Три дня счастья

ГЛАВА 14 «Голубой период» ^[26]

На пятидесятый день отведённого мне времени перемены дали о себе знать.

Я уже упоминал, что многим пришлась не по душе моя манера вести себя странно и при этом не обращать на окружающих никакого внимания. Когда я со счастливым видом разговаривал с невидимкой, люди рядом со мной часто шептались или обсуждали меня вслух, не стесняясь в выражениях. Разумеется, я не имел права жаловаться, — если подумать, это нормальная реакция на моё поведение.

Однажды в пивной ко мне привязались три парня. Такие обычно говорят громким голосом, не упускают случая покичиться своей силой, а также внимательно оценивают численность и комплекцию противника перед нападением. Скорее всего, им было скучно; заметив, что я в одиночестве пью пиво и разговариваю сам с собой, они уселись передо мной и стали оскорблять.

Раньше я бы не сдержался и сказал в ответ что-нибудь резкое, но сейчас не хотел тратить на это силы, поэтому терпеливо ждал, когда им надоест. Парни же, поняв, что я не желаю ссоры, наоборот, вошли в раж и совсем обнаглели. Я уже подумывал, не уйти ли из пивной, но хулиганам явно было нечем заняться, и они наверняка увязались бы следом.

— Плохо, — обеспокоенно сказала Мияги.

Я размышлял, как же быть, и тут сзади послышалось:

— Кого я вижу! Кусуноки-сан.

Голос принадлежал мужчине. Я удивился уже тому, что какой-то человек так ко мне обращается, но следующая его фраза просто лишила нас с Мияги дара речи.

— А сегодня вы с Мияги-сан, значит?

Я обернулся. Оказалось, мы знакомы: я часто натыкался на него, выходя из квартиры вместе с Мияги, и он неизменно окидывал меня хмурым взглядом.

Насколько я помню, звали его Симбаси.

Симбаси подошёл к нам и обратился к одному из парней:

— Прошу прощения, не уступите мне место?

Говорил он вежливо, но его тон не допускал возражений. Задира мгновенно оценил рост выше ста восьмидесяти сантиметров, соответствующую ему комплекцию, грозный взгляд и тут же стал как шёлковый.

Симбаси сел рядом со мной и обратился не ко мне, а к Мияги:

— Кусуноки-сан часто о вас рассказывает, но мне ни разу не приходилось перекинуться с вами и словом. Очень приятно, меня зовут Симбаси.

Мияги застыла на месте, не зная, что сказать, а он кивнул, будто получил от неё ответ:

— Да, так точно. Очень рад, что вы меня запомнили. Мы в самом деле часто пересекались у дома.

Разговор не ладился. Впрочем, Симбаси всё равно не мог увидеть Мияги. Мне вдруг пришло в голову: да он же просто притворяется, что видит её.

С появлением Симбаси задиры подрастеряли свой пыл и засобирались уходить. Когда дверь пивной за ними закрылась, мужчина вздохнул, и любезная улыбка на его лице сменилась привычной недовольной гримасой.

— Сразу скажу, — заявил он, — я не верю в то, что девушка по имени Мияги на самом деле здесь сидит.

— Да я понимаю. Ты же просто пришёл мне на выручку? — сказал я. — Спасибо, я очень признателен.

— Кстати, это не так, — он покачал головой.

— А в чём тогда дело?

— Ты, конечно, со мной не согласишься... Но вот что я думаю. Ты устроил некое представление, и его цель — внушить людям, что эта девушка по имени Мияги существует на самом деле. Идеальной пантомимой ты пытаешься поколебать восприятие тех, кто тебя окружает. Надо сказать, на меня твоя игра подействовала.

— То есть ты чувствуешь присутствие Мияги?

Симбаси пожал плечами:

— Не хочется признавать, но так и есть. Заодно скажу, что меня самого заинтересовала эта внутренняя перемена. Если и дальше так пойдёт, то, не ровён час, я поверю в существование Мияги-сан и начну по-настоящему её видеть.

— Мияги... — начал я. — Невысокая. Миниатюрная девушка со светлой кожей. Обычно смотрит довольно прохладно, но иногда сдержанно улыбается. Кажется, она немного близорука: когда нужно прочитать мелкие буквы, надевает очки в тонкой оправе, но они ей очень идут. Вьющиеся волосы до плеч.

— Интересно, как так выходит? — склонил голову Симбаси. — Всё, что ты описал, почти полностью совпадает с образом Мияги-сан в моей голове.

— А сейчас Мияги находится прямо перед тобой. Как ты думаешь почему?

Симбаси закрыл глаза и задумался.

— Даже не знаю.

— Она хочет пожать тебе руку, — заявил я. — Можешь протянуть вперёд правую ладонь?

Он со скептической гримасой протянул вперёд правую руку. Мияги просияла, обхватила её своими ладонями и крепко пожала.

Симбаси, наблюдая, как его кисть потряхивает вверх и вниз, спросил:

— Это Мияги-сан трясёт мою руку?

— Уверен, ты думаешь, что сам это делаешь, но Мияги и правда пожимает тебе руку. И кстати, она очень обрадовалась.

— Передадите Симбаси-сан большое спасибо? — попросила Мияги.

— Мияги передаёт вам большое спасибо, — сказал я.

— Если честно, я так и подумал, — немного поражённо откликнулся Симбаси. — Не за что.

Симбаси и Мияги ещё немного побеседовали через меня.

Перед тем как вернуться за свой столик, Симбаси заявил:

— Скорее всего, не я один чувствую присутствие Мияги-сан рядом с тобой. Вероятно, поначалу у всех появляется похожее ощущение, однако они убеждают себя в том, что это лишь глупая иллюзия. Но дай им повод... Скажем, если кто-то внезапно поймёт, что не у него одного такая иллюзия… Вдруг тогда все поверят в существование Мияги-сан? Это, конечно, мой домысел, не более, но от всей души желаю, чтобы так и было.

Симбаси угадал. Удивительное дело, но с того дня люди вокруг начали замечать Мияги.

Разумеется, в присутствие невидимой девушки они всерьёз не поверили. Просто все, будто сговорившись, принялись мне подыгрывать. Мияги для них по-прежнему существовала только в моём воображении, и всё же это была огромная перемена.

Похоже, посещая развлекательные центры, школьные и городские фестивали, я стал местной знаменитостью. Я успешно играл счастливого дурачка, и окружающие начали относиться ко мне с сочувствием и любопытством. Я ходил по городу, держась за руки и обнимаясь с воображаемой девушкой, и люди тепло смотрели на меня.

Однажды вечером Симбаси пригласил меня с Мияги к себе домой:

— У меня дома скопилось много спиртного, и надо бы его выпить до моего отъезда к родителям. Кусуноки-сан и Мияги-сан, не хотите к нам присоединиться?

В его квартире уже пировали трое: мужчина и две женщины. Кажется, собутыльники Симбаси уже знали обо мне, поэтому засыпали вопросами о Мияги, и я поочерёдно ответил на все.

— То есть Мияги-тян сейчас здесь, да? — спросила Судзуми — высокая женщина с ярким макияжем. Уже пьяная, она прикоснулась к руке Мияги: — А ведь и правда так кажется.

Конечно, почувствовать прикосновение она не могла, это было самовнушение. Мияги легонько тронула Судзуми за руку.

Сообразительный парень по имени Асакура расспрашивал меня о Мияги, пытаясь найти нестыковки в ответах, но в итоге с интересом обнаружил, что придраться не к чему, и после этого положил подушку на то место, где сидела Мияги, и подливал вина в её стакан.

— Мне нравятся такие девушки, — заявил Асакура. — Хорошо, что я не могу видеть Мияги-сан. Увидел бы — сразу бы подкатил.

— Бесполезно. Мияги любит меня.

— Не говорите лишнего. — Мияги стукнула меня подушкой.

Рико, невысокая девушка с тонкими чертами лица, опьянела больше всех; лёжа на полу, она окинула меня сонным взглядом и заявила:

— Кусуноки-сан, а Кусуноки-сан... Ну-ка, покажите мне, как сильно вы любите Мияги-сан.

— Я тоже хочу посмотреть, — одобрила Судзуми.

Симбаси и Асакура устремили на меня полные надежды взоры.

— Мияги... — протянул я.

— Да.

Мияги, покраснев, повернулась ко мне, и я поцеловал её. Пьяная компания одобрительно загоготала. Я и сам удивлялся тому, что вытворяю. С одной стороны, все эти люди не верят в существование Мияги, а меня наверняка считают спятившим дураком. А с другой — разве я делаю что-то плохое?

За лето я умудрился стать главным клоуном города. Не знаю, к лучшему это было или нет.

Через несколько дней, в ясный полдень, раздалась трель дверного звонка и послышался голос Симбаси. Едва я открыл дверь, он в меня что-то бросил. Я успел выставить ладонь и поймать то, что он кинул, — как оказалось, это был ключ от автомобиля.

— Я уезжаю к родителям, — сказал Симбаси, — так что машина мне пока не понадобится. Бери, если нужно. Съездишь вместе с Мияги к морю или куда-нибудь в горы выберешься.

Я бесконечно кланялся и благодарил его.

На прощание Симбаси выдал:

— Всё-таки мне кажется, что ты не лжёшь. И что Мияги не просто воображаемая подружка, созданная твоей искусной пантомимой. Или так: может быть, существует мир, который видишь только ты. А то, что видим мы, — лишь часть этого мира. Та его часть, которую нам позволено увидеть.

Я посмотрел, как он садится в автобус, и перевёл взгляд на небо. Солнечный свет по-прежнему слепил глаза, но теперь в воздухе чувствовался лёгкий запах осени. Громко голосили цикады, возвещая о конце лета.

Ночью я забрался в футон вместе с Мияги. Мы уже не старались соблюдать дистанцию между нашими телами — я сам не заметил, когда это произошло.

Мияги спала, повернувшись ко мне; она посапывала во сне, на лице её было по-детски умиротворённое выражение. Я не мог насмотреться на это зрелище, щемящая нежность охватывала меня при одном взгляде на неё.

Я выбрался из футона, стараясь не разбудить девушку, попил воды на кухне и собрался лечь обратно, но тут заметил на полу возле ванной её тетрадь, или альбом для рисунков. Я подобрал его, включил лампу над умывальником и открыл на первой странице.

Оказывается, рисунков в нём было довольно много. Комната ожидания у станции. Ресторан, в котором я ждал Нарусэ. Школа, где я вырыл капсулу времени. Наш с Химэно тайный штаб. Моя квартира с разбросанными журавликами. Старая библиотека. Тележки с едой на фестивале. Набережная, по которой я гулял с Мияги перед встречей с Химэно. Смотровая площадка. Коминкан, послуживший нам пристанищем на ночь. Мопед. Лавка со сладостями. Вендинговый автомат. Телефонная будка. Звёздное озеро. Букинистическая лавка. Лодка в виде лебедя. Колесо обозрения.

А ещё там было моё спящее лицо.

Я перелистнул страницу и в отместку начал рисовать лицо спящей Мияги.

Наверно, спросонок я плохо соображал, ведь только когда набросок был закончен, мне вдруг пришло в голову, что впервые за несколько лет я взял карандаш в руки и довёл работу до конца. Я думал, что разучился рисовать.

При взгляде на рисунок вместе с приятным удивлением ко мне пришло странное чувство: казалось, будто чего-то не хватает.

Упустить его было проще простого. Если бы я на миг отвлёкся, то тут же забыл бы о нём — до того мимолётным оказалось ощущение. Я мог бы не обратить на него внимания, просто закрыть блокнот или же положить раскрытым у изголовья Мияги, а сам лечь рядом, счастливо предвкушая её реакцию завтра.

Но что-то заставило меня сосредоточиться, напрячь все нервы, желая понять природу этого чувства. Казалось, оно ускользает сквозь пальцы, как послание в бутылке, дрейфующее в тёмной толще морской воды. Прошло минут двадцать или больше, и, когда я уже решил, что ничего не добьюсь, вдруг каким-то чудом ухватил его и бережно вытянул на поверхность.

Тогда-то и пришло понимание.

В следующий момент я водил карандашом по бумаге как одержимый.

Всю ночь я не отрывался от альбома.

Через несколько дней мы с Мияги пошли посмотреть на фейерверк. Пробрались по тропе между рисовыми полями, преодолели железнодорожный переезд, миновали торговый квартал и наконец добрались до места назначения — здания младшей школы. Запуск фейерверков был в городе настоящим событием, я даже удивился тому, как много тележек с едой стояло вокруг. Людей тоже собралась целая толпа. Глядя на них, я поневоле задавался вопросом: неужели здесь так много жителей?

Дети показывали на меня пальцем и смеялись: «Кусуноки-сан идёт!» Смеялись по-доброму — видимо, влюблённые парочки у детей пользовались популярностью. Отвечая на приветствия, я поднял руку, переплетённую пальцами с рукой Мияги.

Когда мы стояли в очереди к тележке с куриным шашлычком, подошла ватага старшеклассников. Похоже, и они были наслышаны обо мне.

— Какая прекрасная у вас подруга! — пошутили они.

— Ещё бы! Но я вам её не отдам, — заявил я и приобнял Мияги за плечи.

Школьники дружно прыснули и захлопали в ответ.

Всё это доставляло мне удовольствие. Пускай они считали, что я несу чушь и Мияги существует только в моём воображении, веселье их было неподдельным. Лучше выдумка, которая всех веселит, чем правда, на которую не обращают внимания.

Объявили, что запуск начинается, и через несколько секунд в небо взмыл первый фейерверк. По небесной выси растёкся оранжевый свет, воздух взорвался радостными криками, а чуть позднее — грохотом.

Я давно не видел фейерверк так близко. Он оказался гораздо больше, чем я себе представлял, богаче красками, а ещё очень быстро таял в воздухе. Я совершенно забыл, что огромные огненные цветы рассеиваются через несколько секунд, и не думал, что грохот взрыва отзывается эхом даже в животе.

Запустили десятки фейерверков. Мы прокрались на безлюдный школьный двор, легли на земле и стали глядеть вверх. Мне вдруг захотелось украдкой посмотреть на лицо Мияги, поэтому, когда небо засверкало в очередной раз, я повернулся к ней. Кажется, она подумала о том же, и мы встретились взглядами.

— Как мы с тобой похожи, — рассмеялся я. — Ведь и раньше такое было. На футоне.

— И правда, — она смущённо улыбнулась. —Но, Кусуноки-сан, на меня вы можете посмотреть когда угодно, а сейчас лучше полюбоваться фейерверком.

— А вот и нет, — заявил я.

Более подходящего случая и не представится, поэтому именно сейчас, под взрывы фейерверков, нужно всё ей рассказать.

— Конечно, завтра у меня выходной, но послезавтра я вернусь к вам. На этот раз меня не будет всего один день.

— Дело не в этом.

— А в чём же?

— Послушай, Мияги. Сейчас я пользуюсь популярностью в городе. Люди мне улыбаются, и пусть половина улыбок — насмешки, но остальные — проявление искренней симпатии. Я очень горжусь этим, и неважно, что надо мной смеются. Скажу больше: мне ужасно повезло.

Я повернулся на бок, подперев голову рукой, и посмотрел на Мияги сверху вниз:

— В младшей школе я терпеть не мог одного мальчика. Он был довольно умный, но старательно это скрывал и постоянно дурачился, чтобы завоевать любовь окружающих. В общем, мерзкий был мальчик. Но только недавно я понял, что ужасно ему завидовал. На самом деле я всегда хотел уметь ладить с людьми. И мне это удалось благодаря тебе. Наконец-то я смог подружиться с миром.

Мияги приняла такую же позу, как у меня.

— Я рада за вас, — сказала она, — Но... к чему вы это говорите?

— Хочу сказать тебе спасибо за все, — ответил я. — Не знаю даже, что тут добавить.

— Нужно добавить, что и дальше на меня рассчитываете, верно? Ещё месяц впереди. По-моему, рано для такой благодарности.

— Послушай, Мияги. Ты ведь говорила, что хочешь узнать моё желание. А я пообещал, что сообщу его тебе, если придумаю.

Пару секунд она молчала.

— Да. Постараюсь исполнить, если смогу.

— Окей. Тогда скажу прямо, Мияги. Когда я умру, забудь обо мне. Таково моё маленькое желание.

— Ни за что! — последовал мгновенный ответ.

А затем Мияги, кажется, разгадала мой замысел. Похоже, она поняла, что я собираюсь сделать завтра.

— Кусуноки-сан... Неужели вы... Умоляю вас, не делайте глупостей!

Я покачал головой:

— Сама подумай: ну кому бы пришло в голову, что я, тридцатииеновый неудачник, смогу так замечательно провести остаток жизни? Да никому. Ты ведь сама видела, как меня оценили. Кто бы мог представить, что меня ждёт такое настоящее? Так сложилось, что человек, обречённый на ужасную жизнь, в итоге смог обрести огромное счастье. Вот почему и твоё будущее неизвестно. Может быть, появится человек гораздо надёжнее меня, и рядом с ним ты будешь счастлива.

— Не появится.

— Но ведь в моей жизни ты не должна была появиться. Поэтому и у тебя...

— Не появится!

Я даже слова вымолвить не успел, как она повалила меня на спину и спрятала лицо у меня на груди.

— Кусуноки-сан, умоляю вас!

Впервые я слышал, как она плачет.

— Умоляю, побудьте со мной хотя бы месяц. Я выдержу что угодно. Ведь я уже смирилась с тем, что вы скоро умрёте, что в выходные я не могу с вами видеться, что никто не видит, как мы держимся за руки. Я приняла мысль о том, что после вашей смерти мне придётся прожить в одиночестве ещё тридцать^[27] лет. Поэтому хотя бы не отказывайтесь от времени... того времени, которое мы можем пробыть вместе. Умоляю вас!

Мияги рыдала, а я гладил её по голове.

Мы вернулись домой и уснули, обнявшись.

Она плакала не переставая.

Ночью Мияги ушла.

Мы обнялись ещё раз в прихожей. Она разжала руки, с сожалением отстранилась и печально улыбнулась.

— Прощайте. Я была счастлива, — бросила она.

Затем девушка поклонилась, повернулась ко мне спиной и медленно зашагала под луной.

На следующий день вместе с заменяющим наблюдателем я отправился к старому зданию — месту первой встречи с Мияги. Там я продал оставшиеся тридцать дней своей жизни. На самом деле хотелось сбыть всё без остатка, но, как оказалось, последние три дня не покупают.

Мужчина, увидев результат оценки, удивился:

— Ты знал, что так будет, поэтому сюда пришёл?

— Да, — ответил я.

Оценку проводила женщина лет тридцати. Вид у неё был озадаченный.

— Если честно, я бы не советовала этого делать. Речь ведь уже не о деньгах, Целый месяц вы можете рисовать, используя профессиональные материалы и инструменты, и тогда в будущем войдёте в учебники по искусству.

Она взглянула на блокнот с эскизами у меня под мышкой.

— Послушайте. Если сейчас вы просто уйдёте, то последующие тридцать три дня будете рисовать не останавливаясь. Всё это время ваша девушка-наблюдатель будет рядом с вами, будет вдохновлять и поддерживать. Ни в коем случае она не станет осуждать вас за такой выбор. А после смерти ваше имя навсегда останется в истории искусства. Вам ведь и так это известно? Что же вас не устраивает? Не понимаю.

— После смерти слава так же бесполезна, как деньги.

— Вам не хочется вечной памяти?

— Меня не радует вечная память в мире, в котором меня нет, — сказал я.

«Простые картины о мире». Так назовут мои работы позже, о них будут жарко спорить, но в итоге оценят как величайшие образцы искусства.

Правда, я уже продал тридцать дней своей жизни, а значит, теперь всё это перешло в разряд «могло бы случиться, но уже не случится никогда».

Я пришёл к такому выводу: что, если дар рисовать такие картины вызревает лишь спустя долгое-долгое время? А в моей прежней жизни я попал в аварию раньше, чем это время настало, и навечно утратил шанс состояться как художник.

Однако продажа жизни и, главное, присутствие Мияги сократили требуемое время до минимума. В итоге мой талант успел раскрыться раньше, чем я умер.

Именно так я предпочёл всё себе объяснить.

Когда-то я умел рисовать.

Любой увиденный пейзаж я мог без труда перенести на бумагу, а также умел разобрать его на составляющие и слепить из них совершенно другой образ. Последнему меня никто не учил, всё получалось само собой. Глядя на картины в музее, я сразу понимал, какая из них написана плохо, а какая просто идеальна, — понимал ясно и без слов.

Нельзя сказать, что моё восприятие было безошибочным. Одно несомненно: все, кто меня знал, признавали, что я необыкновенно талантлив.

Я бросил рисование зимой, в семнадцать лет, — решил, что если продолжу в том же духе, то обещанного Химэно великого будущего мне не видать. В лучшем случае стану хорошим, но бедным художником. С точки зрения обывателя, это тоже немалый успех, но из-за обещания, данного Химэно, я стремился к исключительности. Мне нужна была революция, поэтому я не позволял себе расслабиться во время рисования.

Запретив себе рисовать до тех пор, пока не увижу мир так, как никто больше его не видит, я решил, что возьмусь за кисть, только когда приду к полному согласию с самим собой.

Пожалуй, тут я рассудил правильно. Однако в девятнадцать лет, так и не выработав собственного взгляда на жизнь, я не вытерпел и позволил себе взять кисть в руки. Уже намного позднее я узнал, что именно тогда этого делать было никак нельзя.

В итоге я разучился рисовать: мне не удавалось намалевать даже обыкновенное яблоко. Стоило вывести первые линии, как смятение захлёстывало меня с такой силой, что из груди рвался крик. Страх раздирал меня на части, я хотел выброситься из окна. Ни линий, ни цветов я больше не чувствовал.

Так я узнал, что от моего таланта ничего не осталось, и потерял всякую волю к борьбе. Начинать всё с нуля было поздно, поэтому я забросил кисти, сбежал от конкуренции и замкнулся в себе.

В какой-то момент своей жизни я зациклился на том, что должен добиться всемирного признания. Скорее всего, отсюда и возник мой страх перед холстом. Более того, я допустил ещё одну фатальную ошибку: решил, что рисовать, подстраиваясь под вкусы большинства, — значит добиться универсальности в своём творчестве. По всей вероятности, я обнаружил, что совершенно не могу рисовать, потому что взялся за кисть, пребывая именно в таком заблуждении. Ведь в картине, написанной в стремлении угодить всем и каждому, нет никакой универсальности. Универсальность живёт в других картинах — рисуя их, художник спускается в бездну и с огромным трудом извлекает из неё нечто только своё.

Чтобы это заметить, мне понадобилось беззаботно, развлечения ради, сесть за рисунок. Мне нужно было порисовать для себя, а Мияги подтолкнула меня к этому. Нарисовать её спящую стало для меня задачей совершенно другого масштаба, именно поэтому набросок мне удался.

Затем весь вечер я посвятил тому, чтобы перенести на бумагу картины, из-за старой привычки всплывавшие у меня в голове перед сном. Я до мелочей продумывал мир, в котором хотел бы жить: предавался ненастоящим воспоминаниям, представлял места, в которых никогда не бывал, свободно перекраивал своё прошлое и фантазировал о будущем. Рисуя Мияги, я наконец-то понял, как вытащить всё это из себя. Возможно, всю жизнь я только и ждал этого момента. Перед самой смертью мне удалось выработать свой стиль.

Женщина из офиса заявила, что картины, которые я должен был написать за тридцать дней, напоминают доведённые до вершины сюрреализма работы де Кирико^[28]. Конечно, это было лишь её суждение, но я и правда рисовал похоже на де Кирико.

Право оставить слабый след в истории, создавая картины, стоило бешеных денег. Я не поверил своим глазам: тридцати дней моей жизни чуть-чуть не хватило, чтобы полностью оплатить долг Мияги, и теперь, чтобы стать свободной, ей оставалось проработать всего три года.

— Ну надо же! Тридцать дней ценнее тридцати лет жизни, — прощаясь, рассмеялся заменяющий наблюдатель.

Так мне и не удалось оставить след в вечности.

Некогда предсказанное Химэно «лето через десять лет» подходило к концу. Она наполовину ошиблась в своём предсказании: я так и не стал ни богатым, ни знаменитым. И всё же наполовину она угадала. «Что-то очень хорошее» со мной действительно случилось. Как обещала Химэно, я и впрямь подумал: «Как хорошо, что я жив!»