Стражи Сердца. Единственная для пустынников

Глава 72

— Я тебя предупреждал! — смеясь, прокричал Корвус, когда я, улыбаясь, указывала рукой на десяток танцующих троиц, круживших на площади у фонтана.

Это странно выглядело, но одновременно успокаивало тем, что все здесь разделяли такой уклад. Никто не пытался кинуть осуждающий взгляд, как на родных землях, узнав о моем семейном положении.

Сейчас скорее мы выглядели странно, гуляя по освещенным шумным улочкам лишь вдвоем, выделяясь на фоне всех остальных, что встречали нас улыбкой и приветливо качали головой в знак приветствия.

Сон и горячая ванна, в которой я отмокала больше часа, выполаскивая из волос пресловутый песок, сделали свое дело. Окончательно оголодав, мы отправились на поиски ужина, а после чудесного супа по рекомендации Корвуса двинулись на прогулку, словно дети трогательно и нерешительно переплетая пальцы.

— Хочешь потанцевать?

— Так ты же не умеешь! — возразила, смеясь от того, как подмигнул мне длинноволосый трубач, смешно раздувая щеки и до красноты на них дуя в свою трубочку.

— Чем черт не шутит!

Подхватывая меня за талию, Ворон отважно шагнул в хоровод танцующих людей и покрутил меня на месте, игриво покачивая плечами и переступая с ноги на ногу.

— Я отдавлю тебе ноги.

— Спасибо, что предупредил, — улыбнулась я. — Давай попробуем по-другому?

— Как?

Скинув легкие туфельки на плоской подошве, я осторожно опустила кончики стоп на носки мужских сапог, хватаясь за крепкие плечи и теснее прижимаясь к пустыннику.

— Веди, я буду поддаваться.

По достоинству оценив маневр, Ворон задвигался, легко переставляя ноги и без труда перенося мой вес с места на место в такт замедлившейся музыке.

— Ты такая красивая, — прошептал пустынник, когда настроение стало интимным, а фонарики, развешанные на стенах в огромном количестве, словно по велению судьбы потускнели.

— А еще я ужасно соскучилась.

Набравшись наконец сил для признания, смущенно опустила ресницы на пару секунд, чтобы сделать вдох перед тем, как взглянуть в черные глаза мужа. Наши губы были так близко, что я чувствовала его жаркое дыхание, пропитанное острыми специями, такими же пряными и необычными, как и сам мужчина.

— Я знаю, я тоже по нему скучаю.

— Корвус, — со вздохом прижимаясь к мужчине, опустила подбородок на его плечо, пальцами погладив темные волосы, отросшие за это время практически по плечи. — Я скучаю и по тебе тоже.

Ответные объятия не заставили себя долго ждать.

Сжав меня крепко и отчаянно, пустынник вжался лицом в мои распущенные волосы, делая глубокий вдох.

— Я не заменю его, но я буду стараться изо всех сил. Прости, что не сберег его для тебя, Лирель, я до сих пор не могу себя простить за это. Если он не вернется…

— А он вернется, — подхватила я, не желая даже в предположении думать об этом.

— Я умоляю тебя — не оставляй меня.

— Никогда, обещаю, — без страха произнесла я, обнимая своего мужа, который так же, как и я, жил с этой потерей.

Мы не говорили о будущем в дороге, только шли к намеченной цели, не думая о завтрашнем дне. Впервые с той злополучной ночи Корвус открылся мне, признавшись в своем чудовищном страхе, и честно сказать, мне полегчало.

Тонкая нить доверия между нами вновь затрепетала, оживая, и открыто озвучив свои переживания, я задышала куда легче, чем даже пару минут назад.

— Не плачь, моя милая, — услышав, как я всхлипнула, Ворон покачал меня в своих нежных объятиях. — Не стоит. Я очень тебя люблю.

На ощупь отыскав его губы, я больше не оставляла места сомнениям и неуверенностям. Мне нужен был этот поцелуй — как подтверждение, что я не одинока в своих печалях и радостях, как обещание перед звездным небом, что больше никогда не буду одна.

— И я тебя люблю. Прошу, пойдем домой.

— Пойдем, — не собираясь спорить, мужчина позволил мне опустить ноги обратно в туфельки, и слегка подбросил в воздух, дав оплести ногами его бедра, повиснув, словно зверюшка на крепкой ветке.

До самого дома мы молчали, утопая в наступившем понимании, к которому так долго шли. Даже поднимаясь по ступеням, не произнесли ни слова; внеся меня в спальню, Корвус не раздумывая опустился на широкую кровать, сразу же накрывая мои щеки ладонями и целуя.

Мы исступленно изучали друг друга губами, не поднимая ресниц. Ладони гладили плечи, спины, лопатки, зарывались в волосы, натягивая пряди до сумасшествия нежно. Даже одежда, казалось, исчезла, просто улетучившись, не посмев отрывать нас от близости, в которой тонули две боли, два измученных сердца, уставших биться по отдельности.

— Люблю тебя, — шептала, кусая губами мужскую шею, касаясь языком вздувшейся венки.

— Люблю тебя, — слышала в ответ, позволяя пустыннику покрывать кожу горящими отметинами чутких губ.

Так не могло продолжаться вечность, и скользнув бедрами выше, я с мучительной нежностью впустила в себя горячую плоть, слыша, как застонал пустынник, касаясь жарким ртом моих ключиц, и застонала сама, сплетаясь с любимым телом в единое целое.

— Сегодня только нежность, кадын, — хрипло пообещал он, вовсе меня не расстроив. — Я слишком скучал, чтобы торопиться.

— Я тоже… так скучала…

Двигаясь медленно, опускалась все ниже и ниже, качаясь на волнах туманившей чувственности. Мне не нужны были ни пошлые словечки, чтобы сходить с ума, ни откровенные жесты. Лишь Ворон, отвечающий мне взаимностью, сжимая в своих руках так, словно я драгоценность, за которой он прошел пустыню, чужие земли и наконец-то вернулся домой с самым желанным призом на свете.

Этой ночью мы делали все, что просили измученные голодом тела. Позволяя себе идти у них на поводу, искусали друг друга до багряных отметин, исцеловали до потрескавшихся губ. Я делала все, что так долго хотела, не прячась за смущением, и видела, как отзывчиво отвечает Ворон на любое мое касание до его желанного и любимого тела.

Загорелая до черноты кожа в темноте контрастировала с моей белой, подчеркивая, какие мы разные, и заставляя удивляться тому, как же сильно друг в друге нуждаемся. Сгорая в объятиях, пробовали соленую кожу, бесстыдно слизывая с нее тонкую пленку пота. Искали пальцами и губами самые чувственные точки, не в силах остановиться, и сплетались вновь и вновь до изнеможения.

Только когда грань уже была так близка, что звенело в ушах, Ворон, заметив дрогнувшую перед его глазами грудь, позволил мне без опаски упасть в его надежные руки, сладким криком выдохнув к потолку очередное признание.

Стоило пелене перед глазами немного рассеяться, я уронила голову вперед, заглядывая в преданные черные глаза, смотрящие на меня с вопросом, больше похожим на мольбу. Я поняла, о чем меня просил мой муж, и вспомнив о брачной метке, качнула бедрами, дав свой ответ.

— Лирель, — заметив, как задрожали мужские ресницы, и глаза затянулись поволокой, я продолжила свой неторопливый танец на тонкой грани. — Лирель…

Под опаляющий шепот тесно сжала бедра, чувствуя, как вздрогнул мужчина подо мной, прижимая к себе до боли. Любимые глаза спрятались под веками, по крепким рукам пробежала дрожь и судорога, означающая только одно.

— Ты мой муж, — прошептала я, целуя вспотевший лоб. — Мой коджа.

— Эйше, — устало позвал он, отвечая поцелуями-бабочками. — Моя эйше.