Три дня счастья

ГЛАВА 2 Начало конца

Кажется, в тот день я девятнадцать раз сказал: «Прошу прощения», девятнадцать раз поклонился, а затем в глазах потемнело; не удержавшись на ногах, я упал на пол, стукнулся головой и потерял сознание.

Произошло это на открытой террасе пивного ресторана, где я подрабатывал. Ничего удивительного: так и бывает, если весь день работать под палящим солнцем без перерыва на обед. Я сделал усилие над собой и добрался до дома самостоятельно, но уже там глаза вдруг пронзило болью, будто их хотели вырвать, и мне пришлось отправиться в больницу.

Поездка в такси и приём в пункте скорой помощи плохо сказались на моём кошельке, и без того пребывавшем в плачевном состоянии. Вдобавок хозяин ресторана велел взять отпуск за свой счёт. Теперь мне следовало урезать собственные расходы, но урезать было нечего. Я не помнил, когда в последний раз ел мясо. Стрижку себе не делал месяца четыре, год назад купил тёплое зимнее пальто и с тех пор на одежду не тратился; то же и с развлечениями: с первого курса я никуда ни с кем не ходил.

По определённым причинам я не мог просить помощи у родителей, поэтому надо было самому придумать, где достать денег.

Как ни горько было расставаться с книгами и музыкальными дисками, но делать нечего: пусть подержанные и уценённые, в комнате без компьютера и телевизора только они и представляли какую-то ценность. Перед продажей, на прощание, я решил прослушать все диски: надев наушники, лёг на татами и ткнул кнопку воспроизведения на плеере. Включив голубой вентилятор из секонд-хенда, я изредка ходил на кухню выпить кружку воды из-под крана.

Впервые пришлось пропустить университет, но вряд ли кому-то было делом до того, что я не пришёл. Да что там, вряд ли кто-то вообще заметил моё отсутствие.

Аккуратно сложенные диски один за другим перебирались из правой от меня стопки в левую.

Стояла летняя пора, мне было двадцать лет, но, как говорил Поль Низан, я бы никому не позволил утверждать, что это лучший возраст.

Предсказание Химэно: «Летом, через десять лет, с нами случится что-то очень хорошее, и тогда мы оба подумаем: как хорошо жить на свете!» — не сбылось. По крайней мере, в моей жизни ничего хорошего не было и не предвиделось.

Иногда я спрашивал себя, что сейчас делает Химэно: в четвёртом классе она перевелась в другую школу, и с той поры мы больше не встречались.

Я ждал, что всё будет совсем иначе. Если подумать, оно и к лучшему, что так сложилось: Химэно хотя бы не наблюдала, как её соперник, переходя из средней школы в старшую, а из старшей — в университет, медленно, но верно превращается в унылую посредственность.

Но можно сказать и по-другому: если бы в средней школе моя подруга училась вместе со мной, то я бы избежал нынешней участи. Её присутствие не давало мне расслабиться — в хорошем смысле этого слова. Она не упускала случая посмеяться, когда я допускал промах, и чуть не плакала от досады, если я был на высоте, — кто знает, не это ли напряжение заставляло меня стремиться к лучшим результатам? За последние годы у меня вошло в привычку задаваться этим вопросом и сожалеть о прошлом.

Интересно, что подумал бы десятилетний мальчик, моя прошлая ипостась, взглянув на себя нынешнего?

Диски я прослушал за три дня; оставил только самые любимые, а остальные затолкал в бумажный пакет. В другом пакете уже лежали книги, и, взяв оба, я вышел на улицу. В ушах звенело, когда я шагал по дороге, — казалось, что неровный стрёкот цикад раздаётся прямо у меня в голове.

Впервые я переступил порог букинистической лавки год назад, через пару месяцев после зачисления в вуз. Тогда я ещё толком не знал города, поэтому заблудился и бродил по улицам целый час, понятия не имея, где нахожусь. Зашёл в какой-то переулок, поднялся по лестнице и наткнулся на эту самую лавку. После не раз хотел снова туда сходить, но не смог отыскать, а попытки выяснить, где она находится, заканчивались ничем: я постоянно забывал название. Так сложилось, что я натыкался на неё только случайно — будто дорога к лавке появлялась и исчезала по чьей-то прихоти. Лишь в этом году я наконец начал ориентироваться в городе и теперь находил лавку сразу.

Перед магазинчиком успели расцвести ипомеи. По привычке я окинул взглядом полку с самыми дешёвыми книгами, убедился, что ни одну из них так и не купили, и прошёл внутрь. В лавке было темно, пахло старой бумагой, а откуда-то изнутри доносились звуки работающего радиоприёмника.

Я кое-как протиснулся в узкий проход и окликнул хозяина лавки. Из-за стопки книг появился сморщенный старик и посмотрел на меня с усталым и несколько раздражённым выражением на лице. Человек этот никогда не улыбался посетителям своего магазинчика и даже во время покупки упирался взглядом куда-то вниз и еле слышно сообщал цену книги.

Сегодня, однако, было не так. Едва я сказал, что хочу продать свой скарб, он вдруг поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. На лице его читалась эмоция, похожая на удивление, и, пожалуй, на его месте я бы отреагировал похоже. В конце концов, такие книги не продают, даже если они зачитаны до дыр, и тот, кто более-менее разбирается в литературе, вряд ли поймёт желание расстаться с ними.

— Переезжаешь, что ли? — спросил он неожиданно ясным голосом.

— Да нет, не в этом дело.

— Тогда… — Он окинул взглядом стопку принесённых книг. — Зачем же так? И не жалко тебе?

— Видите ли, на вкус бумага не очень, да и питательной ценности никакой.

Кажется, старик понял мою шутку: уголки его рта поползли вверх.

— Нет денег?

Я кивнул в ответ; он сложил руки на груди и призадумался, а затем, словно стряхнув оцепенение, резко выдохнул.

— Тридцать минут на оценку, — бросил он и скрылся в глубине магазина со стопкой книг.

Я вышел на улицу. У обочины торчала доска объявлений: постеры зазывали сходить на летний фестиваль, полюбоваться светлячками, посмотреть на звёзды, присоединиться к читательскому клубу. Из-за ограды ветер доносил запахи ароматических палочек и татами, деревьев и людской жизни — запахи знакомые и навевающие грусть.

Где-то зазвенел колокольчик, подвешенный к крыше чьего-то дома.

После оценки старик вручил мне две трети от той суммы, которую я надеялся получить.

— Послушай-ка, — заговорил он вдруг. — Есть разговор.

— О чём же?

— Тебе ведь нужны деньги?

— Есть такое. Причём довольно давно, — выдавил я неохотно.

Старик согласно кивнул:

— В общем-то, мне всё равно, насколько ты беден и как дошёл до такой жизни. Вопрос у меня к тебе всего один.

После короткой паузы он продолжил:

— Не желаешь продать свою жизнь?

Необычное сочетание слов привело меня в замешательство.

— Жизнь? — переспросил я, желая убедиться, что не ослышался.

— Да, жизнь. Продавать, правда, будешь не мне. Но точно знаю, что заплатить могут прилично.

Решив, что вряд ли это были слуховые галлюцинации от жары, я задумался.

Сама собой напрашивалась мысль о том, что из-за страха приближающейся смерти у старика поехала крыша.

Похоже, хозяин лавки заметил выражение моего лица:

— Я бы тоже на твоём месте посчитал, что это неправда. И что старый совсем спятил, выдумывает всякое. А ты всё же сходи по одному адресу — да хотя бы удостовериться, что выживший из ума старик несёт чушь. Тогда лично убедишься, правда это или нет.

Он рассказал, что недалеко от книжной лавки находится четырёхэтажное здание, именно там и покупают годы жизни. Максимальное количество лет, которое можно продать, для каждого человека своё, а цена напрямую зависит от того, насколько насыщенной была прожитая жизнь.

— Тебя я, конечно, совсем не знаю, но с виду ты парень неплохой, да и книги читаешь хорошие. Глядишь, недурно заплатят.

«Совсем как на уроке этики в начальном классе», — подумал я.

Хозяин лавки также поведал, что продать можно не только собственную жизнь, но и время, и здоровье.

— А чем отличается продажа жизни от продажи времени? — спросил я. — Если честно, разницы между продажей жизни и здоровья я тоже не вижу…

— Я и сам толком не знаю, как там всё устроено. Продавать, видишь ли, не приходилось. Однако… бывает же такое, что безнадёжный больной живёт десятки лет, а пышущий здоровьем спортсмен умирает ни с того ни с сего? Вот тебе и разница между жизнью и здоровьем. А что касается времени, тут даже ума не приложу…

На клочке бумаги старик начертил карту и написал телефонный номер.

Я поблагодарил его и вышел из лавки.

Наверное, любой на моём месте предположил бы, что место, где можно продать годы человеческой жизни, — всего лишь плод больной фантазии старика. Он знал, что его собственный конец не за горами, и выдуманная возможность подобной купли-продажи утешала его, не давала свихнуться от страха смерти.

Не верить же в то, что судьба вдруг решила помочь мне именно тогда, когда я в этом так нуждался?

Наполовину я оказался прав.

Судьба и не думала мне помогать.

На наполовину я всё же ошибся.

Оказалось, что место, где покупали годы человеческой жизни, всё-таки существовало.

От старика букиниста я прямиком направился в комиссионный магазин музыкальных дисков. Асфальт усиленно отражал солнечные лучи, и с меня градом лился пот. Хотелось пить, но я не мог себе позволить купить сок в автомате, поэтому приходилось терпеть до возвращения домой.

В магазине дисков, в отличие от книжной лавки, исправно работал кондиционер. Автоматические двери раздвинулись, в лицо пахнуло прохладой, и я еле удержался, чтобы не потянуться. Я сделал глубокий вдох, с удовольствием ощущая, как холод растекается по разгорячённому телу. Играла знакомая песня, которая была популярна, ещё когда я учился в средней школе.

Я подошёл к магазинной стойке, окликнул бессменного продавца, блондина с круглыми глазами, и протянул ему пакет с дисками. Он посмотрел недоверчиво, а потом и вовсе изменился в лице, будто я у него на глазах совершил ужасное преступление. Взгляд его словно говорил: «Продать столько дисков?! Уж от тебя-то я такого не ожидал». Другими словами, отреагировал так же, как и хозяин букинистической лавки.

— И как тебе в голову пришло — расстаться с таким богатством? — спросил блондин.

Ему было лет двадцать пять или чуть больше, на тощем теле он носил застиранные футболки с эмблемами рок-групп и, казалось, не знал, куда деть собственные руки.

Когда я в той же шутливой манере объяснил, почему вынужден продать диски, он тут же хлопнул в ладоши.

— Слушай, — заявил он, — тогда я знаю, как тебе помочь. Вообще-то запрещено кому попало об этом рассказывать, но мне очень нравится твой музыкальный вкус, поэтому специально для тебя сделаю исключение.

«А ведь именно такие фразы можно включать в пособия для начинающих мошенников», — подумал я.

— Есть в этом городе местечко, где можно продать свою жизнь.

— Жизнь? — переспросил я.

Я заметил, что этот диалог чуть ли не слово в слово повторял предыдущий, но почему-то не удержался от вопроса.

— Ага, жизнь, — ответил он с серьёзным видом.

Может, сейчас просто принято разыгрывать бедняков?

От блондина я не узнал ничего нового, разве только то, что ему, в отличие от старика, довелось продать часть жизни. Когда я спросил, сколько заплатили, он отговорился — мол, рассказывать об этом запрещено.

Он нарисовал мне карту и указал телефонный номер — конечно, всё совпадало с тем, что написал старик.

Я дежурно поблагодарил, вышел на улицу и вновь очутился под куполом невыносимой летней духоты.

«Ладно, сегодня можно себе позволить», — с этой мыслью я подошёл к автомату с напитками, сунул в щель мелочь и, подумав, выбрал яблочную содовую.

Пару мгновений я просто держал жестяную банку в руках, наслаждаясь прохладой, затем потянул колечко на крышке и, стараясь растянуть удовольствие, начал пить мелкими глотками, делая паузы. Напиток оставлял сладкое послевкусие, после каждого глотка щипало горло — очень давно я не пил газировки.

Наконец осушенная до последней капли банка отправилась в урну. Я вытащил из кармана те самые бумажки с картами и номером телефона. Оказывается, до нужного места можно было добраться пешком.

А уже там находится здание, где покупают жизнь, время или здоровье.

Чушь собачья, как ни посмотри.

Я хмыкнул, свернул бумажки трубочкой и бросил их на землю.

И всё же в итоге я оказался перед тем самым зданием.

Выглядело оно довольно старым, стены почернели настолько, что трудно было даже представить, какой цвет они имели изначально. Да что там, готов поспорить, даже само здание не вспомнило бы свой цвет, умей оно говорить. Кроме того, оно казалось довольно узким, и соседние дома будто стискивали его с обеих сторон.

Лифт не работал — пришлось пешком идти на нужный мне четвёртый этаж. Лестничные ступени были освещены пожелтевшими люминесцентными лампами; я поднимался, вдыхая затхлый воздух и обливаясь потом.

Я не поверил в то, что можно продать годы жизни. Рассудил иначе: комиссионщики просто хотели сообщить (и по какой-то причине не могли сказать об этом прямо), что можно устроиться на работу, которая, вероятно, опасна для жизни того, кто её выполняет, но оплачивается очень хорошо.

На четвёртом этаже лестница упиралась в дверь без какой-либо вывески или таблички.

Отчего-то я сразу понял: моя цель находится за ней.

Я затаил дыхание и секунд пять просто сверлил дверную ручку взглядом, наконец решился и положил на неё ладонь.

За дверью находилась удивительно чистая комната, которая никак не вязалась с общим обликом здания, и почему-то я ничуть этому не удивился. В центре ровным рядом стояли чистые полки, но и эта картина меня не озадачила.

Впрочем, если подумать, комната всё же производила странное впечатление: пожалуй, она выглядела как сокровищница без сокровищ, очки без стёкол, книжный магазин без книг.

Рядом раздался голос, и лишь тогда я осознал, что не один в этих стенах.

— Добро пожаловать.

Я обернулся и увидел миниатюрную девушку в деловом костюме.

Она оценивающе смотрела на меня сквозь очки.

Не успел я открыть рот, намереваясь осведомиться, куда же попал, как она коротко бросила:

— Что у вас: время, здоровье или жизнь?

Гадать надоело — чёрт с ним, розыгрыш так розыгрыш.

— Жизнь, — не раздумывая ответил я.

Посмотрим, к чему это приведёт, — в конце концов, будто мне есть что терять.

Навскидку я рассчитал, что оставшийся мне срок жизни — шестьдесят лет, и оценил его стоимость примерно в шестьсот миллионов иен. Нынче уверенности в себе у меня было куда меньше, чем в младшей школе, но я всё ещё ценил свою жизнь выше жизни среднестатистического человека и рассудил, что за один её год должны дать не меньше десяти миллионов.

Прошедшие годы не поколебали мою убеждённость в собственной исключительности. Для этой уверенности не было никаких оснований — просто память о прошлых достижениях не отпускала меня. Я не желал смотреть правде в глаза: хоть жизнь и не думала меняться к лучшему, я постоянно говорил себе, что однажды стану чрезвычайно успешным, и тогда безрадостному существованию придёт конец.

Чем старше я становился, тем грандиознее виделся мне мой успех. Именно загнанные в угол люди склонны думать, что есть шанс изменить всё в последнюю минуту. Конечно, на самом деле это невозможно. Недостаточно просто попасть битой по мячу в конце игры при отставании в десять очков[1]. Тут уже нужно лупить со всей силы, чтобы выбить мяч за пределы поля, хотя и риск промазать будет гораздо выше.

В какой-то момент я начал думать о вечной славе, уже не согласный на меньшее. Мечтал, что однажды моё имя будет греметь на весь мир и я стану легендой, оставлю в истории немеркнущий след.

Возможно, для того чтобы встать на верный путь, мне не хватало самой малости: кто-то должен был ткнуть меня носом в собственную никчёмность. Припереть к стенке, чтобы стало некуда спрятаться, нечем прикрыться, — и оглушить на месте, вывалив всю правду.

Если рассуждать с такой точки зрения, то продать свою жизнь было верным решением.

Ведь только тогда мне и довелось осознать никчёмность моих не только прожитых лет, но и всех будущих.

Приглядевшись, я отметил, что девушка в деловом костюме была довольно молода: я бы дал ей от восемнадцати до двадцати четырёх лет.

Она сказала, что на оценку уйдёт около трёх часов, и под конец фразы уже стучала по клавиатуре компьютера. Я полагал, что предстоит какая-то муторная процедура, но, похоже, тут даже собственного имени сообщать не требовалось. Кроме того, стоимость бесценной человеческой жизни предстояло выяснить за каких-то три часа. Разумеется, об объективности здесь и речи идти не могло, ведь оценка проводилась по правилам, придуманным некой таинственной организацией, но всё же наверняка имелись какие-то критерии.

Я вышел из здания и зашагал куда глаза глядят, бесцельно прогуливаясь по окрестностям. Смеркалось; я устал и проголодался. Хотелось просто зайти в какую-нибудь забегаловку и поесть, но на это не было денег.

Наконец я добрался до оживлённой улицы и заметил там скамью. Кто-то весьма кстати оставил на ней пачку сигарет Seven Star вместе с дешёвой зажигалкой. Я оглянулся в поисках хозяина этого добра, но никого не увидел, поэтому присел и невозмутимо сунул всё себе в карман, затем дошёл до переулка и уже там зажёг сигарету, стоя возле горы строительного мусора. Глубокая затяжка не прошла даром для отвыкшего от никотина организма: в горле запершило.

Я докурил, потушил окурок и отправился к станции. Снова захотелось пить.

Оставшееся время ожидания я провёл на скамейке на привокзальной площади, наблюдая за голубями. Напротив меня сидела женщина средних лет и бросала им крошки. Она была одета не по возрасту, а ещё как-то нервно крошила хлеб, так что смотреть на неё было неприятно. Глядя, как голуби клюют крошки, я ощутил приступ голода и стал сам себе противен: не хватало только наброситься на хлеб вместе с птицами, хотя я был недалёк от этого.

«Хоть бы прилично заплатили», — промелькнула тревожная мысль.

Я решил последовать примеру тех, кто собирается что-то продать, и в ожидании результата попытался мысленно оценить свою жизнь как можно ниже. Минимальная стоимость, на которую я рассчитывал, — шестьсот миллионов, но, чтобы не расстраиваться, если выйдет меньше, постарался представить худший исход: пожалуй, это будет триста миллионов.

В детстве я считал, что моя жизнь должна стоить три миллиарда; по сравнению с детскими подсчётами сумма оказалась весьма скромной.

Но даже так планка была поднята слишком высоко: ей ещё падать и падать. Я помнил фразу о том, что пожизненный заработок офисного менеджера в среднем составляет от двухсот до трёхсот миллионов иен, но совершенно забыл о мысли, промелькнувшей у меня при словах глупой одноклассницы на том самом уроке этики.

«Да кто же захочет дать денег за такую жизнь, как у тебя? Тут скорее ты приплатить должна будешь» — вот что напрочь вылетело у меня из головы.

Я вернулся в офис раньше положенного времени и задремал на диванчике, пока ждал. Проснулся оттого, что молодая сотрудница окликнула меня по имени. Похоже, она завершила оценку.

— Кусуноки-сан, — девушка начала именно так, хотя я точно помнил, что не называл ей своего имени и не показывал никаких документов.

И всё же каким-то образом моё имя стало ей известно, — похоже, организация и правда сверхъестественная.

Странное дело, но, шагая обратно к обшарпанному зданию, я уже был готов поверить, что это не розыгрыш и человеческую жизнь там и правда покупают. Множество признаков указывало мне на такой вывод, но главным я бы назвал один — ту самую сотрудницу.

Конечно, довольно глупо было доверяться беглому впечатлению о девушке, которую видишь впервые, но… Отчего-то я решил, что она была со мной предельно честна. И дело не в её представлениях о справедливости или нравственности и уж тем более не в деловом расчёте — просто передо мной оказался человек прямолинейный и честный, не терпящий вранья.

Впрочем, вспоминая об этом сейчас, я осознаю, что интуиция у меня так себе.

Но вернусь к оценке.

— Три… — произнесла она, и моё сердце чуть не подпрыгнуло в груди, а на лице, похоже, отразилось радостное изумление.

В глубине души по-прежнему теплилась надежда, что в детстве я верно оценил свою жизнь на три миллиарда, поэтому в голове сразу возникла именно эта сумма.

Видимо, девушка заметила выражение моего лица — она со смущённым видом потёрла щёку. Будто не решаясь произнести вердикт, она кивнула взгляд на экран компьютера, быстро стукнула по клавишам, взяла из принтера распечатанный лист бумаги и положила его на стойку.

— Перед вами результат оценки. Дальше на ваше усмотрение.

Я увидел в таблице число 300 000 и поначалу решил, что это цена за год жизни.

Если я проживу восемьдесят лет, то всего получается двадцать четыре миллиона.

«Двадцать четыре миллиона иен», — мысленно повторил я.

Меня вдруг охватила слабость: быть не может, всё-таки это слишком дёшево.

Я решил вновь посмотреть вокруг. Наверное, тут просто снимают телевизионную программу либо проводят психологический эксперимент. Или это всё же розыгрыш, причём довольно жестокий.

Впрочем, убегать от реальности было бесполезно. Мой разум отрицал происходящее, но интуиция твердила: «Девушка говорит правду». А в безумных, не поддающихся объяснению ситуациях я взял за правило доверять именно интуиции, а не разуму.

Видимо, остаётся смириться с суммой в двадцать четыре миллиона иен, и даже для этого мне придётся проявить мужество.

Однако девушка вновь заговорила, поведав куда более жестокую правду:

— Один год вашей жизни оценили по минимальной ставке — десять тысяч иен. Продолжительность оставшейся жизни составляет тридцать лет и три месяца — таким образом, всего мы можем предложить вам около трёхсот тысяч иен.

И тогда я расхохотался, но вовсе не потому, что принял её слова за шутку. Просто в этот самый момент я будто со стороны увидел себя, оглушённого ужасающей реальностью, и не удержался от смеха при виде своего глупого лица.

На бумаге красовалась сумма, на которую моего воображения явно не хватило.

— Разумеется, речь не идёт об объективной оценке. Такая сумма — всего лишь результат, полученный на основе критериев нашей компании, — словно оправдываясь, объяснила девушка.

— Мне бы узнать, что у вас за критерии, — сказал я.

Девушка обречённо вздохнула - видимо, об этом её просили сотни, тысячи раз.

— Подробности мне и самой неизвестны… Видите ли, точными подсчётами занимается другое бюро. Однако говорят, что цена зависит от следующих показателей: степень счастья, уровень реализации, вклад в общество. Другими словами, конечная сумма определяется на основании того. Насколько счастливее вы смогли стать сами, насколько счастливее вы сделали людей вокруг себя, насколько исполнили собственные мечты, насколько значительным оказался ваш вклад в общество — и всё это за время ещё не прожитой жизни.

Критерии, самые что ни на есть справедливые, стали последним ударом.

Если бы я упустил что-то одно: либо не смог построить собственное счастье, либо не сделал счастливее людей вокруг себя, либо не исполнил свои мечты, либо не внёс вклад в общество… Но мало того, что я сам не обрёл счастья, так ещё и не сделал никого счастливее, ни на йоту не приблизился к исполнению своей мечты, а о вкладе в общество и говорить нечего. Теперь, осознавая это, я окончательно потерял опору под ногами.

Кроме того, остаток жизни в тридцать лет — слишком мало для того, кому едва исполнилось двадцать. Неужели я умру от какой-то болезни? Или попаду в аварию?

— Почему мне так мало осталось жить? — спросил я, уже не надеясь услышать ничего утешительного.

— Прошу прощения, — ответила девушка с лёгким поклоном. — К сожалению, дополнительную информацию мне разрешено раскрыть лишь в том случае, если вы собираетесь продать время, здоровье или жизнь.

Я наморщил лоб и заявил.

— Дайте мне немного подумать.

— Сколько угодно, — сказала девушка, хотя её голос выдавал желание поскорее от меня отделаться.

В итоге я всё-таки продал тридцать лет, оставив себе три месяца. Жизнь, заполненная постоянной необходимостью подрабатывать, а также поход в букинистическую лавку и магазин с дисками как-то примирили с мыслью, что и мои вещи, и моё время ценятся весьма дёшево.

Сотрудница объясняла мне основные пункты договора, я только бездумно кивал и, когда она осведомилась, нет ли у меня каких-то вопросов, сразу же ответил, что нет.

Я просто хотел уже со всем покончить и уйти отсюда — из этого здания и этой жизни.

— Купля-продажа возможна до трёх раз, — заключила девушка. — Другими словами, вы можете продать либо купить жизнь, время или здоровье ещё два раза.

Я взял конверт с деньгами и вышел на улицу.

Не знаю, как это провернули, но я чувствовал, что на самом деле потерял часть жизни. Из меня будто выдернули какой-то стержень, оставив лишь десятую его часть. Говорят, что голубь с отрубленной головой какое-то время может свободно бегать по земле; пожалуй, я чувствовал себя таким голубем и самому себе казался мёртвым.

Когда я, собираясь прожить восемьдесят лет, осознал, что не доживу и до двадцати одного года, моё тело вдруг наполнилось странным нетерпением. Возросла значимость каждой секунды. Моя прошлая ипостась расслабленно думала, что у неё ещё целых шестьдесят лет в запасе, но теперь у меня оставалось всего три месяца, и я чуть не прыгал на месте подгоняемый мыслью: «Надо что-то делать».

Впрочем, сегодня я решил просто вернуться домой и лечь спать. Этот день вымотал меня до предела. О будущем следует подумать, хорошо выспавшись и открыв глаза не по звонку будильника.

На обратном пути я встретил странного человека. На вид чуть старше двадцати, он улыбался во весь рот и с выражением безграничного счастья на лице шагал по дороге.

Почему-то меня это привело в бешенство.

Добравшись до торгового квартала, я купил четыре банки пива и пять палочек куриного шашлычка и зашагал домой, отпивая и закусывая на ходу.

Жить оставалось три месяца, экономить было незачем.

Алкоголя я не пил очень давно, да и нервное расстройство сегодняшнего дня перенёс не лучшим образом. В итоге я очень быстро опьянел, и через полчаса после того, как вернулся домой, меня стошнило.

Так начались последние три месяца моей жизни — буду честным, начались просто отвратительно.