Сделка

Глава 23

Миг я тупо таращился в потолок – белый, с завитками стариной лепнины по углам и над люстрой, а потом подпрыгнул и сел на кровати. Ощупал себя – ни ран, ни крови. Последнее кто-то заботливо стер мокрой тряпкой, а первое… следы от ведьминых когтей затянулись, оставив тонкие, почти незаметные ниточки шрамов.

Я свесил ноги, прислушиваясь к ощущениям. Кажется, жив и даже бодр. В голове слегка шумит, тает какое-то невнятное шипение.

Что произошло?

Я потер шею, нахмурившись. И вспомнил. Малахитовая пещера, Полоз и…

Катя!

Подпрыгнув, я вылетел в коридор и тут же натолкнулся на Добраву с подносом. Увидев меня, женщина вытаращила глаза, уронила свою ношу и завизжала так, что я едва не оглох!

– Покойник встал! Упырь!

– Да не голоси так! Живой я.

– Как это живой? – с возмущением переспросила служанка.

Я пожал плечами. Да вот как-то…

По коридору уже стучали быстрые шаги, и вскоре у двери замерла Печорская. Окинула меня быстрым взглядом и прижала ладонь к губам. К счастью, голосить не стала.

– Катерина где? – не глядя на женщин, я торопливо пошел к своей комнате – хоть оденусь, что ли… Те почему-то побежали за мной.

– В лесу. Не вернулась. Кузьма тебе покажет дорогу.

Я покивал, влетел в комнату, схватил рубашку, куртку, револьверы. Распихал по карманам патроны и снова вылетел в коридор. К Печорской и Добраве присоединилась Ядвига. Теперь они втроем стояли там и таращились на меня.

Елизавета вдруг схватила меня за руку.

– Верните ее, Дмитрий.

Я лишь кивнул. Конечно, верну. Даже если снова придется наведаться к Полозу. И все же…

– Кто она?

Лизавета поджала губы. А Ядвига неожиданно ответила:

– Дитя тайги. Дитя Кургана. Великая тайна… и обещанный дар. И еще… она дорога нам.

Все трое кивнули.

Я хотел бы еще спросить – кто вы, но на это уже не было времени. Да и наплевать. Лишь бы найти побыстрее Катю!

Кузьма меня уже ждал, хотя как он мог узнать о том, что я очнулся, – неведомо. Глянул искоса, усмехнулся в косматую бороду и махнул – мол, иди за мной, вашблагродие. И то ли прогулка к Полозу изменила меня, и я стал видеть иначе, то ли Кузьма больше не скрывал своей сути. Да только чем дальше мы углублялись в лес, тем более иным становился облик деда. Расширились плечи, удлинились руки, позеленела косматая борода – не человечий волос, а таежный лишайник. Нос удлинился и свис кончиком, кожа на лице темнее – словно и не кожа уже, а дубовая кора. Босые ступни обвили колючки и молодая поросль. А на голове выросли то ли оленьи рога, то ли древесные ветви… И лишь глаза остались прежними – хитрыми и прищуренными.

– Там она, – махнул рукой дед, указывая в чащу. – Дом там стоит, раньше в нем Хизер жила. Заговорила так, что и мне не пройти. А вот тебя, верно, пустит… Теперь. – Он многозначительно глянул на шнурок амулета, виднеющийся в вороте моей рубашки. Оберег утратил силу, но я его, конечно, не снял.

Я кивнул и не оглядываясь ушел в заросли, не став спрашивать у деда, кто он. И так ясно. Леший как есть…

Не встречая никаких препятствий, я вышел на небольшую полянку со стоящим под кедром домом. Заглянул в распахнутую дверь: одна жилая комната со скромной обстановкой и закуток с лоханью для омовения. На полу валялось платье: я почти видел, как Катерина срывала его в спешке. На столе у окна поблескивал мой перстень.

Самой девушки не было.

Ощущая, как стучит от волнения сердце, я обошел вокруг дома. Несколько раз позвал по имени, но ответа не получил. Где-то за разросшимися можжевельником и боярышником плескалась вода, и я двинулся на звук. На пригорке над озером высился черный, словно обугленный столб. У его подножия заворачивались спиралью плоские камни с выцарапанными на них силуэтами зверей и птиц. Шаманские тотемы… я не стал к ним приближаться.

– Катя!

Да где же она?

Чутье подсказывало, что именно здесь она шла путем духов, пытаясь добраться до Хозяина Кургана. А что случилось потом?

Я опустил взгляд, внимательно изучая следы. Вот трава примята. У кустов валяется бубен, выкатившийся из ослабевшей руки. Вот, словно ягода, красная бусина, скатившаяся с шаманской короны. А в мягкой земле – вмятый след, словно здесь тащили к воде легкое тело.

– Катя…

Девушка лежала на берегу, почти у кромки воды. Я упал рядом на колени, осторожно приподнял ее голову и выдохнул с облегчением. Жива! Дыхание редкое и поверхностное, но сердце – хоть и едва уловимо – бьется. Видимо, Катерина потратила слишком много сил, вот и свалилась в обморок.

Краем глаза заметил движение: в темной воде скользнул длинный извилистый силуэт, а потом… на поверхности медленно показалось лицо. Макушка с белесыми тонкими волосами, лоб, покрытый чешуей, светлые, почти прозрачные глаза. С первого взгляда показалось, что я вижу обычную девушку, решившую поплавать. Но потом озёрница выползла на камень, и я увидел все остальное. Ее кожа была столь бледной и прозрачной, что светились прожилки вен, оплетающие обнаженное тело. Вместо ушей и на ладонях виднелись тонкие перепонки, плечи и часть рук покрывала зеленоватая чешуя, оттого низ живота и бедра казались еще белее. От колен сомкнутых ног виднелся рыбий хвост.

На темной глубине озера ее можно было принять за человеческую девушку. Но лишь пока озёрница не обернется. Глаза круглые, прозрачные, вместо носа – дыры, губы тонкие и темные. А рот полон острых, акульих клыков!

Озерница выползла на камень у берега, с жадностью рассматривая Катерину и подставляя лучам солнца обнаженную бледную грудь. Ее хвост раздраженно взбивал воду.

– Она наша почти…– Голос русалки напоминал шипение. – Оставь ее, человек, уходи прочь! Дохлая она, дохлая! Зачем явился? Сестричка будет с нами играть, слушать наши песни, заплетать наши косы… а потом спать на дне, мы укроем ее илом, оставим в корнях ивы… Наша, наша!

Во тьме озера заскользило еще несколько тел, и на камни выбрались еще две русалки. Белесые глаза смотрели с укором и ожиданием. Так вот кто тащил упавшую Катю к озеру!

Я аккуратно провел руками по телу девушки, пытаясь понять, не ранена ли она. Длинные каштановые пряди болтались в воде, переплетаясь со стеблями кувшинок.

– Наша почти… – прошептала выползшая совсем близко озерница. – Умерла, умерла… Уходи, уходи!

Она протянула к Катиной ноге серую ладонь с перепонками между пальцев.

– Отдай…

Не выдержав, я развернулся, сделал несколько шагов в озеро и, резко схватив русалку за волосы, выдернул из воды. Озёрница зашипела- заверещала, показывая острые зубы, ее хвост истошно забил, окатив меня водой с ног до головы. Тяжеленная-то какая! А с виду кажется совсем тонкой!

– Слушай сюда, красавица, – рявкнул я. Русалка удивленно захлопнула жуткую пасть и попыталась кокетливо стрельнуть глазами. – Если хоть кто-то из вашей братии тронет ее, – указал на Катю, – выловлю вас всех и на уху пущу.

Я приблизился лицо к щелкающей зубами морде. Ни страха, ни удивления не было, видимо, Полоз и правда что-то во мне изменил.

– Ясно?

Разжал кулак, и шлепнувшаяся в ил озёрница торопливо уползла в воду, быстро-быстро перебирая руками. Нырнула в глубину, описала круг и снова выползла на камень.

– Злой, – прошипела она, и хвостатые товарки подхватили.

«Злой. Злой, злой», – полетело над озером.

– И сильный.

«Сильный, сильный…»

– Сквозь морок видит, – продолжала жаловаться утопленница. – Мой голос его не пленяет. Что же делать, что же делать?

«Делать, делать, делать?»

– А ну кыш отсюда, – беззлобно буркнул я. – Растрещались, как сороки.

Я осторожно приподнял Катю, поднес к воде, прополоскал извазюканные в иле волосы. Десяток бледных глаз таращились над кромкой озера, но приблизиться никто не посмел. Вот и чудно. Подхватив на руки легкое тело Катерины, я понес ее в дом.

Уложил на кровать и, подумав, все-таки стащил грубое кожаное платье. Так и казалось, что оно царапает нежную кожу. Под ним ничего не было. Мелькнуло стройное девичье тело, аккуратные груди и стройные бедра… Я отвел взгляд и укрыл Катю лоскутным одеялом, поправил тонкую подушку.

Девушка дышала медленно, но ровно. Вероятно, ей просто нужен отдых. Хотя явился я вовремя, еще немного, и Катя могла бы оказаться на глубине! Злость всколыхнулась волной: надо все-таки поджарить хвостатую тварь, чтобы не тянула свои перепонки к живым людям!

– Пить…

– Катя! Сейчас, потерпи, милая…

В комнате воды не было, но вряд ли Хизер поставила дом там, где нет источника, значит, поблизости должен быть либо колодец, либо родник. И точно! Холодный чистый поток бесшумно выбивался за валунами, медленно утекая к озеру. Я набрал полную кружку, сжал в ладонях, согревая, пока несу. Катя охнула, когда я ее приподнял, удобнее устраивая на подушке. Сделала два глотка и отстранилась. Ее щеки слегка порозовели.

– Живой, – улыбнулась она.

Я не выдержал и поцеловал ее – коротко и быстро. На признания я не мастак, и в этом нежном прикосновении попытался выразить то, что чувствую. И благодарность, и страх за нее. Катерина, кажется, поняла.

Я поправил одеяло и отодвинулся.

– Отдохни, я поищу что-нибудь съестное. Ты совсем ослабла.

Она кивнула, глядя на меня с улыбкой. А я некстати подумал, что под одеялом у нее ничего нет. Да, совсем некстати!

За домом разрослась черника, я набрал ягоды в кружку, вот только этого, конечно, мало. Мелькнула мысль просто поднять девушку и понести в пансионат, но… я не стал этого делать. Хотя несомненно, донес бы, весила Катя совсем немного. Но угрозы ее жизни, кажется, нет, а стоит вернуться, девушку тут же снова заточат в черной башне, словно сказочную принцессу. Здесь у меня есть шанс хоть немного побыть с ней наедине.

Только надо бы разжиться нормальной едой.

Я спустился к озеру и хмыкнул.

В прибрежном иле били хвостами несколько крупных окушков. И явно они не сами выбросились на берег, чтобы стать моим ужином! Под кромкой воды скользнул извиваясь, длинный силуэт, и уже знакомая русалка выглянула из озера. Я махнул ей рукой – что ж, озерница не глупа, – забрал подношение и пошел к дому. Огонь развел недалеко от порога, поставил рогатину из обструганных веток, повесил котелок. Катю тоже вынес на воздух, усадил в ворох одеял и шкур, найденных в доме. Девушка уверяла, что может ходить сама, но мне неожиданно понравилось держать ее на руках. Так что я велел ей не портить мое удовольствие, Катя покраснела и затихла.

Так и сидела в теплом пушистом коконе, поглядывая на меня.

– Даже не спросишь, что это было? В Кургане? – сказала она, когда я забросил в закипевшую воду мелко нарезанный картофель и морковь. В подполе Хизер нашлось немного припасов.

– И так понятно, – пожал я плечами, поднес к губам ложку, пробуя уху. Подумал и добавил щепотку соли.

– Ты не удивлен?

– О, еще как! Но Тимофей всегда говорил, что у меня очень крепкая… голова. И то, что внутри. Тимофей – это мой камердинер. Хотя скорее – дядюшка. – Я улыбнулся Кате через плечо. – Да и что я могу сделать? Если начну бегать вокруг дома и орать об огромном полозе, живущем внутри насыпи, тебе это вряд ли понравится.

Она тихо рассмеялась.

– Точно. Наверное, я решу, что ты помешался.

– Вот именно.

Странный серый лес, Курган и Полоз сейчас казались лишь предрассветным сном – зыбким, туманным. Медленно тающим воспоминанием.

Я одобрительно покатал во рту похлебку – вышло очень даже неплохо, закрыл крышку и отодвинул котелок, чтобы уха дошла.

– А обо мне ты не спросишь? – едва слышно произнесла Катерина.

Я покачал головой. Может, и спрошу. Но не сейчас. Точно не сейчас.

Слишком ласковым получался вечер. Лес стоял тихий-тихий, мягкий, нагретый дневным солнцем. Кедр над нами светился в лучах заката. Где-то в чаще стучал дятел, в зарослях шиповника тихо щелкала сойка. И вкусно пахла уха, которую я разлил по тарелкам, дополнив ржаными сухарями из припасов Хизер.

– Не хочется возвращаться, – словно услышав мои мысли, вздохнула Катя. Она стучала ложкой, с удовольствием уплетая нехитрый ужин. Похоже, силы к девушке возвращались. – Мой первый год в пансионате был ужасным. Я все время убегала в лес, сюда, к Хизер. Она меня возвращала, а я снова убегала. Хизер говорила, что я должна научиться жить по-человечески, но я совершенно этого не желала. Вела себя отвратительно. Кусала учениц, рвала тетради, швырялась комками грязи… – Катерина улыбнулась. – По правде, в семь лет я больше походила на дикого зверька, чем на девочку. И совершенно не желала учиться. Мне нравилось жить в лесу. Носиться по траве босиком. Валяться в цветах, скакать по деревьям. Поняв, что Хизер все равно вернет меня в черную башню, я стала прятаться и от нее. Правда, это было бесполезно, в лесу не было места, где Хизер меня бы не нашла. Наверное, такого места не было во всей тайге. Я на нее ужасно злилась. – Катя доела уху и обхватила коленки руками. Ее взгляд стал задумчивым. – сейчас я понимаю, что она любила меня. По-своему. Учителя со мной намучились. Лизавета однажды привязала меня к парте, представляешь?

– Бесчеловечный поступок, – хмыкнул я, и девушка рассмеялась.

– Я вертелась как уж на сковородке, ждала, когда наставница отвернется, а я сигану в окошко да сбегу в лес. Вот она и привязала меня. За ногу! Конечно, я могла отвязаться, но уже не так быстро, чтобы сбежать! Девчонки до сих пор вспоминают тот случай. Несколько лет я думала, что Лизавета меня ненавидит, она была такой строгой… А однажды учениц отправили собирать малину. Мы складывали сладкие ягоды в корзинки и в рты, в рты побольше, конечно, как вдруг из леса вышел медведь. Огромный такой. Тоже захотел полакомиться вкусненьким. А в малиннике мы сидим – десять испуганных девчонок и настоятельница. Так она взяла ветку, подняла над головой да как закричит на медведя! «Убирайся, – говорит, – прочь. Не смей трогать моих девочек!» Встала между нами и косолапым и орет. Я думала – все, сейчас проглотит ее мишка. А он поворчал, поворчал и ушел.

– Ого, – удивился я. – Похоже, смелости княгине не занимать.

– Так и есть, – тепло улыбнулась Катя. – Тогда я поняла, что ничего она нас не ненавидит, а очень даже любит. Но тоже… по-своему. Как умеет. Как и Хизер.

– Кажется, ты тоже относишься к ней довольно…тепло.

Катя кивнула.

– Я не сразу это осознала. Да и девчонки не такие уж плохие, хотя Лидию мне иногда и хочется прибить. Но я всего лишь засовываю в ее кровать очередную жабу. Ладно-ладно, не смотри так. Я знаю, что это очень по-детски. Просто она слишком любит говорить гадости. А еще вечерами назло берет самую толстую книгу и просит меня почитать для всех. Словно забывает, что я не умею! Вот я и… мщу.

Она слегка улыбнулась, глянув искоса.

– Надеюсь, что избегу подобной участи, когда мы с тобой поругаемся.

Катя глянула из-под ресниц и почему-то покраснела. Так-так…

– А как прошло твое детство? – слегка охрип ее голос. – Не знала, что столичные сиятельства умеют варить такую вкусную уху!

– От сиятельства у меня одно название, – махнул я рукой. – Детство прошло в глуши похлеще этой, а потом полжизни в военных походах… боюсь, я так и не овладел сложной наукой быть истинным графом. Сказать по правде, здесь в лесу мне гораздо спокойнее, чем на каком-нибудь великосветском балу в Петербурге.

– А по мне, так ты и есть самый настоящий граф, – пробормотала девушка. – Смелый. Благородный. Сильный…

Отлично. Теперь смутились мы оба.

Я кашлянул, возвращая себе ясность мыслей.

– Хотя столица не так уж и плоха. Конечно, не сравнить со всем этим, – обвел я рукой кедр и озеро, – но… тоже недурно. Покажу тебе соборы, дворцы и парки, даже те самые балы, если захочешь. А если тебе не понравится, мы найдем местечко где-нибудь подальше от суеты Петербурга. Что скажешь?

– Значит… ты все еще хочешь взять меня в жены?

– Конечно, – удивился я. Неужели она подумала, что откажусь?

– И… почему?

Я не ответил.

Хотя знал этот ответ. Да, я действительно хотел жениться на Катерине. И сейчас – еще больше. И дело было вовсе не в благодарности за спасенную жизнь. Не в диком желании, которое она во мне будила. И даже не в проклятой сделке.

Я хотел этого, потому что…

Облечь мысль в слова я все-таки не смог. Слишком они были для меня непривычными.

Поднялся, забрав у Кати пустую тарелку.

– Помою.

Она тоже встала, кутаясь в одеяло и краснея. Видимо, снова вспомнила, что под лоскутной тряпкой на ней ничего нет.

Или это только я без конца об этом вспоминаю?

– Мне надо… умыться. Схожу к роднику.

– Я с тобой.

Мало ли, какая еще там нечисть водится.

Катерина залилась краской по самые уши, и я сообразил, что ляпнул что-то не то.

– Я сама! Не переживай, здесь… безопасно. И я чувствую себя гораздо лучше.

И тут я понял, что девушке просто надо на время уединиться. Обругав себя за глупость и бестактность, я отвернулся и пошел к озеру – мыть тарелки. И остывать заодно.

***

Дошла до родника, оглянулась – со всех сторон густые заросли. Сбросила покрывало на траву и с удовольствием потянулась. Потом опустила ладони в холодную воду, брызнула на лицо. Что ж, мне есть чем гордиться. И это я не о прогулке к духам. А о том, что мне удалось не взвизгнуть, поняв, что Дима меня раздел.

Я хмыкнула, вспоминая.

То, что он снял шаманское платье, – верно. И как догадался? Наряд из кожи и костей – это щит и меч в ином мире, да только ранит порой и самого заклинателя духов. И все же когда я очнулась и подняла покрывало – хотелось глупо и по-девчоночьи взвизгнуть. А потом я представила, как Дима снимал с меня одежду, и ощутила жар, приливший к щекам. Смотрел ли он на меня? Или закрыл глаза, как и полагается благородному господину?

И почему хочется, чтобы… он поступил не слишком благородно? Ужасное желание… но все же… Если он посмотрел, понравилось ли ему то, что он увидел? Была ли я красивой для него?

Я не знала.

Собственная внешность казалась самой обычной, ничем не примечательной. Вот у Софьи, например, красивые светлые волосы, похожие на пух одуванчика. У Лидии – тонкие щиколотки, которые она называет аристократическими и уверяет, что это главный признак породы. У Ани – маленькие бледные ушки, плотно прижатые к голове. А у меня что?

Я заглянула в родник, посмотрела на уши. Обычные. Даже слегка торчащие! Ужас. И щиколотки не так тонки, и волосы темные. Раньше все это не вызывало у меня никакого интереса. Главное, чтобы тело было ловким и быстрым. А вот красивым? Зачем…

Лишь в последнее время это стало по-настоящему важным. Мне хотелось быть красивой. Хотелось, чтобы Дима, стянув с меня шаманское платье, смотрел и не мог оторваться. Чтобы заставил себя оторваться!

Я прижала холодные руки к горячим щекам. Ох и мысли в твоей бедовой головушке, Катя!

Видимо, я так и не стала по-настоящему скромной девицей, несмотря на все старания учителей! Да и как я могла ею стать? Некоторые девушки из пансионата стыдились своего тела и даже в бане наедине с такими же девчонками охали и прикрывали то грудь, то треугольник между ног.

Мне это всегда казалось странным и каким-то глупым.

Зачем стыдится того, каким тебя создал Бог? Ну или тот, в кого ты веришь.

Как-то я рассказала Ане, что в детстве могла носиться по лесу голышом, прыгать с ветки на ветку и даже не думать об одежде. Конечно, мне было лет пять, и кроме Хизер, в чаще не было ни одного человека, но Аня посчитала это ужасным и постыдным. А я так и не поняла почему.

Я помню, как жаловалась Хизер на странные порядки и устои, а та улыбнулась своей редкой улыбкой. И сказала, что люди завидуют звериным шкурам и птичьему оперению, ведь у них нет ничего подобного. Вот и рядятся в одежды и меха, чтобы сравняться с обитателями чащи. И я тоже должна так делать, хотя я и особенная девочка.

Конечно, с возрастом я выучила все правила, но так и не приобрела способности стыдиться своего тела.

Так почему от мысли, что Дима меня раздел, хотелось по-дурацки взвизгнуть и снова покраснеть?

Наверное, дело в чем-то другом.

И почему так важно узнать, что он думает о моей внешности? Нравлюсь ли я ему?

Наверное, нравлюсь, раз подарил свое кольцо.

И… неужели мы правда поженимся? Все произошло так быстро… Но я нисколько не жалею, что согласилась. Напротив! Одна лишь мысль о нашей женитьбе и жизни с этим мужчиной наполняет душу какой-то огромной, бесконечной радостью! Я словно пытаюсь охватить руками всю тайгу – настолько она большая! И это тоже странно. И даже немного страшно, а ведь Хизер считала меня очень смелой. Я не испугалась, ступая на тропу предков, но почему-то дрожу сейчас. Дрожу, когда думаю о том, что сумерки опускаются на чащу, что в домике уже зажегся огонь единственной лампы, и что эту ночь мы проведем с Димой вместе.

Внутри все трепещет и сжимается, словно я проглотила целый рой мотыльков. Еще никогда я не чувствовала столько эмоций сразу и все какие-то… противоречивые!

Размышляя, я умылась, привела себя в порядок и, снова накинув на плечи покрывало, осторожно вышла из зарослей. Дима, складывающий окуней в уголь, тут же услышал, поднял голову. Он улыбнулся, а я снова ощутила, как колотится сердце.

– Я приготовил чай. Не совсем настоящий – из сосновых иголок и ягод, но получилось неплохо. Попробуешь?

Кивнув, я подошла ближе, взяла из его рук кружку с теплым напитком, сделала глоток. И правда вкусно…

А потом поставила кружку на лавку и, встав на носочки, поцеловала своего мужчину. Наши губы соединились, и я услышала его быстрый и рванный вдох. Сильные руки обхватили, сжимая. Теперь я знаю, почему от книжных поцелуев в запретных романах героини обязательно лишались чувств. Я, конечно, падать в обморок не собиралась, но поцелуи Димы заставляли меня терять голову. Мне ужасно нравилось с ним целоваться! От его губ пахло ягодами. Иногда он целует нежно, а иногда – нет. И я не понимаю, что мне нравится больше.

Одной рукой все еще придерживая на груди покрывало, другую я закинула на его шею. Он провел ладонью по моей спине. Зарылся пальцами в распущенные волосы и издал тихий звук – словно я сделала ему больно.

А потом отодвинулся.