Три дня счастья

ГЛАВА 6 Тот, кто изменился, и тот, кто остался прежним

Наутро дождь не прекратился; он лил с такой силой, что послужил отговоркой не приступать к делу сразу после пробуждения. В итоге я спокойно обдумал дальнейший план действий.

Когда я разглядывал свой список предсмертных дел, подошла Мияги и спросила:

— Чем займётесь сегодня?

Я уже привык, что слышу от неё только плохие новости, и приготовился к очередной порции неприятной правды, твёрдо решив не поддаваться унынию, но продолжения не последовало. Мияги просто молча смотрела на мой список — похоже, спросила она без какого-либо умысла.

Я невольно задержал на ней взгляд.

Ещё при первой встрече я отметил, что она симпатичная.

Нет, буду честным: если говорить о внешности, именно такие девушки мне и нравились.

Холодный взгляд, печально изогнутые брови, резко очерченная линия рта, аккуратная головка, мягкие волосы, чуткие гибкие пальцы, худые белые ноги — перечислять можно было очень долго.

Вот почему с тех пор, как она появилась в моей квартире, я чувствовал себя скованным по рукам и ногам. При идеальной девушке и зевнуть-то было неловко, поэтому я старался контролировать свою мимику и даже дышать стал будто бы ровнее.

Окажись наблюдатель её полной противоположностью — скажем, нечистоплотным мужчиной средних лет, — я мог бы расслабиться и думать только о том, чего хочу. Но рядом с Мияги отчего-то становилось стыдно за свои извращённые желания и жалкие мечты.

— Это, конечно, только моё мнение... — проговорила Мияги. — Но неужели вы хотите выполнить то, что в списке?

— Так я же его составил.

— Понимаете... Мне почему-то кажется, что это больше похоже на список дел, которые кто-то другой должен выполнить перед смертью.

— Тоже вероятно, — согласился я. — Если честно, может, я вообще перед смертью делать ничего не хочу. Но и сидеть сложа руки нельзя, так хоть последую чьему-то примеру.

— А я думаю, что вы всё же могли бы прислушаться к себе, — глубокомысленно заключила Мияги и вернулась в свой угол.

Этим утром я пришёл к выводу, что нужно принять свои извращённые желания и жалкие мечты. Провести последние три месяца в согласии с собственными инстинктами, стать грубее и бесцеремоннее, если потребуется. Да и зачем себя сдерживать, если ясно, что мне уже нечего терять.

Я ещё раз посмотрел на список предсмертных дел и решительно нажал кнопку вызова на телефоне.

На этот раз трубку взяли через пару гудков.

Я вышел из дома с зонтиком, но дождь прекратился, стоило мне сойти на нужной станции, и это событие прямо-таки явилось символом моего невезения. На небе не осталось ни облачка — трудно поверить, что совсем недавно лило как из ведра, и зонт в моих руках казался совершенно неуместным. Ещё бы коньки захватил.

Мокрая дорога сверкала на солнце. Я решил спрятаться от жары внутри станции, но в помещении оказалось не намного прохладнее.

В кои-то веки довелось проехаться на поезде. Я зашёл в комнату ожидания, купил колу в автомате возле мусорки, сел на скамейку и осушил банку в три глотка. Мияги взяла минеральную воду и пила медленно, закрыв глаза.

Через окно виднелось небо с бледной радугой.

А я и забыл, что на свете бывает радуга. Помнил, что это за явление, условия, при которых можно его наблюдать, а также какое впечатление оно производит на людей, но нечто более явное и обыденное — сам факт его существования — оказалось, совсем вылетело у меня из памяти.

Я по-новому посмотрел на радугу и будто впервые увидел её по-настоящему. Огромная арка, протянувшаяся через небо, переливалась пятью цветами — не хватало ещё двух. Красный, жёлтый, зелёный, голубой, фиолетовый. Я представил палитру всех цветов радуги, пытаясь понять, какие же цвета пропущены. Недоставало синего с оранжевым.

— Да, смотрите хорошенько, — заговорила рядом Мияги. — Возможно, это последняя радуга в вашей жизни.

— Ага, — кивнул я. Добавлю, что, скорее всего, и в комнате ожидания я сижу в последний раз, и колы больше никогда не выпью, и шанса выбросить пустую банку уже не представится.

Я размахнулся и кинул свою банку из-под колы в голубой мусорный ящик. Жестянка приземлилась на кучу других банок, звякнув на всю комнату.

— Всё может случиться в последний раз. Но ведь так было всегда, ещё до того, как я продал свою жизнь.

Тем не менее слова Мияги пробудили во мне тревогу.

Я не переживал из-за радуги, комнаты ожидания или пустых банок из-под колы. Но сколько же дисков я успею послушать, сколько успею прочитать книг до того, как умру? Сколько сигарет выкурю?

Эта мысль меня напугала.

Со смертью человек лишается всех занятий.

Мы с Нарусэ договорились о встрече в ресторане, до которого от станции пришлось пятнадцать минут ехать на автобусе.

С Нарусэ я дружил в старшей школе. Он был примерно одного со мной роста или чуть ниже, с выразительными чертами лица; быстро соображал, умел поддержать любой разговор, а потому пользовался популярностью. При моей замкнутости и нелюдимости даже странно, что мы смогли найти общий язык.

У нас были схожие взгляды на жизнь: мы считали, что в этом мире большинство вещей и явлений достойны лишь того, чтобы над ними посмеяться. В старших классах мы часто засиживались вдвоём за столиком фастфуда и высмеивали всё, что происходило вокруг.

Мне захотелось ненадолго вернуться в те времена и над всем посмеяться, но я позвал Нарусэ ещё по одной причине.

Мияги села у прохода рядом со мной. Столик был рассчитан на четверых, но сидения оказались неширокими, поэтому мы с ней придвинулись чуть ли не вплотную друг к другу. Кроме того, Мияги пристально наблюдала за мной. Временами мы встречались взглядами, но это её ничуть не смущало.

Я надеялся, что при виде девушки, которая не отходит от меня и смотрит на меня во все глаза, Нарусэ сделает опрометчивый, но весьма приятный для меня вывод. Довольно жалкая надежда, но я ничего не мог с собой поделать. Печально, но именно таким оказалось моё первое истинное желание с тех пор, как я продал свою жизнь.

— Эй, госпожа наблюдатель, — окликнул я Мияги.

— Да, слушаю.

Я наклонился к ней и произнёс доверительно:

— Есть одна просьба...

Я хотел уговорить её подыграть мне, когда за наш столик подсядет парень, но тут подошла официантка и широко улыбнулась:

— Прошу прощения, выбрали что-нибудь?

Пришлось заказать кофе, и, когда официантка уточнила, будет ли что-то ещё, я на всякий случай спросил у Мияги:

— А тебе разве ничего не надо?

Она почему-то смутилась:

— Знаете, вам лучше не говорить со мной на людях.

— Почему? Это запрещено?

— Вообще-то я вам уже объясняла, но... Видите ли, мы, наблюдатели, совершенно незаметны для всех вокруг, кроме объекта наблюдения. Вот, взгляните.

Тут Мияги схватилась за рукав официантки и пару раз дёрнула.

Как она и обещала, та ничего не заметила.

— Любые ощущения, которые мы можем вызывать у окружающих, игнорируются их органами восприятия, — продолжила Мияги и подняла стакан в воздух. — Таким образом, когда я поднимаю стакан, для неё это не выглядит, будто он завис в воздухе. Для неё он никуда не исчез, не сдвинулся с места — просто вдруг перестал существовать. Люди не в состоянии обнаружить моё присутствие, но и осознать моё отсутствие они тоже не могут. Однако здесь есть единственное исключение. Наблюдателя может видеть объект наблюдения. Осложняется всё тем, что я существую для вас, но незаметна для окружающих, тогда как вас они прекрасно видят. Другими словами, Кусуноки-сан... Сейчас всё выглядит так, будто вы разговариваете сами с собой.

Я осторожно покосился на официантку: она смотрела на меня как на сумасшедшего.

Несколько минут спустя я попивал кофе, подумывая о том, чтобы уйти, не дождавшись Нарусэ. Этим бы и кончилось, появись он чуть позже. Однако он вошёл в ресторан за мгновение до того, как я решил скрыться, так что пришлось подать знак, приглашая его к столику.

Он чересчур бурно мне обрадовался, а ещё, очевидно, совсем не замечал Мияги.

— Давненько не виделись. Ну, как ты? — поздоровался Нарусэ.

— Нормально.

Хотя, конечно, человек, которому осталось жить меньше полугода, так говорить не должен.

Мы разговорились и вскоре болтали так же непринуждённо, как в школьные времена. Уже не помню, о чём именно шла речь, но это и неважно. Беседовали мы всегда с одной целью: взять какую-нибудь тему и поупражняться на ней в остроумии. Мы просто говорили, перебивая друг друга, тут же забывали о чём и весело смеялись.

О том, что жить мне осталось очень недолго, я решил умолчать. Во-первых, неизвестно, поверил бы мне Нарусэ или нет, а во-вторых, это только испортило бы атмосферу встречи. Узнав, что я умру меньше чем через полгода, Нарусэ начал бы выбирать выражения и меньше шутить, а то и вообще вбил бы себе в голову, что меня надо как-то утешить. Даже думать о таком не хотелось.

Кажется, мы довольно весело проводили время. До определённого момента...

— Кстати, Кусуноки, — будто вспомнил Нарусэ. — А ты до сих пор рисуешь?

— Нет, — резко ответил я, а потом постарался смягчить ответ: — Как поступил на первый курс, совсем забросил.

— А, правда? — рассмеялся Нарусэ. — Я уж не знал, как реагировать, если бы ты до сих пор этим занимался.

И тут всё закончилось.

Мой доброжелательный настрой по отношению к Нарусэ моментально испарился: десять секунд свели на нет три года дружбы. Мне с ним стало неинтересно.

Он попытался исправить положение шуткой, я же обратился к нему мысленно.

«Слушай, Нарусэ, — думал я, — ты просто не имеешь права смеяться. Да, безусловно, я сам бросил рисовать, но всё же это не повод насмехаться над моим увлечением. Правда, я считал, что тут тебе ничего объяснять не надо, сам должен понимать».

Мне перехотелось улыбаться; я закурил, но сидел молча и просто кивал в такт его словам.

Мияги рядом вдруг заговорила:

— Давайте сверим ответы.

Я отрицательно покачал головой, но она всё равно продолжила:

— Нарусэ только что вас разочаровал, но на самом деле он привязан к вам меньше, чем вы думаете. Изначально вы должны были встретиться через два года, поспорить из-за какой-то мелочи и окончательно рассориться. Лучше до этого не доводить, а просто прекратить с ним общение. Вы зря на него надеетесь, он того не стоит.

И тут я вспылил. Не потому, что она плохо отозвалась о моём друге или сообщила мне то, о чём я знать не хотел. Меня не задели циничные слова, и уж тем более я не вымещал на Мияги злость из-за того, что Нарусэ посмеялся над моей детской мечтой.

Но что же тогда меня вывело из себя? Сам толком не знаю. Нарусэ о чём-то беспечно болтал, Мияги рядом бормотала неприятные вещи, за столиком напротив две молодые девушки общались одними междометиями, постоянно повышая голос. Позади что-то праздновала какая-то театральная труппа: они постоянно произносили пафосные тосты; а в центре зала стол студентов время от времени взрывался невыносимо громкими аплодисментами. В какой-то момент я вдруг почувствовал, что больше не выдержу здесь ни секунды.

«Да умолкните вы все! — подумал я. — Почему никто не может вести себя тихо?»

Я схватил стакан и бросил его в стену, рядом с Мияги.

С громким звоном стакан разлетелся на осколки; в ресторане на какое-то мгновение стало тихо, но тут же все вновь зашумели. Нарусэ вытаращил на меня глаза, к нашему столу подбежала официантка. Мияги вздохнула.

И что это на меня нашло?

Я вытащил несколько купюр, положил на стол и выбежал из ресторана.

Увидев из окна автобуса старую бейсбольную площадку, я нажал на кнопку остановки, вышел и отбил триста мячей. Когда отложил биту, руки онемели и были в кровавых мозолях, с меня градом лил пот.

У автомата с напитками я купил «Покари Свэт»^[10], сел на скамейку, чтобы попить, и стал наблюдать за какими-то офисными работниками, которые пришли помахать битой. Всё вокруг казалось мне окрашенным в голубоватые тона — видимо, из-за своеобразного освещения.

Я вовсе не жалел, что распрощался с Нарусэ именно таким образом. Сейчас я и сам сомневался в том, что когда-то считал его своим другом. Возможно, он мне даже не нравился, просто иметь рядом того, кто с тобой согласен, было приятно.

Нарусэ изменился, а я остался прежним.

Похоже, в конечном счёте прав именно он.

Я ушёл с площадки и отправился к станции. Едва вышел на платформу, как прибыл поезд. Вагон был заполнен школьниками. Я вдруг почувствовал себя старым и закрыл глаза, прислушиваясь к стуку колёс.

Когда доехал, уже стояла ночь. По пути домой я заглянул в супермаркет. Автомобильная стоянка была усеяна мотыльками, но они даже не шевелились. Я взял пива и закусок и встал в очередь в кассу за двумя студентами, парнем и девушкой в спортивных костюмах и сандалиях, купивших то же самое.

Дома я разогрел на сковородке мясные консервы, добавив к ним лук, и съел, запивая пивом. Когда я задумался, сколько литров можно выпить перед смертью, пиво вдруг стало ещё вкуснее.

— Эй, госпожа наблюдатель, — окликнул я Мияги. — Извини. Не знаю, что на меня тогда нашло. Иногда я прихожу в ярость и не контролирую себя.

— Да, я знаю, — ответила Мияги.

Казалось, она была напряжена. Ещё бы не напрячься, когда посреди разговора в тебя запускают стаканом.

— Я тебя не поранил?

— Нет. Извините уж.

— Слушай, мне правда жаль.

— Не стоит. Меня ведь не задело.

— Когда закончишь писать в своём журнале, выпьешь со мной?

— Вы хотите выпить вместе со мной?

Я не ожидал такого вопроса, но подумал, что лучше ответить честно:

— Да. Мне одиноко, знаешь ли.

— Понятно. Извините, но я на работе.

— Так бы сразу и сказала.

— Прошу прощения. Просто мне непонятно, почему вы меня пригласили.

— Даже мне бывает одиноко. Твои предыдущие объекты наблюдения перед смертью наверняка тоже скучали по людям.

— Не помню, — ответила Мияги.

Я опустошил все банки, принял горячий душ и, когда чистил зубы, уже чувствовал здоровую сонливость. Видимо, из-за того, что помахал битой на площадке.

Я погасил свет и забрался в футон.

Похоже, стоило взглянуть правде в глаза.

Жизнь не станет легче лишь потому, что мне скоро придётся умереть. Наверное, легко вообще только тем, кто уже умер. Я это понимал, но по-прежнему ждал особого отношения к себе, потому что в глубине души надеялся: а вдруг мир сжалится надо мной?