Три дня счастья

ГЛАВА 5 Моё будущее

Я выключил свет и в темноте допил пиво. К счастью, сегодня я опьянел в меру, и это было хорошо: чтобы оправиться от удара судьбы, не стоит подавлять чувства, лучше с головой нырнуть в отчаяние и окунуться в липкую жалость к себе.

Старая квартира в синем свете луны вдруг предстала передо мной по-иному: в летнюю ночь комната с притулившейся в углу Мияги, похожей на дзасики-вараси^[7], обрела черты чего-то потустороннего, открылась мне совсем с другой стороны.

Казалось, я стою за кулисами сцены, и стоит шагнуть вперёд, как начнётся моё выступление.

Внезапно пришло понимание: да ведь мне теперь по силам всё что угодно. На самом деле затуманенный алкоголем мозг всего лишь заставил меня позабыть о собственной беспомощности и возомнить себя всемогущим, но я, конечно, решил, что изменился сам.

Я повернулся к Мияги и громко заявил:

— Я использую эти триста тысяч во благо и изменю всё к лучшему за оставшиеся три месяца.

Осушённая банка пива с грохотом упала на стол.

Я ожидал эмоционального отклика, но Мияги лишь приподняла голову от тетради на пару сантиметров перед тем как снова погрузиться в неё, коротко бросила:

— Неужели?

Я продолжил:

— Это всё-таки моя жизнь, даже если она стоит не больше трёхсот тысяч иен. Но я сделаю её ценной — ценнее, чем если бы она стоила тридцать миллионов или даже миллиардов, — таков будет мой ответ этому миру.

Во хмелю я нашёл свою речь окрыляющей.

Мияги поспешила меня разочаровать.

— Все так говорят, — протянула она, положила ручку на пол, обхватила руками колени и уткнулась в них подбородком. — Я уже раз пять слышала нечто подобное. Чем ближе день смерти, тем смелее люди в своих фантазиях, особенно здесь отличаются те, кто недоволен прожитой жизнью. Невезучие игроки склонны питать нереалистичные иллюзии, полагая, что уж в следующий раз всё будет иначе и они отыграются. Здесь принцип такой же: обездоленные склонны желать неосуществимого для себя счастья. Большинство людей, почуяв приближение смерти, заново открывают для себя очарование жизни и, приободрившись, приходят к выводу: «Раньше я был полным неудачником, но теперь осознал свои промахи и способен всё изменить». Мне кажется, все они совершают грубую ошибку. Ведь они всего лишь оказались на стартовой линии. На какой-то миг смогли обрести хладнокровие, проиграв кучу партий в азартной игре. В такой ситуации бесполезно рассчитывать на реванш. Кусуноки-сан, вдумайтесь: ваша жизнь стоила так дёшево, потому что за последующие тридцать лет вы ничего бы не добились. Вы ведь понимаете это?

Напоследок она бросила без тени эмоции в голосе:

— Неужели вы думаете, что тот, кто ничего не добился за тридцать лет, способен что-то изменить за три месяца?

— Не попробуешь — не узнаешь, — выдал я машинально и сам в душе поморщился — до того вяло это прозвучало.

В глубине души я понимал, что она права.

— Пожелайте лучше чего-нибудь простого и обычного, — сказала Мияги. — Всё равно ведь уже поздно. За три месяца что-то изменить невозможно — слишком маленький срок. Опять же, три месяца — это слишком долго, чтобы сидеть без дела. Не разумнее ли будет уделить время маленьким радостям? Стремление победить обрекает вас на поражение. Попробуйте признать поражение и найти в нём какие-то плюсы — убережёте себя от разочарования.

— Хорошо-хорошо, ты права. Но пожалуйста, не надо больше наставлений. — Я замотал головой.

В трезвом состоянии я бы с ней ещё поспорил, но сейчас возражать не было никаких сил.

— Наверно, мне в самом деле трудно понять, насколько я жалок... Слушай, а расскажи, что случилось бы в моей жизни? Всё моё будущее. Как я должен был провести эти тридцать лет, теперь уже потерянные для меня навсегда? Тогда, может, я перестану надеяться почём зря.

Мияги помолчала, а затем, сдавшись, заговорила:

— Хорошо. Думаю, вам действительно лучше всё узнать. На всякий случай предупреждаю: не стоит впадать в отчаяние, услышав правду. Мне известно только то, что должно было случиться в вашей жизни, но теперь именно этого с вами уже не произойдёт никогда.

— Знаю. Буду воспринимать как предсказание гадалки. Кстати, хочу заметить, что в отчаяние в принципе впадать не стоит. Просто иногда ничего другого не остаётся.

— Надеюсь, что это не ваш случай, — ответила Мияги.

Вдруг раздался грохот, который я поначалу принял за подземные толчки или рушащееся здание. Фейерверк — дошло чуть позже, и я не сразу его узнал, потому что запуска петард не видел довольно давно.

На фейерверк я всегда смотрел из окна; ни разу не наблюдал его с крыши, уплетая окономияки^[8], а также никогда не стоял под ним, сжимая ладонь любимой девушки.

Сколько себя помню, я предпочитал одиночество и сторонился людных мест. Просто думал, что всё это не для меня, к тому же робел при одной мысли о том, что могу случайно наткнуться там на кого-то знакомого. Парк, бассейн, школьный двор, торговые районы, летние фестивали и запуски фейерверков — в начальной школе меня туда было просто не затащить. Даже старшеклассником я держался подальше от мест скопления народа и старался гулять только по тихим улицам.

Последний раз запуск фейерверка мне довелось посмотреть в детстве, и, кажется, тогда рядом была Химэно.

Я совсем забыл, как выглядит фейерверк вблизи, и точно так же не мог вспомнить, громко ли он взрывается, когда стоишь прямо под ним. Пахнет ли воздух порохом в этот момент? Остаётся ли дым в небе? С какими лицами люди смотрят на вспышки в ночи? Я задавался такими вопросами и понимал, что о фейерверках не знаю почти ничего.

Вдруг захотелось выглянуть в окно, но меня останавливало присутствие Мияги: я живо представил, как она тут же скажет: «Почему бы вам не выйти на улицу, раз так хочется посмотреть на фейерверк?» И что я ей отвечу? Не говорить же правду: мол, не хочу, потому что мне неловко, когда вокруг люди.

И почему так? Жить осталось три месяца, а меня волнует, что кто-то там подумает.

Пока я боролся с искушением, Мияги, будто желая подлить масла в огонь, подошла к окну, убрала москитную сетку и высунулась наружу, чтобы взглянуть на фейерверк. Казалось, она не любуется им, а с восхищением рассматривает, как некую диковинку, но в том, что он её заинтересовал, можно было не сомневаться.

— Эй, госпожа наблюдатель. Ты чего туда уставилась? А кто за мной смотреть будет, чтобы я не сбежал?

Мияги ответила, не отрывая взгляда от фейерверка:

— Хотите, чтобы я за вами следила?

В её голосе мне послышалась ирония.

— Ещё чего. Жду не дождусь твоего ухода. При тебе толком и сделать ничего не могу.

— Правда? Вам будто бы есть чего стесняться. Кстати, если вдруг задумаете сбежать, то знайте: вы не должны отходить от меня дальше определённого расстояния, иначе это будет воспринято как желание нарушить общественный порядок, и вы сразу же умрёте. Так что будьте осторожны.

— Определённое расстояние — это сколько?

— Здесь нет строгого ограничения, но я думаю, что-то около ста метров.

Нет чтобы сразу сказать.

— Ладно, учту, — ответил я.

Где-то в небе раздался лёгкий хлопок: похоже, фейерверк близился к кульминации. Утих шум в соседней квартире: наверное, студенты ушли посмотреть на праздник.

Тут Мияги наконец заговорила о том, что должно было случиться в моей жизни.

— Так вот, в грядущие тридцать лет… Начнём с того, что студенческие годы пролетят очень быстро, — сказала она. — Вы будете только зарабатывать на жизнь, читать книги, слушать музыку и спать. Однообразные пустые дни сольются в один, и время помчится вперёд с огромной скоростью. Вы окончите университет, толком ничему не научившись, и по иронии судьбы устроитесь на работу, которую в детстве просто презирали. Тут бы вам смириться со своим положением, но вы по-прежнему будете думать, что вы особенный, и считать, что вам там не место. Это заблуждение помешает вам стать частью коллектива. С пустыми глазами вы будете ходить на работу и домой, трудиться, не щадя собственных сил и не оставляя себе даже времени задуматься о жизни. В итоге выпивка станет вашим единственным развлечением, амбиции и надежда на великое будущее исчезнут, и вы превратитесь в человека, который не имеет ничего общего с идеалом вашего детства.

— Но ведь такое со многими случается, — вставил я.

— Именно, со многими. Уныние — удел большинства, однако каждый переживает его по-своему. Вам жизненно необходимо ощущать своё превосходство над остальными, но в вашем мирке нет места ни для кого другого, и вам не к кому обратиться за душевной поддержкой. Полагаться вы можете только на себя. И крушение одной-единственной опоры приведёт вас к гибели.

— Гибели? — переспросил я.

— Так вы доживёте до тридцати пяти лет. Вы одиноки, единственное ваше хобби — бесцельная гонка на мотоцикле по городу. Наверняка вам известно, что это очень опасный вид транспорта, особенно для человека, который и так считает свою жизнь конченой. Однажды ваш мотоцикл столкнётся с автомобилем, но, к счастью, вы никого не собьёте, только улетите в кювет. Увы, после аварии вы потеряете многое. Половину лица, способность ходить, почти все пальцы.

Я разумом понимал, что значит «потерять половину лица», но в воображении не складывалось чёткой картинки. Скорее всего, выглядит эта самая половина просто ужасно — как место, которое раньше было лицом.

— Поскольку собственная внешность значила для вас немало, отныне вы подумываете о том, чтобы сделать последний шаг. Но именно на это никак не решаетесь. Вас по-прежнему не отпускает надежда. Надежда на внезапную перемену к лучшему. В самом деле, никто не станет отрицать, что такое возможно, но не более. Пожалуй, такая надежда — своеобразный инструмент в руках дьявола. Цепляясь за неё, вы проживёте до пятидесяти лет, но в итоге ничего не добьётесь и, окончательно опустившись, встретите свой конец в полном одиночестве. О вас никто не вспомнит, и вы умрёте с мыслью, что всё должно было сложиться иначе.

Странное дело, почему-то я безоговорочно поверил в её рассказ.

— Ну, что скажете?

— Что скажу? В первую очередь — как хорошо, что я продал эти тридцать лет.

Я не преувеличивал. Как сказала Мияги, ей было известно только то, что могло бы произойти со мной, но именно этого теперь не случится никогда.

— А вообще и три месяца стоило продать, оставил бы себе только три дня.

— Вы успеваете, — вымолвила Мияги. — Вам разрешено продать свою жизнь ещё два раза.

— В последние три дня и тебя ведь уже не будет?

— Да. Если вам настолько невыносимо моё присутствие, то это способ решить проблему.

— Я запомню.

А ведь продать всю оставшуюся жизнь теперь, когда стало ясно, что возлагать надежды на последние три месяца не стоит, было бы довольно разумно. Продать, оставив себе всего три дня. Но и сейчас меня удерживала та самая дьявольская надежда на внезапную перемену к лучшему.

Три месяца не имеют ничего общего с тремя десятками дет, о которых поведала Мияги. Будущее не предопределено. Почему же нельзя надеяться на перемены к лучшему? Вдруг меня ждёт что-то хорошее, и ради этого стоит потерпеть и пожить ещё чуть-чуть?

Вероятность не равна нулю, думал я и понимал, что умирать рано.

Звук дождя разбудил меня посреди ночи, Вода выливалась из сломанного водосточного жёлоба и непрерывно хлестала по земле. На часах было три утра.

В комнате стоял сладковатый запах. Я давно такого не чувствовал, поэтому не сразу понял, что пахнет женским шампунем.

Вывод напрашивался сам собой: шампунь принадлежал Мияги, и, пока я спал, она пошла помыться. Однако это никак не укладывалось у меня в голове. Я сплю на редкость чутко и просыпаюсь от любого шума: доставка газет или шаги на верхнем этаже мгновенно будили меня. Как же я ни разу не открыл глаза, когда Мияги ушла в душ? Или шум дождя удачно заглушал её шаги?

Это я решил обдумать как-нибудь потом. Странное чувство, охватившее меня при мысли, что едва знакомая девушка принимает душ в моей квартире, я тоже предпочёл проигнорировать. Сейчас мне нужно было выспаться перед завтрашним днём. Бодрствовать дождливой ночью нет никакого смысла.

Но сон всё не шёл, и я подумал, что уснуть мне поможет музыка, поэтому вставил в CD-плеер у изголовья один из непроданных дисков, альбом Please Мr. Lostman^[9], и надел наушники. У меня есть теория, что человек, который слушает Please Mr. Lostman, когда не может заснуть, неспособен на нормальную жизнь. Наверно, я слишком потакал себе, ища утешения в музыке всякий раз, когда мир меня отталкивал.

Возможно, сейчас приходится за это расплачиваться.