Тайный искуситель

Глава двадцать вторая

Захире снился плохой сон. Нет, куда хуже, еще один жуткий кошмар, понял Себастьян, обнимая ее тело в своей постели, во дворце Ашкелона. Она была вымотана восьмичасовым путешествием, засыпала верхом на лошади, пока Себастьян в конце концов не посадил ее на своего боевого коня, чтобы придерживать по пути. Тогда она тоже спала беспокойно.

Что-то тревожило ее еще с Дарума, однако она, казалось, полна решимости скрывать это от него. Себастьян видел откровенные взгляды, которые бросал на нее король по пути, и ему не пришлось долго гадать о причине ее беспокойства. Она приглянулась Ричарду. Себастьян свирепел при одной мысли об этом. Он провел немало времени со своим королем на поле боя; он знал, каким безжалостным — и каким целеустремленным — может быть Львиное Сердце в порыве получить желаемое.

Но в вопросе, в котором он не слишком доверял королю, он полностью доверял Захире. И знал, что она поверила ему, когда он обещал ее защитить.

Себастьян чувствовал груз этого обещания сейчас, когда она лежала, как беспомощный ребенок, в его объятиях, борясь и сражаясь с врагом, которого он даже не видел. Она шептала что-то по-арабски, тихо и неразборчиво. Она стонала, ее дыхание было частым и неровным, таким быстрым, что легкие с трудом выдерживали нагрузку. Себастьян пытался ее успокоить, но она была слишком далеко, полностью во власти демонов, которые мучили ее во сне.

— Не-е-ет, — судорожно всхлипнула она. — Нет, не ее…. не мою Джиллиан…

Кровь Христова, и вот опять, это английское имя, которое Захира и раньше выкрикивала во сне. Имя, которое, как она клялась, ничего для нее не значит.

Джиллиан.

И хотя он не мог не гадать, в чем еще она может проговориться, если он позволит кошмару дойти до конца, Себастьян был не в силах вынести ее страданий.

— Захира, — сказал он, убирая спутавшиеся волосы с ее влажного лба. — Захира, все хорошо. Это просто сон. — Он прикоснулся к ее плечу и слегка потряс. — Просыпайся, любимая. Ты в безопасности.

— Не-е-ет, — вскрикнула она, все еще охваченная тенью ужаса. Забилась под покрывалом, яростно сопротивляясь ему, царапая его руку, которая все еще обнимала ее за талию. Ее голос оборвался пронзительным резким вскриком. — О Боже, нет. Отпустите меня! Отпустите меня!

Она сбросила его руку и в панике выскочила из постели, внезапно полностью проснувшись. С безумными глазами, прижав к губам дрожащую руку, она с неприкрытой болью взглянула на Себастьяна и босиком кинулась к распахнутым дверям балкона. Она схватилась за перила и глубоко вдохнула предрассветный воздух, ее маленькая фигурка дрожала, складки на синих пышных шальварах трепетали, как и ее ноги, от последствий невыносимо глубокого ужаса.

Некоторое время Себастьян мог лишь смотреть на нее, сидя голым на краю кровати. Рука горела там, где ее ногти располосовали кожу, ноги наверняка к утру покроются синяками от ее пинков. Она сражалась с ним, как дикое животное, обезумевшее и безрассудное в своем страхе. Словно тигрица, пытающаяся выбраться из охотничьей западни.

Теперь она стояла в другом конце комнаты, в звенящей тишине, и розово-золотые лучи рассветного солнца окутывали ее сияющим нимбом, как одного из ангелов господних. Никогда еще она не выглядела такой хрупкой, такой невинной, и Себастьян никогда еще не любил ее сильнее, чем в этот яркий момент.

Он поднялся с кровати и медленно подошел к ней. Захира судорожно выдохнула, когда он заключил ее в свои объятия. Она была холодной, ее одежда влажной из-за пережитого ужаса. Она не отпрянула от него, но ему больно было ощущать, насколько она неподвижна в кольце его рук, как она замерла, словно не зная, чего ожидать от него в следующий момент.

Себастьян с трудом узнавал себя. Он обнимал ее молча, прислушивался к ударам ее трепещущего сердца, ощущал, как его собственное глухо бьется у ее спины. Почувствовав, как слеза упала на его запястье, он поцеловал ее в макушку.

— Я не могу оставить тебя в таком состоянии, — прошептал он, не желая еще сильнее пугать ее, но стремясь узнать, что ее преследует. — Нам нужно поговорить об этом, Захира. Обо всем этом, здесь и сейчас. Ты должна рассказать, кто такая Джиллиан. Ты должна рассказать мне, что это имя значит для тебя, почему упоминание о нем приводит тебя в такой ужас.

Она тяжело сглотнула, и Себастьян ощутил, как она качает головой под его подбородком.

— Я не могу.

Он развернул ее лицом к себе. Ее щеки покраснели и намокли от слез, в серебристых глазах блестела невысказанная боль. Он нахмурился при виде этой боли от осознания, что она не разделит ее с ним, не позволит ему помочь с этим справиться.

— Захира, без искренности между нами ничего не получится. Ты не можешь этого не знать.

Она опустила голову вниз, не в силах или не желая смотреть на него.

— Я бы рассказала тебе, если бы знала… или бы думала, что это важно…

— Для меня это важно, — перебил он, не позволяя ей сменить тему. — Для меня важно, что по ночам ты просыпаешься в поту, дрожащей, что тебя мучает что-то настолько ужасное, что ты даже не можешь об этом рассказать. — Она всхлипнула, и он взял ее за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. — Это важно для меня, Захира. У нас есть договор. Никаких секретов, помнишь?

Ее губы мелко дрожали.

— Ты не понимаешь. Ты не можешь понять, каково это…

— Я и хочу понять, черт побери, — загремел он, не в силах справиться со своим голосом. — Кровь Христова, леди, мне нужно, чтобы ты объяснила мне.

— Себастьян… — Она покачала головой, пытаясь высвободить руку из его хватки. В ее глазах сквозило отчаяние. — Пожалуйста, Себастьян…

Он сильнее сжал ее руку, возможно оставляя синяки. Он хотел ответов, он нуждался в них, но он понимал, что ничего не получит. Грубо выругавшись, он отпустил ее.

— Ты дрожишь от холода в этой мокрой одежде. Снимай ее, тебя нужно одеть во что-то теплое.

Он ждал, что она послушается. Захира даже не шелохнулась в ответ. Наоборот, плотнее охватила себя руками, и этот защитный жест лучше любых слов говорил о ее отказе. Себастьян подозрительно нахмурился.

— Вашу тунику и шальвары, миледи. Снимайте.

Она отдернулась от него с лицом, искаженным от муки и страха, что ранило его сильнее любого клинка. Захира покачала головой. Она не смотрела на него, но он понимал, что она вновь начала плакать.

— О да, я забыл, — прорычал он, и в голосе прозвучала вся дикость, которую он сейчас ощущал. — Мне позволено видеть тебя — и любить тебя — только в темноте. Этого недостаточно, Захира. Мне нужно большее. — Он сердито на нее посмотрел. — Отныне, если между нами что-то и будет, оно будет существовать и во тьме, и при свете дня, моя леди. Хватит прятаться. А теперь снимайте одежду.

Сводящую с ума минуту она лишь стояла там. Молча. Неподвижно. Даже слезы прекратили свой бег. А затем медленно, отчего сердце Себастьяна тяжело забилось о ребра, Захира подняла руки к завязкам на вороте туники и начала распускать шнурки, которые удерживали ее одежду на месте.

Ему было тяжело наблюдать, как она подчиняется, тяжело знать, что это он толкнул ее на эту безмолвную проклятую покорность, но он заставил себя не дрогнуть, не поддаться. Не в этот раз. Было почти невозможно принять ее взгляд, в котором, несмотря на ее поражение, сквозила спокойная дерзость. Она собрала подол туники и стянула ее через голову, обнажаясь для него, как он и приказал. Вытянула руку и мягко выпустила длинную шелковую сорочку из пальцев, позволив ткани стечь на пол рядом с ее ногами. Шальвары последовали за сорочкой, она развязала пояс, стянула их на бедра и позволила ткани синим озерцом охватить ее ступни.

Себастьян почувствовал, как весь воздух покидает его легкие в потрясенном выдохе, когда он впервые увидел обнаженное тело своей любимой.

— Господи Боже, — ахнул он, глядя на нее и не в силах поверить.

Под ее одеждой, под медово-золотым оттенком ее лица и шеи, грудь и треугольник ниже пупка, скрытые ранее полосами ткани, были кремово-белыми, как лучшая из жемчужин.

Белыми, как кожа самых благородных англичанок королевского двора.

Итак, теперь он знает, думала Захира, униженно стоя перед ним и наблюдая, как потрясенно он смотрит на ее уродство, с которым она жила с рождения. Теперь он видел ее болезнь, то, что пожирало ее сердце, вгрызалось в душу. Болезнь, которая отдалила ее от ее соотечественников и клана. Тайну, которую до этого самого мига знали лишь она и Аллах.

— Захира, — сказал Себастьян, — что все это значит?

Она опустила глаза, не в силах справиться со стыдом.

— Я всю жизнь задавала Богу этот вопрос.

— Это наверняка как-то связано с твоими кошмарами. Возможно, этим и объясняется твоя связь с именем Джиллиан.

— Нет, — сказала она, отчаянно отрицая его предположение. — Нет, это не может быть связано. Мои сны — это просто сны. Они ничего не объясняют. Они не настоящие.

— Страх, который они вызывают, вполне реален. Я думаю, что они объяснили бы многое, если бы ты к ним прислушалась.

Она подумала о мучениях и жестокости своих ночных кошмаров, о жутких криках, об ощущениях беспомощности и потери. Если они и объясняли что-то в ее жизни, она не хотела этого объяснения. Она не думала, что справится с этой холодной правдой.

— А что насчет твоей матери? — спросил Себастьян, и звук его голоса выдернул ее из мрачных размышлений.

— Я никогда ее не знала, — ответила Захира. — Она умерла, когда я была еще младенцем.

— Она была англичанкой? Возможно, это ее звали Джиллиан?

Захира резко помотала головой.

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что ты не знаешь моего отца. Он… — Она резко осеклась, испугавшись опасного пути разговора, с которого не было возврата, стоило лишь ступить на него. — Мой отец слишком благочестив. Он никогда бы не запятнал нашу кровь, взяв англичанку в свою постель.

— Тогда чем же вы объясните это, миледи? — Он помолчал, внимательно наблюдая за ее лицом и словно подбирая мягкие слова, но не в силах их отыскать. — Захира, это же очевидно. Твои светлые глаза, твоя белая кожа. Моя леди, ты не из арабов.

— Нет, я арабка, — ответила она, и отчаянная вымученность этих слов выдала ее беззащитность, ее нарастающую панику от его слов.

Это было обвинение, которое она сама не осмеливалась произнести даже шепотом, даже когда ее в наказание бросали в волглую яму Масиафа, такую глубокую и темную в недрах твердыни, что никто не услышал бы даже ее крика. Она никогда не осмеливалась произнести этот вопрос вслух, не только своему отцу. Никому вообще.

Но она об этом думала.

Она думала об этом всякий раз, когда подставляла кожу солнечным лучам, умоляя Аллаха исцелить ее. Она думала об этом в плену кошмаров, которые мучили ее в этой комнате несколько минут назад. Она всегда могла отмахнуться от этого вопроса, отрицая его, стараясь благодаря своей добровольной жертвенности быть примерной верующей, верной отцу и клану, но слышать вопрос сейчас, произнесенный голосом Себастьяна, было так страшно, что она едва не задохнулась.

— Я арабка, — яростно прошептала она, надеясь поверить в свои слова. — Я арабка во всех смыслах, сердцем и душой. Моими убеждениями. — К ее стыду, она услышала, как из ее перехваченного горла вырывается всхлип. — Разве ты не видишь? Я не знаю другой жизни. У меня есть только эта.

— Нет, — ответил Себастьян. Он подошел к ней, потянулся, чтобы взять ее за руку. — Вовсе нет, миледи. Только вы решаете, что это так.

Захира подняла глаза навстречу его серьезному прямому взгляду, когда он мягко сжал ее пальцы и медленно привлек ее в объятия. Его грудь была теплой и надежной, она прижималась к нему и чувствовала, как жесткие волосы на его груди щекочут ее соски. Он проследил линию ее челюсти, ее подбородок, и взгляд его ласкал ее так же мягко, как его руки.

Он склонил голову и поцеловал ее в губы.

— Я люблю тебя, — прошептал он, касаясь губами ее губ. — Мне неважно, смуглая ты или бледная. Мне неважно, англичанка ты или арабка, или наполовину одна из них, или вообще не из этого мира. Я люблю тебя, Захира.

Она плотно зажмурилась, скрывая поток облегчения и печали, и чистой сокрушительной радости, которая захлестнула ее при этих его словах. То, что он говорил правду, то, что он принимал ее так искренне, так полно, пристыдило ее не меньше, чем обрадовало. Она никогда раньше не слышала таких слов, не чувствовала такой любви. Никогда прежде не осознавала, насколько сильно хочет почувствовать это.

Слезы жгли ей глаза и горло.

— Ох, Себастьян… Мне так страшно.

— Не бойся, — сказал он ей. — Больше не нужно бояться, моя леди. Больше не нужно.

Он опустился ниже, накрыл ладонями ее груди, осыпал поцелуями ее кожу, там, где один цвет переходил в другой, проследил линию, которая не была ни смуглой, ни белой. Встал на колени у ее ног, и перед Богом, под всевидящим оком поднимающегося солнца, изучил каждый дюйм ее тела, выводя на свет всю ее страсть и все ее удовольствие.

А затем, когда она растворилась в волне дрожащего, идеального экстаза, он потянул ее вниз, на покрытый ковром пол, и любил ее снова, показывая ей блаженство, которое никогда больше не нужно было скрывать во тьме.