимым, Волковский? – даже голос Григория изменился, теперь в нем ясно слышалось нечто потустороннее. – Только не для меня! Один раз тебе повезло – ты выжил. Сегодня будет иначе.

Черные крылья вспыхнули, став алыми, и огонь охватил все тело Турова – с головы и до пят. И Григорий рассмеялся, словно это было самое приятное ощущение на свете! Он раскинул руки-крылья и схватил меня. Я не успел увернуться. Туров сжал меня в объятиях, и одежда на мне задымилась. Где-то – словно бы очень далеко – закричал Костя… Я попытался вырваться, но пламя бушевало со всех сторон. Бились алые огненные крылья, и Григорий скалился мне в лицо, не выпуская. В нос ударил запах паленой кожи, я не сразу понял, что это горит мое тело. Резкая боль заставила зашипеть. Я забился, пытаясь вырваться из чужой хватки, и с ужасом осознал, насколько она крепкая. Нечеловечески крепкая! И тут же пришло понимание: Туровым и правда не нужно оружие! Они сами – оружие. Оружие, после которого от Волковских останется лишь пепел. Мифические жар-птицы оказались вовсе не прекрасными девами… они были Иными, и их потомки умели сжигать даже тех, кто был благословлён духами. Меня не тронул обычный огонь, но запросто спалит пламя Турова. И цесаревич об этом знал, потому и оставил Григория разобраться.

Я рвался из объятых жаром крыльев, почти теряя сознание от боли. И с ужасом понимая, что все напрасно. Григорий не зря улыбался. Он и правда был невероятно силен.

И тут где-то за обжигающими крыльями раздался еще один звук – Катин крик. «Дима-а-а-а» – и следом яростный птичий клекот. Порыв холодного ветра пронесся по тесной комнате, ударил в потолок, снося крышу этого несчастного дома! Ее просто оторвало и выкинуло, словно рукой невидимого великана! Ночное небо разорвало вспышкой молнии – над головами бушевала невозможная в зимнюю пору гроза. Ледяной дождь обрушился сверху потоком, и Григорий вскрикнул. Несколько коротких белых молний ударили из темной тучи – тоже поразив лишь старшего Турова и не задев меня. А потом я увидел ворох крыльев – темно-синих. Катерина исчезла. Осталась лишь синяя птица – грозная, ужасающе-прекрасная и смертельно опасная. В отличие от Григория, Катерина меняла облик полностью. Ее тело стало птичьим, руки превратились в крылья, голова покрылась перьями. В тайге я видел лишь смутный силуэт зимородка, а теперь птица явилась целиком. Размером с человека, изящная, с длинным синим хохолком и хвостом, покрытая перьями всех оттенков неба. И это небо сейчас гневалось. Темно синий вихрь налетел на Григория столь яростно, что Турова буквально оторвало от меня. Синяя птица колотила клювом и рвала когтями тело парня, ее синие крылья молотили, гася пылающее пламя. Вокруг зимородка шипели белые стрелы молний, метко ударяя уже визжащего Григория. Гудел ледяной ветер, и запах гари настойчиво перебивал иной – аромат влажного леса и тайги. Синяя птица была меньше Григория, и на миг почудилось – горящее пламя окажется сильнее, но не тут-то было. Парень продержался всего несколько минут, отбиваясь от синей ярости. А потом закричал, закрыл лицо, пытаясь уберечь темнеющие глаза. Пламя гасло, словно ледяной дождь, возникший по воле зимородка, убивал его жар.

– Не надо… не надо! – уже не сдерживаясь, закричал Григорий, отступая. Его крылья исчезли, вернулся человеческий облик. Я привалился к стене, обвел мутным взглядом комнату. Костя сидел напротив, живой, и кажется, не особо пострадавший. Павел и Пётр – тоже в человеческих телах – привалились друг к другу и с ужасом смотрели на зимородка. Похоже, они не ожидали, что есть кто-то, способный им противостоять. Зимний таежный ветер кружил по комнате, выстужая ее.

– Хватит! Хватит… – простонал Григорий, загнанный в угол. Он больше не горел, а тело украсилось длинными бороздами кровавых царапин.

Пошатнувшись, я поднялся. И синяя птица тут же повернула голову. Я увидел ее глаза. Птичьи, но вот взгляд… совсем человеческий. Разумный. Птица смотрела на меня. А потом, издав сердитый клекот, отступила от Турова. Взмахнула крыльями и оказалась рядом.

– Катюша… – тихо выдохнул я, протягивая руку. Осторожно коснулся крыльев – таких мягких.

Перья под моей ладонью начали таять, исчезая. А вместе в ними таяли мои ожоги, словно и их забирала прекрасная синяя птица. Еще миг, и птица снова стала девушкой. Укрытой лишь своими распущенными волосами. Катя ахнула, внезапно осознав, что на ней ничего не осталось, все разорвалось при изменении, оставив целыми лишь слетевшие с ног ботинки! Я сгреб ее в объятия и крутанулся, закрывая девушку собой.

– Вот, – рядом возникла Костина рука, держащая мою сброшенную шубу. – Я не смотрю! Честное слово!

Я торопливо укутал ошеломленную Катю в мех, который укрыл ее до самых пяток. И снова прижал к себе – не сдержался. А потом заглянул ей в глаза.

– Ты что же… вспомнила?

Она кивнула, так неотрывно глядя на меня.

– Всё? – боясь радоваться, прошептал я.

– До самой крошечной минутки, – так же шепотом ответила она. И улыбнулась. – Всё-всё! Я вспомнила, как сильно люблю тебя, муж мой. Нет! Теперь я люблю тебя еще сильнее!

– И я тебя, Катюша…

Хлеставший с небес дождь тоже затих, бушующее ненастье исчезало. Я глянул через плечо на ошеломленных Туровых, они так и сидели на полу. Но решить, что делать с братьями, я не успел.

Дверь многострадального дома снова хлопнула, впуская нового гостя. Гладко выбритое лицо, желтоватая кожа, пиджак в клетку, а сверху – шинель. Я уже видел этого человека, и не раз. Выходит, не почудилось – за мной и правда наблюдали. И кажется, теперь я узнаю, кто.

Узкие восточные глаза мужчины внимательно осмотрели собравшихся.

– Именем императора вы все задержаны, – спокойно произнес он. Глянул на полуголых Туровых, и мне почудилась в глубине раскосых глаз насмешка. – Приведите себя в порядок, господа. И следуйте за мной.

Он вышел.

Григорий молча поднялся и начал натягивать полуразорванную рубашку.

– Мы что, должны его слушаться? – взвился Павел, и старший глянул с кислой улыбкой.

– Дурак ты, Пашка… Это же Рокунов. Попробовали бы мы не послушаться…

Имя было знакомо и мне. Глава тайной сыскной полиции и действующий статский советник. Да, такому гостю не воспротивишься.

Григорий искоса глянул на меня и вздохнул.

– Теперь всем не поздоровится. Вот же черт… – и ухмыльнулся, совсем без злости. Словно и не пытался минуту назад убить меня. Словно все произошедшее – не более чем дурная шутка!

***

…Память вернулась в один момент.

Вот я стою в комнатке какого-то полузаброшенного дома, смотрю на мужчин и не могу понять, кто из них кажется мне опаснее.

То ли молодой парень, который подошёл на улице и улыбаясь спросил дорогу, а когда я отвлеклась – совершенно бесцеремонно надел мне на голову мешок и сунул в чужую карету! Да еще и приговаривая, что делает это для общего блага, и я еще скажу ему спасибо, потому что любая на моем месте сказала бы!

То ли черноглазые Туровы, ведущие себя совершенно неподобающе.

То ли человек в сером плаще, от которого несло чем-то странным и чуждым. Мой нос улавливает запахи, неподвластные нюху обычного человека, и от фигуры в тени тянуло чем-то… звериным. Я бы даже подумала, что под тканью скрывается и не человек вовсе, но ясно видела очертание тела и руки, выглядывающие из широких рукавов. Перчаток человек не надел, и я видела его ладони – самые обычные, с сильными, хоть и не особо изящными пальцами. Тот, кто прятался под капюшоном, мне не нравился, но все же не он вызывал в моем разуме и душе наибольшую сумятицу.

Истинную бурю чувств – самых разных, но неимоверно сильных, вызывал лишь один человек.

Он стоял в центре этой комнаты, высокий и спокойный, с деланным безразличием опираясь на трость. Казался даже равнодушным, но я почему-то знала, что он собран и готов, как бывает собран и готов тот, кто готовится к бою. Тот кто желает этот бой выиграть.

И я не могла отвести от него глаз. Мужчина из моего прошлого. Мужчина, которого я по каким-то причинам забыла. Забыла все, что с ним связано. Мужчина, при взгляде на которого мне хотелось то ли рыдать, то ли смеяться…

И это пугало, хотя никто и никогда не смог бы назвать меня трусихой! По крайней мере – безнаказанно.

А потом все завертелось и смешалось.

Человек в плаще оказался цесаревичем, я узнала правду своего прошлого, и Туровы напали. Все случилось неимоверно быстро! А после я ощутила запах паленой кожи. И увидела взгляд. Один-единственный, полный боли… отразившийся во мне и умножившийся стократно. Сердце рвануло, норовя выскочить из груди, и все во мне словно перевернулось в едином желании. Спасти, уберечь, защитить! Того, кого я даже не помню.

Того, кого даже не помня продолжаю любить.

И мир разорвался.

Вспыхнули вокруг драгоценные золотые жилы, блеснула змеиная шкура, рассыпались горсти самоцветов. В нос ударил сырой запах подземелья – глубокого настолько, что дна не найти… Оплело гибкое тело, качнулась рядом голова Полоза.

И исчезла.

А я вспомнила.

Все-все.

Крылья синих птиц раскрываются только для тех, кого они любят.

И я раскрыла крылья, чтобы сделать то, что было важнее всего – спасти, уберечь, защитить!

Мою единственную любовь.

Я закричала, даже не понимая, что крик становится птичьим клекотом.