Сделка

Глава 26

Лодка покачивалась на волнах, словно колыбель. Внутри было тихо и спокойно, мягко шумело, ударяясь о борт, море. В тихом рокоте слышалось чье-то бормотание.

– … удивительный случай… а ведь завал… горело… я слышал, дотла…

Слова нарушили мягкое покачивание лодки. В памяти возникла обваливающаяся на голову балка.

Да полно! Какая к чертям лодка и море? Где я?

– Голубчик! Очнулся! – увидев, что я открыл глаза, ко мне бросился седовласый мужик.

Я поморгал, привыкая к рассеянному свету, осмотрелся. Длинная комната, несколько пустых кроватей, на крайней у окна лежу я. Казенное колючее одеяло, сероватые простыни… А главное – специфический и узнаваемый запах хинина, хлорной извести, йода… Отзываясь на узнавание, заболела раненая нога. Я снова глянул на незнакомца в сером костюме и накинутом поверх фартуке. Врач?

– Кто вы? – Голос показался неожиданно хриплым, и я сглотнул. Тут же у носа оказался стакан с водой. Сделав несколько жадных глотков, я снова требовательно поднял брови.

– Вы меня не узнаете? – вопросил седовласый, и я качнул головой. Тот неожиданно одобрительно хмыкнул. – И то верно. Мы с вами никогда не встречались. Николай Петрович Руднев. Ах, лежите, лежите! Куда же вы? Вам нельзя вставать!

Не слушая врача, а это, несомненно, был он, я сел и осмотрелся.

– Я в госпитале?

– Вы совершенно правы! – Руднев так просиял, словно я сделал выдающееся открытие. – Вижу, ваш разум не пострадал, и вы неплохо соображаете.

– Почему он должен был пострадать? – не понял я.

Врач глянул в угол, там сидел не замеченный мной юноша, то ли помощник-практикант, то ли фельдшер.

– Ну так как же… – Врач внимательно смотрел мне в лицо.

Я поморщился – свет все еще резал глаза, коснулся виска. И вдруг осознал, что голова замотана бинтами. Да так плотно, словно это чертов тюрбан! Удивленно потрогал повязку. Руднев снова кивнул.

– Можете назвать свое имя?

– Конечно. Волковский Дмитрий Александрович.

– Прекрасно! – снова обрадовался Руднев, посветил мне в лицо, довольно покивал, улыбаясь. – Все верно, Дмитрий Александрович. Признаться, я удивлен, что вы очнулись. Даже несколько… обескуражен. На моей практике такого еще не случалось.

– Какого такого? – Резь в глазах прошла, комната перестала вращаться, обретя четкие очертания и краски. За легкими шторами окна, кажется, разгорался мутный дождливый рассвет. Утро? Неужели я провел в больнице всю ночь? Но как попал сюда?

– Где мы находимся? Какой город?

– Йеск. Вы помните, что с вами случилось?

Я тоже внимательно посмотрел на врача. Помнить-то я помнил. Мещерскую, око в небесах, учениц в дыму… И Катерину! Надо узнать, что с ней! Где она! Может, ждет за дверью палаты?

Я заволновался, и врач придержал мое плечо, не давая встать.

– Ну что вы, что вы, голубчик! Лежите! Так вы что-то помните? – настаивал врач, и я кивнул.

– Пансионат загорелся. «Золотой луг». Кажется, меня изрядно приложило.

Парнишка-фельдшер хмыкнул, не сдерживавшись.

– Это вы хорошо сказали, голубчик! – засмеялся Николай Петрович. —Приложило вас изрядно! Горящей балкой по голове! Так приложило, что я диву даюсь, как вы всю свою черепную коробочку под той балкой не оставили!

– Кто же меня вытащил? Неужто Кузьма?

Мои собеседники снова переглянулись, и это мне совсем не понравилось.

– Так это… никто не вытаскивал, – помолчав, осторожно сказал врач. – Там полыхнуло так, что уже не войти было. Я-то сам не видел понятно, рассказали. Все здание занялось, люди погибли. Учителя и работники из местной деревеньки, Околицы.

Я напряженно слушал. Работники? Видимо, тех, кого погубила ведьма, решили записать погибшими в огне? Что ж, верное решение… Лишние пересуды ни к чему.

– …а вы вот…

Я сосредоточился, поняв, что упустил часть речи.

– Я?

– Вас достали, когда пламя уже сошло, Дмитрий Александрович. Дождь полил, к счастью… Да вот только… – Врач помедлил, и лицо его сделалось удивленным. – Да вот только в таком пожаре не выживают ведь. А вы вот. И даже не обгорели. Черного всего привезли, закопчённого как хорошо прожаренная отбивная. Мы думали – и места живого уже не осталось, под копотью-то. Стерли… а ран-то и нет. Я уж тридцать лет народ пользую, а такого не видал. Это ж как так, Дмитрий Александрович?

– Ну… верно, повезло, – протянул я, не зная, что еще сказать. Руднев явно не верил, что повезти может настолько, но других версий я ему предложить не мог. Например, что дело в сердце синей птицы, отданной по любви одной прекрасной девушкой.

– Мужики сказали, балки над вами домиком сложились, вот и защитили. В рубашке вы родились, ваша светлость, не иначе.

Я пожал плечами, вот только лицо Руднева стало еще задумчивее.

– И все равно странно. Ладно, не загорелись, я о таком за свои пять десятков годков не слыхал, но чего в жизни не бывает… Но как не задохнулись? В таком дыму, в жару, в копоти! Там же так пылало, все выгорело! А человек без воздуха жить не может, это даже вон Тишке известно, да, Тимофей?

Парнишка покивал, тараща на меня круглые темные глаза.

– Как же так, а, ваша светлость?

– Повезло. Вы ведь сами сказали.

– Удивительно, невероятно повезло! – Врач некоторое время молчал, сверля меня взглядом и словно бы ожидая каких-то откровений. Но я лишь смотрел в ответ и этот поединок взглядов Рудневу быстро надоел. Он тяжело вздохнул и протянул уже другим тоном: – Что ж… Случай, конечно, удивительный. Я бы даже сказал – поражающий и наукой необъяснимый. Но… В жизни и правда бывает всякое. Ран на вас немного, есть старые шрамы, и укус на ноге. Видать, зверь напал? Но все хорошо заживает и не представляет опасности для жизни. Ваша голова, похоже, тоже в порядке, раз вы все вспомнили. Давайте посмотрю, что с затылком.

Бинт на моей голове размотали, и Руднев пощелкал языком.

– Неплохо, весьма неплохо. Волосы местами пришлось сбрить, так что какое-то время походите с проплешиной на затылке. Я закрою марлевой накладкой, думаю, через несколько дней вы сможете нас покинуть…

– Несколько дней? Сколько уже прошло времени? – не выдержал я, ощущая смутное беспокойство. – Меня привезли вчера? Меня кто-то… ждет?

Врач прилепил к моему затылку накладку и отошел, сбрасывая бинты в подставленный Тимофеем лоток.

– Ах, я не сказал. О вас спрашивали, это так. Ожидают, да.

Облегчение и радость согрели подобно нежданным лучам солнца. Ну конечно, Катя здесь! Как я мог усомниться! Наверное, с ума сходит от неизвестности, пока я тут валяюсь!

Я начал вставать, и Руднев снова заохал.

– Со мной все в порядке! – отвел я его руку и свесил голые ноги с кровати. Посмотрел на ступни. – Где моя одежда?

– Так сгорела, голубчик, – хмыкнул врач, и снова его взгляд стал удивленно-непонимающим. Мол, как так – от одежды остались ошметки, а пациент не корчится с ожогами… – Одно исподнее и осталось, да и то пришлось выкинуть…

Я скривился. Отличный вид для жениха! Голый, замотанный в колючее одеяло да с проплешиной на затылке! Как бы Катюша не отказалась выходить за такого суженого! И все же желание поскорее увидеться пересилило неловкость.

– Она где-то рядом? Ждет за дверью?

– Она? – Руднев поцокал языком и, кажется, немного смутился. – О, вы думали… хм. Вас и правда ожидают, вот только… Тишка, позови. Думаю, его светлость уже может поговорить с гостем. Он действительно идет на поправку. Слишком быстро, хм…

Качая головой и что-то бормоча под нос, врач удалился, а Тимофей наконец привел того, кто желал меня увидеть. Вот только тучная фигура никак не походила на стройный девичий стан.

– Орест Валерьянович? – удивился я, когда учитель изящных искусств приблизился. Правая рука Еропкина висела на перевязи, лицо украшали смачный желтеющий к центру фингал и разбитый нос. Но радостная улыбка была все той же.

– Дмитрий Александрович! Вы очнулись! Я так рад!

Еропкин осторожно присел на соседнюю койку и оглянулся. Но Тимофей убежал вслед за Рудневым, в палате мы остались одни.

– Но… – с надеждой я посмотрел на дверь, но она осталась закрытой и никого больше не впустила. – Орест, что вы здесь делаете?

– Так я же того… тоже тут лежал! Вон там вот, – ткнул он пальцем в кровать у стены. – Нас ведь сюда вместе доставили. Только я наутро уже в себя пришел, руку вот повредил, да так… ушибы. А вы, Дмитрий, так и валялись, словно кабачок на грядке…

– Что? – Я снова забеспокоился. – Сколько прошло времени с того… дня?

– Почти две недели.

– Две недели?!

Я вскочил, намереваясь немедленно куда-то бежать, искать, решать… Посмотрел на свои голые ноги и снова сел. Надо немедленно найти одежду!

– Ох, не волнуйтесь так, Дмитрий! Вам совсем нельзя волноваться, у вас ведь… голова!

Еропкин постучал по собственной лысой макушке.

– Где все остальные? С ними все в порядке? Что произошло…потом? Когда пансионат загорелся?

Еропкин оглянулся за закрытую дверь и вздохнул.

– Живы-живы, не тревожьтесь. Вы всех спасли, Дмитрий. Вывели учениц из горящего здания, а сами вот не выбрались. Мы уж думали, все, конец вам, там так пылало – ужас. Елизавета все порывалась внутрь войти, за вами, да Ядвига с Кузьмой не позволили. Оно и верно. Там наша княгинюшка и осталась бы. У вас-то был шанс… Так они сказали.

Еропкин отвел взгляд и снова вздохнул.

– И не ошиблись ведь! Вы выжили, на диво. Наш уважаемый Николай Петрович уже вторую неделю с ума сходит, все пытается понять, как так вышло.

– А Катя? – меня мало волновали сомнения Йеского врача. – Что с ней? Надеюсь, она не пыталась спасти меня из пожара?

– Катерина? – Еропкин потер подбородок, на котором пробивалась редкая растительность. Верно, должным образом побриться левой рукой у Ореста не получалось. – Нет, она не пыталась. Дайте подумать… я, знаете, в тот момент и сам был не в лучшей форме, кто-то из мертвяков знатно приложил меня кулаком в нос. Кажется, Глафира… ох, зря о ней вспомнил… – Еропкин быстро осенил себя крестом. – Нет, Катя не пыталась войти в горящее здание, сейчас я помню это совершенно точно. Напротив, отошла в сторонку. Я еще подумал, что девушка выглядит странно, стояла под липой, озиралась, как блаженная. Словно не понимала, что с ней и где она. Может, тоже по голове получила? Но потом ничего, словно очнулась. Пошла к Лизавете, сказала что-то… Так что не волнуйтесь так сильно, с Катериной все в порядке. Она жива и здорова. Насколько я знаю, на днях они с княгинюшкой уехали в Тобольск.

– Зачем? – как-то ошеломленно произнес я. Катя уехала? Не пыталась меня навестить, не ждала, пока очнусь… просто уехала? Но почему?

– Так а как иначе? Пансионат-то все, сгорел. Всех учениц отправили или по домам, или перевели в местную школу для девушек, временно. А там уж дальше, как выйдет… Учителей тоже распустили, кого нам теперь обучать? Я вот думаю податься на восток, за Лязмой, говорят, открыли новый пансионат, может, там сгожусь. Шумные города не по мне, я люблю, где воздух чище… Эх, жалко, конечно. «Золотой луг» мне домом был, столько лет… Как же теперь…

Орест быстро-быстро заморгал и отвернулся.

Я сидел, глядя в одну точку и пытаясь переварить услышанное.

Значит, пансионат закрыли, учениц перевели, погибших записали в жертвы пожара. Остатки учителей и работников разбежались кто куда… И Катя уехала.

Нет, что-то здесь не так! Может, Печорская ее заставила? Хотя, зная характер Катерины, в это трудно поверить. Да Катя под пытками не согласилась бы покинуть эту палату, даже не выяснив, очнулся я или нет!

И все же… Катерины здесь нет. Лишь шмыгающий носом Еропкин.

– Мне тоже жаль, – выдавил я. – Вы знали… знали, о том, кто такие Печорская и Ядвига?

Орест кивнул.

– Точно не знал, но кое о чем догадывался. Да и замечал некие… странности. Я ведь вам говорил, Дмитрий – это тайга, здесь всё иначе. Да и Курган под боком. Вы разве не поняли, что бастион столетия назад поставили как раз затем, чтобы охранять от того, что может явиться из леса? Когда-то там был пост наблюдения, ну и солдаты, что уж… Нечисти много из чащи лезло, старики говорили, что проход открыт. На иную сторону… А потом проход закрыли, поставили Курган. Времена изменились, притихло все, да и от тех, кто пришел, остались лишь крупицы. Печорская вот одна из них. Потомок иных.

Орест умолк и некоторое время смотрел в окно, залитое дождем. Лицо его стало непривычно серьезным.

– Мне будет их не хватать. Их всех.

Он неловко улыбнулся и поднялся.

– Не буду вас утомлять, Дмитрий. Николай Петрович разрешил визит на десять минут и не более. Все переживает за вашу голову. Так что я пойду и, наверное, уже не свидимся – вечером у меня поезд в Лязму. Новая жизнь, эх… А вы поправляйтесь, поправляйтесь, Дмитрий! И знаете… рад был нашему знакомству, хоть и такому краткому.

– Я тоже, Орест. Вы необычайно смелый и порядочный человек, – искренне сказал я, и толстяк покраснел.

Так краснея и ушел, тихо притворив за собой дверь. А я остался.

Некоторое время смотрел в окно, за которым разыгралось совершенно осеннее ненастье. А потом решительно встал и пошел искать хоть какую-то одежду. Хватит уже валяться на этой койке! Пора выяснить, где Катерина.