Ушастый призрак

ГЛАВА 4

Мама ревела, свернувшись клубком на краю старой тахты, прямо на вытертом, аляповатом покрывале.

— Что случилось? — спросила я. Не ее, маму в таком состоянии трясти бесполезно. Хозяйку. Какую-то дальнюю родственницу папы, что-то вроде сестры мужа кузины... Словом, нашему плетню троюродный забор.

— В местных "Новостях" передали: в доме вашем пожар, а Паша в больнице. Состояние стабильно тяжелое.

Я покачала головой:

— В армии бы вам, тетя Оксана, цены не было. Докладываете хорошо: сжато и по существу. Давно она так? — Я мотнула головой в мамину сторону.

— С тех пор, как я ей мобильник не дала, — пожилая женщина осуждающе покосилась на вздрагивающую маму, но все же укрыла ее мягким коричневым пледом. Рыдания стали глуше и как будто реже.

— Потерпите, — попросила я. — Это пройдет. Как только выяснится, что с папой.

— Что с ней такое?

— Да, в общем, ничего фатального. Просто острая реакция на стресс. И воображение слишком живое, а терпения ни на копейку. Не выносит неизвестности, сразу начинает всякие ужасы выдумывать.

— Вот оно что! Тебе не передалось? — Спросила тетя Оксана. Словно речь шла о какой-то наследной болезни. Я невольно улыбнулась:

— Нет, у меня истерик не бывает. Я в папу удалась. Давай-ка ей лекарство дадим, да займемся делами.

— Может, лучше самогонки? — с сомнением протянула хозяйка.

— Самогонки обязательно. Только не ей.

Через пятнадцать минут, закончив с неотложными делами мы уселись на кухне и, действительно, дернули по пятьдесят граммов "для снятия стресса", которого ни у одной из нас не было.

— Не сердитесь, тетя Оксана. Мама просто папу очень любит.

— Себя она любит, — буркнула хозяйка, — больше всех.

— Не без этого, — согласилась я, — ну так и хорошо же. Себя любить. Все психологи говорят, что это правильно.

— Психологи и не то скажут, только заплати, — фыркнула хозяйка, прибирая корочкой ржаного хлеб остатки омлета с тарелки, — а я думаю так: Юле, наконец, взрослеть пора. Я вот сколько смотрю на нее — умная женщина и вроде не стерва, а как ребенок маленький.

— Ну не сейчас же ей взрослеть? — удивилась и возмутилась я.

— А когда? — резонно заметила тетка Оксана, — сорок один год отличный возраст, чтобы стать, наконец, взрослым, самостоятельным человеком.

Хозяйка говорила правильные вещи. Вот только я была с ней не согласна. Люди никогда не были равными и чужую ношу никому из нас не поднять. А маму... нужно не воспитывать, а беречь.

— Пойду, — сообщила я, сложив посуду в раковину, — до горы.

— Мобильник-то возьми.

— Есть.

Он, действительно, был. Резервный кнопочный аппарат, купленный за шестьсот рублей, с симкой, зареганой на бомжа. Раз в три месяца я сама кидала на него сотку. Только наличными, только с банкомата, никаких переводов. Интересно, сколько там этих соток? Хотя — нет, вру. Сейчас меня интересовал только один человек. Который купил мне этот мобильник и отдал, втихоря от папы.

Вот он и пригодился.

Он ответил сразу, он ждал этого звонка.

— Как вы? Как Юля?

— Плакала, — отчиталась я, — сейчас спит. Что произошло, Антон?

За три сотни километров отсюда человек, прижавший к уху дорогой айфон, замялся. И мне стало не по себе. Это же, мать его, Багров. Который всегда и во всем уверен, все помнит, понимает и ничего не пускает на самотек.

— Папа жив? — спросила я о главном. И тоже замерла, невольно размышляя — а как я поступлю, если он вдруг сейчас ответит "нет"? Это был... сложный вопрос.

— Да, — отозвался Антон и я выдохнула с невероятным облегчением. — Но поговорить с ним не выйдет, извини.

— Почему? — Спокойно спросила я. Раз папа жив, я буду спокойна. Теперь это вообще не сложно. — Он сильно обжегся?

— Кирюш... — я как наяву увидела, как Багров трет подбородок, узкий и острый, как топорик. — Он почти не пострадал, но сейчас лучше, если все будут думать, что он при смерти. Он в отдельной реанимационной палате, для всего города — лежит в коме.

— Поклянись, — потребовала я.

— Пусть я стану импотентом, если соврал.

Я хмыкнула:

— Смотри, ведь проверю.

— Ки-и-ира... — голос Багрова изменился, неуловимо, но радикально. Сквозь изумление в нем прорезались самцовые нотки, — смотри, поймаю на слове. И... не отпущу, — последние слова он выдохнул так, что меня обожгло и шевельнулось паническое — а не слишком ли вольно я шучу?

— Сначала поймай, — фыркнула я, волевым усилием выбросив из головы лишнее.

Я выяснила, что хотела. Если Багров готов шутить и лепить подкаты, папа точно жив и умирать не собирается. В ближайшие лет тридцать — точно.

— Это была еще одна попытка диалога?

— Как деликатно, — зло отозвался Антон, — да.

— И? Что из под нас хотят? Денег? Услугу?

— Кровь.

Мне показалось, что я не расслышала. Или что-то не так поняла.

— Постой. Ты имеешь в виду... Убить? Папу? Или — всех?

Всех — значит и Соню. И ее еще не рожденного ребенка.

— Нет, Кира. Он говорил буквально. Кровь. Из вены. Хватит пятидесяти миллилитров. Но кровь Паши не пойдет. Сони — тоже. Нужна либо Юлина, либо — твоя. Почему так — я не понимаю. И — кровь сами возьмут. Чтобы исключить подлог. Это было условием.

Я вдохнула. Выдохнула. И оч-чень ровно сказала:

— Ты меня подстрахуешь?

— Спятила? — спросил Багров после почти минуты молчания, — тебе отец что сказал делать?

— Беречь мать. Это и делаю. Слушай, это не анонимные письма, не звонки, не травля в соцсетях. Взрывы и поджоги это голимый криминал, и если кто-то пошел на такое, он серьезен. И не отвяжется. А если он возьмет в оборот маму? Она же на транквилизаторы сядет до конца жизни, если, вообще...

Я не договорила. Антон промолчал. С очевидными вещами спорить трудно. Вообще, очень трудно спорить, если полностью согласен с оппонентом. Пауза затягивалась.

— Ну? — поторопила я.

— А ты-то сможешь? Уверена? — наконец прорезался он.

— Вот, заодно, и узнаем. Так как — подстрахуешь?

Багров грязно выматерился, так, как никогда не позволял себе выражаться при мне. И совершенно другим, сухим тоном ответил:

— Понашевский мне платит за то, чтобы я сдох за вас.

— Очень хорошо. Тогда до созвона, — я сбросила вызов.

Если есть вещи, которые не выношу, так это пафосные мелодрамы про любовь, кровь и смерть за родину. Или за свободу — без разницы. Бесят!

Ведьмы селятся на отшибе. И не для того, чтобы никто не видел, как они голяком через трубу на метле вылетают и "иные богомерзкие вещи творят". Просто тем, кто не похож на других, как правило, нечего делать рядом с другими. Не смешиваются они, как вода и масло. А то, что цена свободы — одиночество, это общее место.

От "дома Гайтанки" вилась заросшая крапивой тропка к пожарному пруду, вырытому гораздо позднее и неправильно... а, может, и правильно. Просто в этой местности любой пруд со временем превращался в болото.

Гладь воды затянула зеленая ряска, по берегам поднялись камыши. Мостки, с которых уже никто и ничего не полоскал, наполовину сгнили. На них лежала рыжая, лохматая собака и время от времени лениво клацала пастью, пытаясь ловить стрекоз.

Трава за забором, не покосившимся, а уже почти лежачим, поднялась чуть не по пояс, но к крыльцу была протоптана тропинка.

Сам дом, как говорится, "реставрации не подлежал", только под снос и точку невозврата он прошел лет тридцать — сорок назад. Сейчас от него оставался остов, наполовину сгнивший. Почему место до сих пор не расчистили?

Тетка Оксана говорила, что просто никому не понадобилось. Огород здесь будет хорошим, ведьмы в этом толк знали, только ведь дачникам не огороды, а шашлыки нужны и барбекю... А какие шашлыки рядом с прудом? Вечером комары съедят. Смысл в этом был.

Я положила на разъехавшееся крыльцо белую булку и три куска сахара и присела. Нужно было подумать. Крепко подумать.

Ясно, что кровь понадобилась не для ДНК-теста. А зачем тогда? Порчу навести? Не то у меня настроение было, чтобы смеяться... но все равно было смешно.

Нет, порчу на крови сделать можно, кто бы спорил. Но скачать с форума ритуал, добыть "биоматериал" и наблюдать, как мимо тебя несут труп твоего врага — это, извините, из области бреда. Чтобы все получилось как надо, знающий человек нужен. Кто-то вроде моего знакомца Хукка с "Калевалы" две тысячи лохматого года. А знающий сразу определит, что ему подсунули кровь гайду — и что он с этими умниками сделает, даже думать не хочется. Нойды — они хоть и белые и пушистые, и несут добро и причиняют справедливость, но... нет у них запрета на вред человеку.

В отличие от нас, им можно. И болезнь наслать, и смерть. Гайду — нельзя. А нойдам — можно. Такой вот парадокс. Хотя, может, и не парадокс, все логично, кому и держать в руках нити жизни и смерти, как не "белым" шаманам. Не "темным" же гайду доверять такое?

И, если разобраться, не так уж мы были ущемлены в правах. У нойд и волхвов свои запреты. Например, им лгать нельзя. Вообще. Вот как жить в современном мире, когда даже в соцсеть с фейкового аккаунта не зайдешь? Хотя — Хукка как-то справлялся и даже не жаловался.

Я невольно улыбнулась, вспомнив худого как палка белобрысого парня с длинными, сильно ниже плеч волосами, собранными в хвост. Острое лицо, не понять, красивое или все же уродливое и темные колодцы глаз, почти без белка, из которых смотрела Сила. Не скрываясь. А чего прятаться — кто знает, тот и так знает, а кто не в курсе, тот просто не поймет.

Я тогда взглянула на него один раз и жестко придавила трепыхнувшееся сердце. Нойда и гайду это как "Альфа и Омега" из того мультика. Охотится вместе можно. А выть — нельзя.

Это могла быть любовь. Я не позволила ей родиться. Хукка это понял и в благодарность поделился кое-какими знаниями.

Парочку из них я и собиралась сейчас применить.