ГЛАВА 12 Лгунья и маленькая просьба


Когда Мияги впервые появилась на пороге моей квартиры, я нервничал при мысли о том, что она на меня смотрит.

«Окажись наблюдатель её полной противоположностью — скажем, нечистоплотным мужчиной средних лет, — можно было бы расслабиться и думать только о том, чего хочу», — размышлял я тогда.

На замену Мияги пришёл именно такой человек: низкорослый, безобразно лысеющий, с красным, как у алкоголика, лицом, бритым подбородком, отливающим синевой, и жирным блеском на коже. Он слишком часто моргал, дышал со свистом и разговаривал так, будто в горле у него скопилась мокрота.

— А где девушка, которая была раньше? — первым делом спросил я у него.

— У неё выходной, — буркнул мужчина. — Сегодня и завтра я вместо неё.

Я вздохнул с облегчением. Хорошо, что они не по сменам работают. Значит, Мияги вернётся через два дня.

— Не знал, что у наблюдателей бывают выходные, — сказал я.

— Это необходимость. Нам-то ещё жить и жить, в отличие от тебя, — ехидно ответил новый наблюдатель.

— Неужели? Вот и хорошо. Значит, послезавтра её выходные закончатся, и она вернётся?

— Да, согласно графику, — подтвердил он.

Я сонно потёр глаза и снова взглянул на мужчину в углу комнаты. Он рассматривал мой альбом с фотоснимками автоматов.

— Что это такое? — спросил наблюдатель.

— Ты никогда не видел вендинговые автоматы? — невинно откликнулся я.

Мужчина щёлкнул языком:

— Я спрашиваю, зачем ты всё это нафотографировал?

— Тот, кто любит небо, фотографирует небо, тот, кто любит цветы, фотографирует цветы, а тот, кто любит поезда, фотографирует поезда. Так и я. Фотографирую то, что хочу. Люблю вендинговые автоматы.

Мужчина со скучающим видом пролистал несколько страниц.

— Макулатура, — подытожил он и небрежно бросил мне альбом, затем оглядел кучу бумажных журавликов вокруг и нарочито вздохнул. — И на что ты тратишь свою жизнь? Сплошная ерунда. Совсем заняться нечем, что ли?

Его отношение меня не задело. Иногда действительно легче, когда в лицо говорят то, что думают. Намного лучше, чем многозначительный взгляд, устремлённый на тебя из угла комнаты.

Я рассмеялся:

— Может быть, и есть чем, но мне и так хорошо. Куда уж лучше.

Мужчина и дальше цеплялся ко мне по каждому поводу. Я подумал, что наблюдатель попался какой-то чересчур придирчивый.

Причина выяснилась после обеда, когда я слушал музыку, лёжа перед вентилятором.

— Эй ты, — окликнул он меня.

Я сделал вид, что не слышу.

Тогда он кашлянул и заявил:

— Надеюсь, ты эту девочку не обижал?

Под определение «эта девочка» подходил только один человек, однако я совершенно не ожидал, что новый наблюдатель может называть Мияги именно так, поэтому замешкался с ответом.

— Эту девочку — то есть Мияги?

— А кого ещё?

Мужчина нахмурился, будто ему было неприятно слышать имя Мияги от меня.

И тогда я вдруг проникся к нему симпатией. Ах, вот оно что, да мы ведь похожи!

— Так ты дружишь с Мияги? — спросил я.

— Нет, не дружу. Тем более что мы друг для друга невидимы, — вдруг присмирев, ответил мужчина. — Разве что два-три раза с ней переписывался. Я оформлял покупку её времени и обстоятельно просмотрел бумаги по делу.

— И что подумал?

— Подумал, что жалко её, — отрезал он. — Слов нет как жалко.

Похоже, говорил он искренне.

— Моя жизнь стоила столько же, сколько и её. Меня тебе не жалко?

— Дурак ты. Ты-то умрёшь скоро, и все дела.

— Правильный у тебя взгляд на вещи, — одобрил я.

— Но девочка ведь продала то, что вообще продавать не следовало. Ей тогда было десять лет — разве можно в таком возрасте сделать правильный выбор? И теперь бедняжка работает с кончеными людьми вроде тебя… Так вот, к делу: ты ведь её ничем не обидел? От твоего ответа зависит, как ты проведёшь остаток своей жизни.

Мужчина всё больше мне нравился.

— Кажется, обидел, — честно признал я. — Наговорил ей много гадостей, чуть не поранил... А ещё чуть не завалил на пол против её желания...

Он переменился в лице и, казалось, готов был на меня наброситься. Я протянул ему тетрадь Мияги.

— Что это? — спросил он, взяв тетрадь.

— Думаю, там всё подробно написано. Это журнал наблюдений за мной, его Мияги оставила. Мне, как объекту наблюдения, ведь нельзя такое читать?

— Журнал наблюдений? — Мужчина послюнявил палец и перелистнул обложку тетради.

— Я о вашей работе ничего толком не знаю, и, похоже, правила у вас не такие уж строгие, но не хотелось бы, чтобы в записях обнаружили какие-то нарушения и Мияги наказали. Ты вроде ей не враг, так что тебе её и отдаю.

Наблюдатель, пролистав тетрадь, бегло просмотрел её содержимое. На последней странице он оказался минуты через две и выдал только:

— Понятно.

Не знаю, что там было написано, но после этого мужчина больше ко мне не цеплялся. Наверно, Мияги хорошо обо мне отзывалась, и я обрадовался, что получил косвенное тому подтверждение.


Эти записи появились потому, что в тот самый миг я решил купить себе тетрадь. Когда я передал журнал Мияги новому наблюдателю, мне вдруг захотелось обзавестись своим. Я сходил в канцелярский магазин, купил там тетрадь формата В5 с немного вычурной обложкой, дешёвую авторучку и начал думать, что бы написать.

Пока рядом со мной другой наблюдатель, нужно сделать то, на что я не осмелюсь при Мияги. Я решил было заняться чем-нибудь неприличным, но подумал, что в таком случае при встрече с Мияги почувствую себя неловко, даже если ничего ей не расскажу. В итоге пришёл к выводу, что нужно взяться за какое-нибудь дело, которым не хотелось бы заниматься при Мияги по более глубокой причине.

В тетради я записал все события с того момента, как поднялся по лестнице старого здания на четвёртый этаж и продал свою жизнь, до сегодняшнего дня. Первую страницу начал с воспоминания об уроке этики в младшей школе, а дальше пошло как по маслу: почти не задумываясь, я поведал о том дне, когда впервые задался вопросом о ценности жизни; упомянул, что в детстве почти не сомневался в своём великом будущем, об обещании, которое мы с Химэно дали друг другу. Описал, как продавцы букинистической лавки и магазина дисков рассказали мне про место, где покупают жизнь, как встретил там Мияги.

Слова легко выходили из-под пера; я курил, используя пустую банку из-под колы в качестве пепельницы, и выводил один иероглиф за другим. Мне нравился звук скользящей по бумаге ручки. В комнате было жарко, капли пота падали на страницы, и буквы расплывались,

— Что пишешь? — поинтересовался мужчина.

— Записываю события последнего месяца.

— Зачем? Кто будет читать?

— Не знаю, мне как-то всё равно. Я просто пишу и таким образом упорядочиваю мысли. Беру какое-то событие и определяю ему место в череде остальных. Выходит что-то вроде дефрагментации.

Я не останавливался до самой ночи. Мастером изящной словесности меня никак не назовёшь, поэтому я и сам удивлялся тому, что история писалась очень легко.

Когда перевалило за десять часов вечера, вдохновение иссякло. Я решил, что больше сегодня ничего написать не получится, положил авторучку на стол и вышел подышать свежим воздухом. Наблюдатель с досадой поднялся и пошёл следом.

Я шагал по ночной дороге и вдруг уловил грохот барабанов. Вероятно, где-то репетировали выступление для летнего фестиваля.

— А ты тоже продал своё время, раз работаешь наблюдателем? — полюбопытствовал я, обернувшись к мужчине.

— Если и так, то что, пожалеешь меня? — фыркнул он.

— Пожалею.

Наблюдатель кинул на меня удивлённый взгляд:

— Очень мило с твоей стороны, но только я не продавал ничего — ни жизнь, ни время, ни здоровье. Мне просто нравится эта работа.

— Ну и пристрастия у тебя. Что же в ней весёлого?

— Она и не весёлая. Всё равно что ходить на похороны незнакомого человека. Но ведь я когда-нибудь умру. Чтобы с этим смириться, хочу насмотреться на смерть сейчас.

— Мыслишь как старик.

— Да. Я и есть старик, — ответил он.

Я вернулся в квартиру, выпил пива после душа, почистил зубы, расстелил футон и собирался заснуть, но сегодня в соседней квартире шумели особенно громко. Похоже, три-четыре человека разговаривали, открыв окно. Казалось, что в той квартире гости находятся сутками, в отличие от моей, где из гостей один наблюдатель.

Я надел наушники вместо берушей, погасил свет и закрыл глаза.

Видимо, непривычная для мозга работа не прошла даром — я беспробудно проспал одиннадцать часов.

На следующий день я тоже только и делал, что писал. По радио, казалось, говорили исключительно о соревнованиях по бейсболу среди старшеклассников. К вечеру я изложил все события вплоть до сегодняшнего дня.

Кисть и вся рука чуть не кричали от боли, шея закостенела, в висках стучало. Но ощущение удовлетворённости от выполненной работы оказалось довольно приятным. Кроме того, после переосмысления свежих воспоминаний хорошее обрело более чёткие формы, а с плохим стало легче примириться.

Я лёг на спину и стал смотреть в потолок. Белая поверхность была покрыта чёрными пятнами непонятного происхождения, кое-где выступали кривые гвозди. В углах виднелась паутина.

Я посмотрел матч школьников на ближайшей бейсбольной площадке, походил по блошиному рынку, поужинал в столовой не самой свежей едой.

«Завтра вернётся Мияги», — подумал я.

Я решил лечь спать пораньше, поэтому поставил на полку исписанную тетрадь и взялся расстилать футон, но тут наблюдатель заговорил:

— Всем объектам наблюдения задаю этот вопрос. На что ты потратил деньги, полученные за свою жизнь?

— А в журнале наблюдения не написано?

— Я не вчитывался.

— Раздал прохожим без остатка, — ответил я. — Совсем немного потратил на жизнь, ну а большую часть хотел кое-кому отдать. Но этот кое-кто от меня сбежал, так что пришлось раздать незнакомцам.

— Без остатка?

— Да. Раздал все десятитысячные купюры[24].

Мужчина в ответ вдруг безудержно расхохотался.

— Смешно, правда? — сказал я.

— Да нет, не над этим я смеюсь. — Он продолжал хохотать.

Странный был у него смех: казалось, смеётся он не потому, что смешно.

— Понятно. То есть ты просто взял и раздал незнакомым людям большую часть денег, заработанных за продажу собственной жизни?

— Ну да, — кивнул я.

— Да ты безнадёжный дурак!

— Сам так думаю. Мог бы придумать деньгам применение получше. Триста тысяч нетрудно потратить разумно.

— Нет-нет. Опять же, я смеюсь не над этим.

Почему-то его слова меня озадачили.

Наконец мужчина спросил:

— Слушай, неужели ты поверил, что твоя жизнь стоит триста тысяч?

Его вопрос потряс меня до глубины души.

— В каком смысле? — не выдержал я.

— В таком! Я ведь ясно выразился. Когда тебе сказали, что твоя жизнь стоит триста тысяч, неужели ты сразу ответил: мол, да, всё правильно — и просто забрал деньги?

— Ну... Сначала я решил, что это слишком дёшево…

Мужчина с хохотом стукнул кулаком по полу.

— Ах, вот, значит, как. Тогда лучше промолчу, — ответил он, держась за живот. — Ну да ладно, как увидишь девочку завтра, так спроси у неё сам. Мол, неужели моя жизнь стоила триста тысяч?

Я попытался расспросить его, но он дал понять, что больше ничего рассказывать не собирается. Я пялился на потолок в кромешной тьме и никак не мог заснуть, всё думая над его словами.


— Кусуноки-сан, доброе утро, — сказала Мияги, когда я проснулся от яркого света, бьющего в окно.

Девушка с тёплой улыбкой смотрела на меня из угла комнаты, и я знал, что она обманула меня.

— Чем сегодня займётесь?

Я проглотил слова, рвавшиеся наружу.

Пожалуй, лучше сделаю вид, что ничего не знаю. Мне вовсе не хотелось поставить Мияги в неловкое положение своим вопросом о том, как всё обстоит на самом деле.

— Тем же, чем и всегда, — ответил я.

— Значит, будем объезжать автоматы, — подытожила она радостно.

Мы ехали по бесконечной сельской дороге вдоль рисового поля, покупали на придорожных станциях жареную рыбу или мороженое, фотографировали пустынный район с закрытыми заведениями и кучей велосипедов на стоянке. Ночь наступила незаметно.

Я слез с мопеда около небольшой дамбы и спустился по лестнице на пешеходную дорожку.

— Куда вы идёте?

Я обернулся:

— А что, если я тебя обманул и сейчас веду в какое-нибудь ужасное место?

— То есть туда, где можно увидеть что-то красивое? — уточнила Мияги.

— Не обольщайся, — ответил я, но она была права.

Когда мы проходили по небольшому мосту около прибрежной рощи, девушка догадалась.

Она окинула взглядом открывшийся вид и сказала:

— Знаете, вы, быть может, ожидаете от меня других слов, но... А ведь светлячки и правда светятся.

— Ещё бы, они же светлячки. — Я рассмеялся, но хорошо понимал, что она имела в виду.

Похоже, Мияги сейчас чувствовала то же самое, что чувствовал я, когда увидел звёздное небо. Я знал о существовании такого явления, но осознать его потрясающую красоту со слов было невозможно. Фактически я не узнал, пока не увидел своими глазами.

Мы медленно шагали по узкой тропе между деревьями, вокруг мерцали огоньки светлячков. Я глядел на эти огоньки, и через какое-то время у меня всё поплыло перед глазами и закружилась голова.

— Такое ощущение, как будто я впервые увидела светлячков, — призналась Мияги.

— Их в последнее время очень мало. Можно увидеть только в конкретное время в конкретном месте. Через пару дней и здесь их не будет.

— А вы часто сюда приходите?

— Да нет. В прошлом году приходил в эти же дни. Вчера вот вспомнил об этом.

Огоньки стали гаснуть, и мы повернули назад.

— Мне можно принять это как благодарность за озеро? — спросила Мияги.

— Я просто захотел посмотреть. А ты воспринимай как хочешь.

— Поняла. Как хочу. Совсем-совсем как хочу.

— А вот это лишнее.

Мы вернулись в квартиру, поработали с фотографиями и подготовились ко сну. Пожелав Мияги спокойной ночи и услышав то же самое в ответ, я погасил свет и окликнул её:

— Мияги...

— Да, что?

— Почему ты сказала мне неправду?

Мияги повернулась ко мне и удивлённо заморгала:

— Не понимаю, о чём вы.

— Хорошо, тогда спрошу конкретно... Моя жизнь правда стоила триста тысяч иен?

Ночь выдалась такая ясная, что я заметил, как Мияги изменилась в лице.

— Конечно, — ответила она. — К сожалению, не больше. Я думала, вы давно с этим смирились.

— Я тоже так думал до вчерашнего вечера, — сказал я.

Похоже, Мияги догадалась, что я о чём-то узнал.

— Вам заменяющий наблюдатель что-то сказал? — спросила она со вздохом.

— Просто посоветовал уточнить ещё раз. Ничего конкретного я от него не добился.

— Что бы вы ни говорили, триста тысяч есть триста тысяч.

Видимо, Мияги решила отпираться до последнего.

— Когда я узнал о твоём обмане, то сначала просто подумал, что ты присвоила положенную мне сумму.

Мияги с укором посмотрела на меня.

— Ты тайно присвоила деньги — тридцать миллионов или три миллиарда, а мне сообщила другую сумму. Вот какая мысль пришла мне в голову в первую очередь… Но знаешь, я никак не мог в это поверить. Не хотел верить, что ты обманывала меня с первой встречи. Неужели ты улыбалась мне, скрывая такую ложь? Неужели я так чудовищно заблуждался? Я думал целый вечер и вдруг догадался... Меня подвела моя же гипотеза.

Верно, десять лет назад классная руководительница предложила нам «подумать по-другому».

— Почему я верил в то, что минимальная цена за один год жизни — десять тысяч иен? С чего решил, что цена жизни должна измеряться именно миллионами и миллиардами? Меня подвели мои же представления. Где-то в глубине души я всё ещё верил в эту чушь — что жизнь незаменима и бесценна. Так или иначе, я просто выдавал желаемое за действительное. Изначально мне следовало мыслить более гибко.

Я сделал вдох и продолжил:

— Скажи, почему ты решила отдать триста тысяч совершенно незнакомому человеку?

— Понятия не имею, о чём вы, — ответила Мияги и отвернулась.

Я подошёл к углу комнаты напротив того, который она занимала, и сел, как она раньше, обхватив колени. Мияги улыбнулась.

— Не желаешь признаваться — ну и ладно. Но я всё равно скажу. Спасибо.

Мияги покачала головой:

— Не стоит. Если я буду здесь работать, всё равно умру, как мать, до того, как выплачу долг. А даже если выплачу и стану свободна, жизнь меня ждёт невесёлая. Так почему бы и не потратить деньги на что-то подобное?

— Сколько на самом деле стоила моя жизнь? — спросил я.

Она помолчала, затем тихо произнесла:

— Тридцать иен.

— Три минуты телефонного разговора, — улыбнулся я. — Прости, что потратил твои деньги таким образом.

— Вот уж действительно. Я хотела, чтобы вы потратили деньги на себя.

Слова Мияги были резкими, но голос оставался мягким.

— И всё-таки я хорошо понимаю, что вы чувствовали. Я дала вам триста тысяч и вы раздали эти же триста тысяч по одной и той же причине. Нам обоим было одиноко, грустно, мы чувствовали пустоту и отчаяние. Мы совершили альтруистичный поступок из эгоистичных соображений. С другой стороны, если бы я сказала вам правду, то, может быть, вы бы и не продали свою жизнь. Тогда вы прожили бы подольше. Простите, что влезла не в своё дело.

Мияги съёжилась и уткнулась подбородком в колени, а затем вновь заговорила, глядя на свои ступни:

— Или же мне хотелось хоть один раз ощутить, каково это — дать что-нибудь человеку, не прося ничего взамен. Когда-то мне так нужна была помощь, но я не дождалась её. Наверное, я попыталась спасти себя, протянув руку несчастному человеку, который оказался в такой же трудной ситуации. Но вышло иначе: я оказала вам медвежью услугу. Простите.

— Ничего подобного, — не согласился я. — Знай я с самого начала, что моя жизнь стоит тридцать иен, то я бы отчаялся и продал жизнь полностью. Какие три месяца, я бы и трёх дней себе не оставил. Я бы не ездил сейчас по городу в поисках автоматов, не делал бы бумажных журавликов, не смотрел бы на звёзды и светлячков.

— Отчаиваться вам в любом случае незачем. Цену тридцать иен установили по своему усмотрению какие-то люди из руководства, — убеждённо заговорила Мияги. — А для меня вы стоите и тридцать миллионов, и все три миллиарда.

Я усмехнулся:

— Ну и утешения у тебя.

— Я правду говорю.

— Знаешь, когда к человеку слишком добры, он чувствует себя жалким. Я и так знаю, что ты добрая. Поэтому не надо больше.

— Ну что вы заладили! Принимайте утешения и не возражайте!

— А вот такое мне впервые говорят.

— К тому же я вас не утешаю и не пытаюсь быть к вам доброй. Я просто говорю то, что чувствую. Думайте что хотите.

Мияги смутилась и потупила взгляд, а затем продолжила:

— Знаете, в самом начале я правда считала, что цену тридцать иен вы вполне заслужили. Триста тысяч иен я дала вам из эгоистических соображений, получателем мог стать кто угодно. Но постепенно моё отношение к вам переменилось. Помните, после случая на станции вы меня выслушали? Вы меня пожалели, узнав, что я была вынуждена продать своё время. С того дня я уже не воспринимала вас только как объект наблюдения. Это само по себе нехорошо, но дальше всё стало ещё хуже. Ну… Вы разговаривали со мной, и для вас это, скорее всего, ничего не значило, но, к сожалению, меня обрадовало. Вы разговаривали со мной, не обращая внимания на присутствие других людей, и я была просто счастлива. Я — невидимка. То, что меня никто не замечает, — часть моей работы. Разговаривать за ужином в ресторане, делать вместе покупки, гулять по городу, шагать по набережной, держась за руки, — казалось бы, мелочь, но я о таком могла только мечтать. Кусуноки-сан, только вы вели себя со мной так, будто признавали моё существование, независимо от места и обстоятельств.

Я не знал, что на это ответить. Я никогда не получал благодарности от других людей.

— Ну, если хочешь, я всё это могу делать до самой смерти, — сказал я шутливо.

Мияги кивнула.

— Да. Поэтому я люблю вас. Хотя, кажется, бессмысленно любить человека, который скоро умрёт, — добавила она и грустно улыбнулась.

В груди стало тесно, я просто онемел. Застыл и даже не моргал — как зависший компьютер.

— Знаете, Кусуноки-сан, я ведь сказала вам много другой неправды, — сказала Мияги гораздо мягче. — Кроме срока жизни и Химэно-сан. Например, я солгала, что вас лишат жизни, если вы доставите кому-нибудь неприятности. Это неправда. Неправда и то, что вам нельзя отходить от меня дальше, чем на сто метров. Я придумала всё это, чтобы себя обезопасить.

Сплошной обман.

— Неужели?

— Если вы разозлились, можете сделать со мной всё что угодно.

— Всё что угодно? — переспросил я.

— Да, даже самое плохое,

— Ну хорошо, с твоего позволения.

Я встал, потянул Мияги за руку, поднимая на ноги, и крепко обнял.

Не знаю, сколько мы так простояли. Я старался запомнить всё: мягкие волосы, изящные уши, узкие плечи и спину, округлость небольшой груди, гибкую талию. Подключив все свои чувства, я пытался запечатлеть этот момент в памяти, выжечь навечно.

Так, чтобы никогда не забыть. Так, чтобы вспомнить, даже если наступит конец света.

— Жестокий вы человек, — сказала Мияги и всхлипнула. — Как же я теперь вас забуду?

— Вот именно. Когда я умру, погрусти обо мне как следует, — ответил я.

— Если хотите, я могу это делать до самой смерти, — рассмеялась она.


Именно тогда в моей бессмысленной и короткой жизни наконец появилась цель.

Слова Мияги произвели в моей душе потрясающую перемену.

За два месяца оставшейся жизни нужно вернуть её долг, решил я.

И это было абсолютно невыполнимо для того, чья жизнь стоила меньше, чем банка сока.


Загрузка...