Тайный искуситель

Глава девятая

Захира с легкостью выиграла следующую партию и, несомненно, могла выиграть и третью, если бы игру не прервал один из солдат Себастьяна, принесший новости о перевозке грузов, которая требовала его присутствия в доках. Захира неохотно попрощалась, и, прежде чем она покинула уединенный двор, капитан пообещал, что, как только позволит время, они снова продолжат игру.

У нее было практически отличное настроение, когда она возвращалась обратно через сердце дворца. Ей претила сама мысль провести прекрасный день в помещении, поэтому вместо того, чтобы вернуться в свою комнату, она направилась по длинному коридору гарема в поисках ската крыши, того солнечного оазиса, который она обнаружила прошлым утром во время осмотра дворца.

Как и в прошлый раз, Захира взобралась по балкону жены султана и оказалась под восхитительными полуденными лучами. Она лежала на спине с закрытыми глазами, ее кожа впитывала солнечное тепло, она наслаждалась простыми удовольствиями окружающей среды. Но если раньше в этом ритуале она находила внутреннюю молитву и ясность мыслей, сегодня ее разум был взбудоражен.

Несмотря на все свои старания, Захира не могла не думать о нем, и он тут же появлялся: эта ленивая дьявольская усмешка, эти глаза цвета неистовой смеси морской пены и стали, сильная, но нежная рука, тепло которой она до сих пор ощущала.

Себастьян.

Она тихо прошептала иностранное имя, пробуя его на вкус, как ребенок, который смакует странное новое лакомство. Себастьян. Как легко это имя срывалось с ее губ.

Это должно было шокировать ее, это чувство, внезапно ею испытанное, — вся эта странная и нежеланная нежность к мужчине, которого она должна была презирать. Она сказала себе, что это просто трепет от встречи с родственной душой, несмотря на все их различия. Кто-то с таким же духом соперничества и любовью к победе, как и она. Но было что-то большее, чем это чувство. Что-то, что говорило с ней тихим глубоким голосом, будоража смешение чувств, стремлений и желаний из самых глубин ее души.

Захиру никогда не касался мужчина; Рашид ад-Дин Синан убил бы любого, кто только посмел бы заинтересованно взглянуть на дочь, из которой он изо всех сил старался вырастить свое безжалостное подобие. Она должна была хранить чистоту тела и помыслов, приученная добиваться всего, что бы ни приказал ей отец, — урок, который она легко усвоила, когда поняла, что будет наказана за самую простую ошибку.

Тьма.

Даже сейчас, под лучами полуденного солнца, она могла чувствовать холод того темного места, терзающего ее. Это происходило, когда ее кошмары появились впервые, в ужасающе бесконечном вакууме изоляции. Это едва не свело ее с ума, эти темные, пустые часы, которые она вынуждена была проводить в тренировках, когда единственным звуком вокруг было ее собственное дыхание… и крики, если она решалась заснуть.

Аллах, крики.

Леденящие кровь, пугающие, горестные крики. Ей не были знакомы голоса чужаков, она не знала, что они говорят, но ужас, который испытывала Захира, был настолько реален, что, возможно, это кричала она сама. Она чувствовала боль, как свою собственную; она познала горе, потрясение, внезапное чувство утраты. Сейчас, как и тогда, она слышала имя, возникшее из глубин ее памяти, летящее к ней, как изодранная лента, пойманная сильным порывом ветра…

Нет.

Захира поспешила выбросить из головы тревожную мысль, пока та не успела пустить корни. Она села, чтобы прогнать озноб, проникший до самых костей, и глядела в небеса, чтобы глаза наполнились обжигающим теплом яркого солнечного света. Спасительного, прекрасного дневного света. Здесь нечего бояться.

И все же ее била дрожь.

Она не знала, сколько времени провела на скате крыши, но уединение, которое она нашла там, больше не приносило удовольствия, ей внезапно захотелось окунуться в суматоху и шум, царившие внутри дворца. Она закрепила вуаль и привела в порядок рукава туники и шальвары, затем вернулась в комнату жены султана, чтобы оттуда вернуться в свою.

К ее облегчению, за пределами пустующего крыла гарема кипела жизнь. Слуги шли по своим делам; солдаты тренировались во дворе. Даже кудахтанье прачек, подначивающих мужчин неприличными шутками и намеками, казалось добродушным развлечением по сравнению с призраками памяти, которые преследовали Захиру на крыше.

Она поймала себя на том, что тайком высматривает Себастьяна среди других людей, прислушивается к его глубокому смеху, надеется увидеть его шагающим по одному из множества коридоров, пока она идет в свою комнату. Но капитана нигде не было видно, вероятно, он все еще вместе со своими людьми находился где-то за пределами дворца.

Захира пыталась отрицать, что его отсутствие вызвало у нее небольшую боль разочарования, старалась отмахнуться от проблеска надежды, возникшей в ней в ожидании, что найдет его в его комнате, когда будет проходить к своей. Она замедлила шаг, приближаясь к его покоям, но его не было и там. Дверь в его комнату была плотно закрыта; по ту сторону двери царила тишина.

Однако дверь в комнату Захиры была приоткрыта. Она осторожно приблизилась — с любопытством и сильным недоверием к тому, что там найдет. Кто-то побывал здесь с тех пор, как она покинула комнату этим утром. Несомненно, Абдул, решила она, моментально расслабившись, как только быстро осмотрелась вокруг.

Ажурная решетка, закрывавшая ее окно, была распахнута, чтобы впустить ароматный ветер из сада. На столике неподалеку стояла ваза со свежими цветами, яркие цвета и сладкий аромат так и манили насладиться ими. Но улыбку на губах Захиры вызвал маленький сверток на кровати, именно к нему она летела, как на крыльях.

Что еще Себастьян мог преподнести ей? — гадала она, взволнованная, когда развязала тесемки и разорвала бумажную обертку, чтобы увидеть содержимое. Вся радость, которую она испытывала, испарилась, как только она открыла сверток — потому что подарок оказался вовсе не подарком.

Это было плоское желтое пирожное, которое никто бы не осмелился попробовать, поскольку оно могло быть только из одного места: Масиаф. Сувенир обычно предназначался жертвам фидаи, этот был передан для нее в качестве послания — или предупреждения. Придя в себя от одного только его вида, Захира тихо прикрыла дверь своей комнаты, после чего сбросила бумажную обертку с кровати и раскрошила в руках рассыпчатое пирожное. Внутри был спрятан небольшой квадрат папируса, служивший оберткой, он скрывал записку на арабском. Она была от Халима.

У меня есть информация. Встреть меня завтра в мечети. Пятничная молитва. Не опаздывай.

Захира собрала покрытое крошками льняное полотно и отнесла к окну, чтобы вытряхнуть. Садовые птицы и голуби съедят крошки пирожного в считаные минуты; послание от Халима нужно уничтожать более осторожным способом. Она поднесла его к масляной лампе, горевшей в нише в стене, и держала записку над тонким пламенем. Бумага задымилась и загорелась, но, когда раздался тяжелый стук в дверь, записка все еще горела.

— Захира, вы там?

Себастьян. Она в панике повернула голову на звук его голоса. О Аллах, что же ей делать? Она уронила на пол тлеющие остатки записки Халима и растоптала их сандалией так тихо, как только могла. Она подумывала сделать вид, что ее нет в комнате, но не была уверена, что капитан не откроет дверь, чтобы убедиться в этом самостоятельно.

— Минуту, пожалуйста, — попросила она с другой стороны комнаты, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно, когда она поднимала края толстого персидского ковра и сметала под него пепел, в который превратилась записка Халима.

Даже несмотря на распахнутое для сквозняка окно, в комнате пахло дымом и горевшей бумагой. Если она позволит Себастьяну войти, он точно поймет, чем она занималась, и забеспокоится, не скрывает ли она что-то. Он даже может настоять на обыске ее покоев или ее лично. Это был риск, на который она не хотела идти.

— Да, милорд? — спросила она с противоположной стороны двери, которая их разделяла. — Я думала, вы все еще возле доков.

— Так и было, — ответил он, — но я там уже закончил.

Затем наступила пауза.

— Миледи, вы откроете дверь или мы будем общаться через нее?

В его голосе слышалась ирония, но Захира все еще в волнении кусала губу, боясь, что его последняя просьба легко превратится в приказ.

— Я не могу открыть дверь, милорд. Я… не одета для приема гостей.

Он снова замолчал, на этот раз пауза была дольше. Он сомневается в ее отговорке? Хуже того, будет ли для невежественного франка иметь значение благопристойность, если он не отступится?

— Я собиралась принять ванну, милорд, — торопливо добавила она, — и затем провести вечер в молитвах.

— О, — ответил он, похоже, успокоившись. — Я надеялся, что смогу убедить вас вернуть часть моего достоинства, которое вы украли у меня этим утром во время игры в шатрандж.

Он ждал ее ответа, возможно надеясь угадать, улыбается она или нет по ту сторону двери. Она улыбалась, но старалась подавить улыбку, упрекая себя в этом, и, не доверяя собственному голосу, не ответила. Лишь стояла молча, едва дыша и желая, чтобы он ушел.

— Что ж, — сказал он после продолжительного молчания. — Возможно, в другой раз.

— Возможно, — тихо повторила она.

Захира ждала, прислушиваясь в полной тишине и позволив себе отдышаться, лишь когда он не спеша удалился. Она сумела избежать возможной катастрофы, но в опасной игре, которую она вела, ее наверняка ожидали новые испытания. Себастьян был тем мужчиной, которого воспринимают всерьез; самое худшее, на что она могла пойти, — заинтересовать его, позволить себе что-то чувствовать к нему помимо враждебной осторожности и уважения, которое может возникнуть к любому опасному врагу.

С учетом всех обстоятельств записка Халима пришла как нельзя вовремя. Если она начнет отвлекаться, напоминание о долге перед кланом тут же вернет ее на верный путь. У нее есть миссия, которую она должна выполнить. Она больше не посмеет об этом забыть.

Страх быть раскрытой минул, Захира повернулась и отправилась поднимать наполовину сгоревшую записку Халима. С невозмутимой осторожностью она вновь поднесла ее к огню масляной лампы и спокойно смотрела, как улика, указывающая на ее предательство, превращается в пепел и исчезает.

Себастьян отошел от двери Захиры в состоянии некоторого недоумения. Не столько из-за того, что она его отвергла, сколько из-за своей реакции на отказ. Он был удивлен, даже немного зол, когда, нахмурившись, направлялся к началу длинного коридора, в комнату, которая служила ему залом для заседаний.

Ему пришлось признаться себе, что, несмотря на все доводы рассудка, он жаждет снова увидеть Захиру. Сказать по правде, он не мог не думать о ней с тех самых пор, как его отозвали несколько часов назад. Он не помнил, когда в последний раз настолько наслаждался простой радостью женской компании, как этим утром в саду с ней. Удовольствие только заставило его желать большего. Больше времени в компании Захиры, больше общения с ней.

Ее признание, когда она, заикаясь, сказала, что практически раздета с той стороны двери, мало помогло утолить его желание увидеть ее. Было слишком легко представить, что бы открылось его глазам, если бы он распахнул дверь. И — да, не будь он действительно благороден, он мог бы поддаться импульсу прильнуть к замочной скважине и посмотреть самому. Вместо этого он стоял в коридоре, проклиная свое благородное воспитание и подыскивая слова, которые внезапно покинули его от одной мысли о том, что Захира раздета.

Он хотел ее, он не мог этого отрицать. Он хотел ее с того самого момента, когда впервые увидел на базаре, и теперь, когда она здесь и в его распоряжении бесконечное количество часов, он не мог думать ни о чем другом. Судя по холодному приему, оказанному ему по другую сторону закрытой двери, он, видимо, один чувствовал это. Это должно было его охладить. В конце концов, он с самого начала был тверд в своем желании не отвлекаться на ее постоянное присутствие.

И то, что вскоре он покинет Ашкелон, будет ему во благо, пусть даже его отсутствие продлится всего неделю. Капитан порта сообщил, что припасы и оружие направлены союзниками короля из Тира. Товары должны были прибыть в течение нескольких дней, затем перевезены к каравану для доставки их в глубь страны, к истощенной армии Ричарда. Себастьян, Логан и группа солдат поедут в качестве эскорта. Эта миссия едва ли была опасной, требующей его личного внимания, но он рассчитывал, что время, проведенное в дороге, поможет привести его мысли в порядок.

Видит Бог, он надеялся на это.

И если по прибытии Ричард позовет его обратно в бой, тем лучше, думал Себастьян, входя в зал советов и садясь за большой дубовый стол. Тот был привезен в эти земли одним из христианских лидеров, дворянином, который, несомненно, прибыл сюда в поисках золота и славы и давным-давно вернулся домой. Громоздкий предмет мебели с его таким же выдающимся креслом совсем не вписывался в уютную элегантность арабского дворца — как и сами крестоносцы.

Им было не место в этом царстве песка, солнца и жертвенности. Каждый день ему напоминали об этом ужасная жара, встречавшая каждое утро, звуки армий на марше, крики женщин и детей. А кроме этого, напоминали заживающая рана на боку и холодные взгляды серебристых глаз определенной молодой женщины, чья неприязнь к франкам была, как он подозревал, куда сильнее, чем она позволяла себе выразить.

То, что он не принадлежал этому месту, не означало, что он должен вернуться к своей старой жизни, как это сделали другие. Он прибыл в Палестину в поисках чего-то: приключения, думал он, покидая Англию и графство, за которым теперь присматривал его брат, Гриффин. Приключений, которые он нашел, хватило бы на две жизни, но этого все еще было мало, и он собирался странствовать по миру, пока не найдет то, чего ему не хватает.

Его взгляд переместился от карт и бумаг, разложенных на столе, к письму, недавно полученному из его родового замка в Монтборне. С тех пор как оно было доставлено два месяца назад, он перечитывал его как минимум дюжину раз и практически наизусть помнил каждую строчку. И все же он взял письмо в руки и начал перечитывать потрясающие новости из дома.

Он снова стал дядей, неряшливо писал его брат в начале письма. Не было ни преамбулы, ни чрезмерных приветствий, Гриффин был не из тех, кто ходит вокруг да около. Изабель, жена Гриффина, родила их третьего ребенка — на этот раз сына, крикливого, крепкого младшего брата для двух девочек-близняшек, рожденных через месяц после того, как Себастьян отправился в крестовый поход.

Восторг Гриффина выдавали торопливые, зачастую неуклюжие росчерки его пера. Рожденный для войны и выросший в доме далеко от Монтборна, единственный брат Себастьяна не умел читать и писать до тех пор, пока в его жизни не появилась Изабель. Она была милой леди и терпеливым учителем — богатая невеста, которая должна была стать женой Себастьяна, если бы не вмешалась судьба, отдавшая ее вместо него Гриффину.

Себастьян не завидовал их союзу, поскольку тот был по любви, и забыл прежние годы, когда по решению короля был обручен с Изабель.

Он дочитал письмо, улыбнувшись, когда дошел до места, когда Гриффин, вероятно, уже устал и передал перо Изабель. Ее голос тоже звучал среди строк, легкий и приятный, она спрашивала, где он был, какие экзотические края видел. Она просила его не беспокоиться о делах дома, заверив, что все у них хорошо, и закончила письмо благословением и пожеланием счастливого пути, поскольку они все молятся о его скорейшем возвращении.

Себастьян сильно задержался с ответом. Письмо пришло перед ночной атакой ассасина в лагере, и у него не было желания писать, пока он, раненный, лежал в кровати. Он вообще не был уверен, что поправится, и не хотел их волновать. Он думал, что теперь, когда худшее позади, лучше дать им знать, что он получил их письмо, находясь в добром здравии.

Он взял писчее перо и чистый лист пергамента, открыл чернильницу и погрузил в нее заточенный кончик пера. Он начал письмо с поздравлений Изабель, родившей ему нового племянника, и шуток о том, что Гриффин чересчур фанатично взялся за выполнение своего долга по продолжению рода. Он спросил о здоровье своей престарелой матери, леди Джоанны, после чего стал описывать свои последние дни в Ашкелоне: удивительные места, в которых он побывал, и что видел, например, песчаную бурю, которая несколько недель назад пришла из пустыни, окрасив небо в кроваво-красный цвет.

Он писал об обычных вещах, избегая упоминаний об ассасинах и многих других опасностях, которые таила в себе эта странная, чужеродная земля. Он размышлял над листком, позволив мыслям свободно парить, и внезапно застыл и уставился в полном ошеломлении. Он смотрел туда, где осталось перо, кончик которого упирался в конец фразы, которую он никак не собирался писать:

Я встретил самую поразительную женщину…

Он долго не мог отвести взгляд от этих смущающих слов, после чего выругался и разорвал письмо пополам.