Три дня счастья

ГЛАВА 3 Наблюдатель в углу комнаты

Мало того, что я ужасно себя чувствовал, так ещё и ночь выдалась весьма душной. Когда всё-таки удалось заснуть, привиделся удивительно ясный сон.

Проснувшись, я остался в постели и начал перебирать в памяти его фрагменты. Нет, сон оказался вовсе не плохой, наоборот, даже счастливый, но до чего порой жестокая штука — счастливые сны.

Во сне я, ещё старшеклассник, очутился в парке. Парк был мне незнаком, а вокруг бродили мои одноклассники из начальной школы. Кажется, здесь проходила встреча выпускников.

Все держали в руках фейерверки и радостно шумели; искры подсвечивали дым красным. Я стоял в стороне и наблюдал за общим весельем.

«Как тебе в старшей школе?» — откуда ни возьмись рядом появилась Химэно.

Я покосился на неё, но не смог разглядеть лица: последний раз я её видел в десять лет, поэтому понятия не имел, как она теперь выглядит. Однако во сне я отчего-то понял, что Химэно очень красивая, и меня даже охватила гордость от знакомства с нею.

«Так себе, — честно ответил я. — Хотя могло быть хуже».

«И у меня», — кивнула Химэно.

В глубине души я обрадовался тому, что её юность проходит не лучше моей.

«Знаешь, я иногда думаю, — продолжила она. — А ведь весело тогда было, согласись?»

«Тогда — это когда?» — переспросил я.

Она не ответила, только села на корточки и посмотрела на меня снизу вверх:

«Кусуноки, тебя ещё не купили?»

«Ну... пока что нет», — ответил я и напряг глаза, пытаясь разглядеть выражение её лица.

«Неужели? — Химэно растерянно улыбнулась. — Хотя меня ведь тоже...»

Затем она прибавила с некоторым смущением:

«Вот и хорошо. Всё идёт по плану».

«Да, по плану», — согласился я. И проснулся.

Честно говоря, в двадцать лет такого сниться не должно.

«Детские мечты какие-то», — решил я с отвращением к самому себе. В то же время этот сон отчаянно не хотелось забывать, поэтому я очень старался запомнить его до малейших деталей.

Что верно, то верно: в десять лет я не был так уж привязан к Химэно — пожалуй, испытывал к ней лёгкую симпатию, не больше. Но вот незадача: в последующие годы ни один человек не вызвал у меня даже той самой лёгкой симпатии.

Вполне возможно, что именно детская привязанность и оказалась самым большим чувством в моей жизни, но Химэно исчезла из неё гораздо раньше, чем я это осознал.

Я запомнил сон с Химэно до мельчайших подробностей, а затем, не вылезая из футона^[2], переключился на мысль о том, что произошло вчера: я продал почти всю свою жизнь, оставив себе только три месяца.

Мне даже в голову не пришло, что это мог быть сон, — нет, минувший день ощущался весьма реальным. Я не сожалел о том, что сгоряча продал жизнь почти без остатка, а также не осознал ценности того, чего лишился. Напротив, будто с плеч свалился груз, и всё встало на свои места.

В конце концов, до нынешнего дня я продержался лишь благодаря слабой надежде, что однажды станет лучше. Не было никаких оснований так думать, но признать это казалось равносильно смерти. Как-никак даже самому никчёмному человеку однажды может улыбнуться удача, и все несчастья будут позабыты.

Эта мысль помогала мне не отчаяться, она же стала своего рода западнёй. Вот почему было полезно убедиться, что уже ничего никогда не станет лучше.

Теперь я мог спокойно уйти из жизни.

Однако, раз уж на то пошло, хоть остаток дней следовало провести по-настоящему весело, чтобы умереть с мыслью: «Да, я бездарно прожил почти всю свою жизнь, но последние три месяца перед смертью удались на славу».

Я решил, что схожу в книжный магазин, почитаю журналы и заодно хорошенько обдумаю своё недолгое будущее, но тут раздался дверной звонок.

Я никого не ждал: за несколько лет ни один гость не переступил порог моей квартиры, и в последующие три месяца это вряд ли изменилось бы. Скорее всего, либо ошиблись дверью, либо пришли за оплатой по счетам, либо собирались всучить какой-нибудь рекламный буклет — в любом случае ничего хорошего.

Звонок заверещал вновь. Я выбрался из футона и тут же ощутил сильную тошноту, как вчера вечером: организм всё ещё переживал похмелье. Пришлось заставить себя добраться до двери и открыть её. На пороге стояла незнакомая девушка, к её ногам прижимался небольшой чемодан на колёсиках.

— Вы кто? — спросил я.

В ответ она удивлённо посмотрела на меня, со слегка раздражённым видом достала из чемодана очки, нацепила их и вновь взглянула на меня, будто считая, что уж теперь-то я должен её узнать.

И я в самом деле узнал:

— Это ты вчера оценивала мою жизнь...

— Да, — ответила она.

В облике девушки мне больше всего запомнился именно деловой костюм, так что обычная одежда — хлопковая блузка и расклешённая юбка голубого цвета — делала её совсем другим человеком. Чёрные волосы спадали до плеч и чуть вились — вчера я этого не заметил, потому что они были стянуты в хвост. Глаза я тоже разглядел только сейчас, и через стёкла очков они отчего-то показались мне грустными. Из-под юбки торчали тонкие ноги, на правой коленке я заметил большой пластырь. Видимо, он закрывал серьёзный порез: шрам был заметен даже через толстую ткань.

При первой встрече мне не удалось точно определить возраст девушки — казалось, что ей от восемнадцати до двадцати четырёх лет, но теперь стало ясно: она моя ровесница, лет девятнадцать-двадцать.

И всё-таки для чего она сюда явилась?

Я сразу предположил, что в оценке обнаружили ошибку и послали сотрудницу сообщить об этом. Например, просчитались на порядок или выдали мне результат другого человека. Я отчаянно надеялся, что она пришла принести извинения.

Девушка сняла очки, аккуратно убрала их в футляр и вновь посмотрела на меня безразличным взглядом.

— Меня зовут Мияги. С сегодняшнего дня я буду вашим наблюдателем; — сказала она и слегка поклонилась.

Оказывается, я совершенно забыл про наблюдателей. Едва вчерашний разговор всплыл в памяти, как к горлу подкатила тошнота, так что я бросился в туалет, где меня и вырвало.

Оставив содержимое желудка в унитазе, я открыл дверь и оказался с Мияги лицом к лицу. Работа работой, но такая бесцеремонность неприятно удивляла. Я почти оттолкнул девушку с дороги, подошёл к раковине, умыл лицо и прополоскал рот. Потом набрал воды в кружку, выпил её одним глотком и упал на футон. Меня мучила жуткая головная боль, а летняя духота только усиливала её.

— Как я объяснила вам вчера... — Мияги вдруг возникла у самого изголовья футона. — В связи с тем, что жить вам осталось не больше года, с сегодняшнего дня я буду наблюдать за всеми вашими действиями. Таким образом...

— Будь любезна, оставь это на потом. — Я не скрывал раздражения. — Не видишь, что мне плохо?

— Как скажете. На потом так на потом, — ответила Мияги, затем вместе со своей поклажей подошла к углу комнаты, прислонила чемодан к стене, а сама села на пол, обхватив колени руками.

Она не сводила с меня пристального взгляда похоже, собиралась наблюдать за мной, пока я в комнате.

— Представьте, что меня здесь нет, сказала Мияги из своего угла. — Просто не обращайте на меня внимания и ведите себя как обычно.

Конечно, это вовсе не помогло забыть, что за мной теперь следит девушка. Я места себе не находил и время от времени украдкой поглядывал в её сторону. Мияги что-то писала в тетради — похоже, вела журнал наблюдений.

Было весьма неприятно сознавать, что за мной наблюдают. Часть тела, открытая взору девушки, отзывалась странным покалыванием.

Вчера мне действительно рассказали про наблюдателей. Оказывается, большинство людей, продавая свою жизнь, за год до срока предполагаемой смерти склонны переступать черту. Я не потрудился уточнить, что подразумевается под этим самым «переступать черту», но догадаться было нетрудно.

Соблюдать общепринятые правила человека заставляет вера в то, что у него есть будущее. Однако всё выглядит по-другому, если знать, что собственная жизнь вот-вот оборвётся, так как этой веры уже не остаётся.

Для защиты окружающих от отчаявшегося клиента и была разработана система наблюдателей. Наблюдателя приставляют к человеку, когда ему остаётся жить меньше года, и тогда о любом проступке объекта наблюдения тут же становится известно в главном офисе. В тот же миг провинившийся клиент умрёт — независимо от того, сколько ему оставалось жить. Другими словами, девушка-наблюдатель, сидевшая в углу комнаты, одним звонком могла лишить меня жизни.

Правда, по статистике клиенты не пытаются навредить окружающим, когда до смерти остаются считаные дни, поэтому за трое суток до окончания отведённого срока наблюдателей отзывают.

Выходит, я смогу побыть один лишь последние три дня своей жизни.

Я и сам не заметил, как заснул, а когда очнулся, головная боль и тошнота исчезли. На часах было семь вечера; первый день важнейших трёх месяцев жизни прошёл хуже некуда.

Мияги неподвижно сидела в углу комнаты.

Я постарался не обращать на неё внимания и вести себя как обычно: умылся холодной водой, снял домашнюю одежду, натянул выцветшие джинсы и расползавшуюся по швам футболку, а затем вышел купить себе еды на вечер. Мияги шла следом, отстав на три шага.

Заходящее солнце слепило ярким светом, заря казалась жёлтой. Где-то в рощице стрекотали цикады; параллельно тротуару пролегали железнодорожные пути, и мимо меня лениво проползали трамваи.

Я остановился у придорожного авторесторана^[3]. Широкое здание виднелось из-за зарослей деревьев — с трудом можно было разглядеть вывеску, крышу и поблёкшие стены. Внутри аккуратно выстроились в ряд вендинговые автоматы, перед ними расположились два стола с перечницами и пепельницами. Старые игровые автоматы с аркадами в углу немного оживляли унылую атмосферу заброшенного заведения.

Я сунул триста иен в щель автомата с лапшой и закурил, ожидая, когда блюдо приготовится. Мияги села на круглый стул и уставилась на мерцающую лампу. Интересно, как она собирается есть, пока наблюдает за мной? Вряд ли девушка способна обходиться без еды и воды, но, с другой стороны, я бы не удивился, окажись оно так на самом деле: впечатление она создавала жутковатое. Больше похожа не на человека, а на механическую куклу.

Я расправился с порцией обжигающе горячей и весьма дешёвой, судя по вкусу, темпуры-собы[4] выпил кофе из автомата. Сладковатый напиток со льдом освежил измученное жарой тело.

Да, жить мне оставалось меньше трёх месяцев, но я ел мерзкую еду, купленную в автомате, просто потому, что не знал ничего другого. Даже в голову не пришло, что можно выбраться в хороший ресторан и там поужинать. Скудная жизнь последних лет напрочь лишила меня воображения.

Утолив голод, я вернулся домой, взял ручку с блокнотом и попытался по пунктам расписать, что делать дальше. Поначалу легче оказалось представить занятия, к которым меня принуждала жизнь и от которых я теперь был избавлен; но чем больше я писал, тем яснее вырисовывалось то, что хотелось выполнить до смерти.

Список предсмертных дел (то, что хочу сделать перед смертью):

— не ходить в университет;

— не работать;

— не ограничивать себя;

— есть вкусную еду;

— смотреть на красивые вещи;

— написать завещание;

— встретиться с Нарусэ и поговорить с ним;

— встретиться с Химэно и признаться ей в своих чувствах.

— А об этом лучше забудьте.

Я обернулся. За спиной стояла Мияги (и когда успела подойти? Только что ведь в углу сидела) и вглядывалась в мои записи.

Она указала пальцем на последний пункт списка — «встретиться с Химэно и признаться ей в своих чувствах».

— А что, наблюдатели обязаны подглядывать и совать свой нос даже в такие дела? — съязвил я.

Мияги оставила мой вопрос без ответа и продолжила:

— Так уж вышло, что ваша Химэно-сан стала матерью в семнадцать лет. Она не окончила школу, в восемнадцать вышла замуж, через год развелась, в двадцать лет вернулась к родителям и сейчас занята воспитанием ребёнка. Ничего хорошего вы не добьётесь, если попытаетесь её найти. Через два года она сбросится с крыши, оставив мрачную предсмертную записку. Кроме того, вас Химэно-сан почти не помнит, а обещание, которое вы дали друг другу в десять лет, — и подавно.

Я и слова не смог вымолвить; на миг показалось, что стало нечем дышать.

— Неужели ты знаешь даже это? — наконец выдохнул я, изо всех сил стараясь скрыть смятение. — Судя по твоим словам, тебе известно всё моё будущее?

Мияги моргнула два-три раза и покачала головой:

— Кусуноки-сан, мне известно лишь то, что могло с вами произойти. Сейчас эта информация уже не имеет смысла: решение продать собственную жизнь полностью изменило ваше будущее. К тому же я знаю только самые важные, определяющие события того несбывшегося будущего.

Мияги поднесла к волосам правую ладонь и отвела прядь за ухо, не отрывая взгляда от моего блокнота.

— Насколько я понимаю, Химэно-сан очень много для вас значила. В вашей биографии её имя встречалось чуть ли не на каждой строке.

— Это относительно, — не согласился я. — Просто всё остальное для меня представляло куда меньшую ценность.

— Наверное, можно и так сказать. В любом случае поверьте: встреча с Химэно будет для вас напрасной тратой времени. Вы попросту испортите себе хорошие воспоминания.

— Спасибо за заботу. Только они давно уже испорчены.

— Но хоть время сэкономите.

— Может быть. А тебе вообще разрешено вот так брать и запросто выкладывать людям про их будущее?

Мияги удивлённо посмотрела на меня:

— Скорее позвольте спросить: почему вы решили, что это запрещено?

Тут я не нашёл что ответить. В конце концов, если я попытаюсь использовать свои знания о будущем во зло, Мияги тут же сообщит в главный офис, и я умру на месте.

— На самом деле мы желаем вам только спокойной жизни, — продолжила она. — Поэтому и даём советы, основываясь на информации о вашем будущем, и предупреждаем, чтобы избежать худшего.

Я озадаченно почесал голову:

— Послушай. Ты наверняка хочешь оградить меня от неприятных переживаний и разочарования. Но в итоге-то получается что? Отнимаешь у меня свободу переживать и разочаровываться. Да… Например, может, я не от тебя хотел узнать горькую правду, а непосредственно от Химэно, пусть она бы разбила мне сердце. С такой точки зрения ты оказываешь мне медвежью услугу.

Мияги раздражённо вздохнула.

— Вот как? Я-то думала помочь. Однако если вы так считаете, то с моей стороны, конечно, было весьма бестактно рассказать вам обо всём. Прошу прощения, — сказала она и поклонилась. — Напоследок позвольте предупредить. Не стоит ожидать, что дальше события будут развиваться по справедливому или логичному сценарию. Вы продали свою жизнь. Другими словами, по своей воле решили вступить в мир, в котором не действуют законы человеческого общества. Теперь практически бесполезно рассуждать о свободе выбора и праве на что-либо, ведь это было ваше решение. — Затем Мияги вернулась в угол комнаты и опять села, обхватив руками колени. — Тем не менее отныне я буду уважать ваше право на переживания и разочарования, поэтому ни слова не скажу об остальных пунктах вашего списка. Пожалуйста, делайте что хотите. Пока это не нарушает покой окружающих людей, я не буду пытаться вас остановить.

На мой взгляд, последнее наставление было совершенно излишним.

Я заметил словно бы печальное выражение на лице Мияги во время этой речи, но даже не задумался, что бы это значило.