В разводе. Ты нас недостоин

19

Смотрю на тёмную машину, на людей в официальных костюмах, которые показываются из тёмного фургона с какими-то папками: хмурая женщина в очках и пара мужчин в форме с погонами. Мне становится жутко до дрожи. Я понимаю, что всё это делается только для того, чтобы меня напугать, и это очень успешно – напугали, даже несмотря на то, что всё это происходит за забором.

Мне безумно страшно.

Смотрю, не мигая, как они подходят к воротам и начинают звонить, стучать, не переставая, смотрят на окна. Я невольно отшатываюсь, чтобы не быть замеченной.

– Дома нет никого, никого нет дома, – повторяю про себя. – Уходите, никого здесь нет.

А что, если они не уйдут?

Судорожно выдыхаю, оставляя на стекле облачко собственного дыхания. Страх не отступает. Есть ли у них полномочия врываться в дом и отбирать детей силой? А что, если они вскроют ворота и дом? Страшно. Я не знаю, что делать.

Потом меня осеняет: Кирилл. Где, где его визитка, где я её оставила??

Бросаюсь вниз, нахожу её на комоде, набираю его, не сразу попадая пальцами в кнопки. Наконец дозваниваюсь. На пятом гудке он отвечает:

– Да?

– Кирилл…– выдыхаю с облегчением, – добрый день. Это… Это Эва. Приехала опека. Помните, я вчера вам говорила?

– Да, помню. Сейчас приеду, разберусь.

И бросает трубку.

Напряжённо наблюдаю в окно: минута, две, десять – люди не уходят, продолжают звонить в ворота. Вижу, как один из мужчин говорит по телефону. Неужели подкрепление вызывает? По спине ползут ледяные мурашки, меня слегка потряхивает от волнения.

Проходит десять минут томительного ожидания, и подъезжает машина Кирилла. Я медленно выдыхаю. Боже, хоть бы всё вышло, хоть бы он разрулил этот кошмар…

Мужчина выходит из машины и начинает разговаривать с этими людьми. Я вижу его лицо – равнодушное и мрачное. Если бы я работала в опеке, при виде этого мужчины мне бы захотелось свернуть свои полномочия и поехать домой пить чай с малиной, но, видимо, работники опеки не настолько малодушны.

Кирилл особо не производит на них впечатления, они снова кому-то звонят, а мужчина садится обратно в машину, но не уезжает, и ещё через пару минут приезжает полиция. Моё сердце ухает куда-то в пятки при виде авто с синей полосой.

Но они же не будут вламываться в дом?

Пульс гудит в ушах, пальцы сжимаются в кулаки, ладони потеют.

Или будут?

Теперь в ворота начинает звонить уже полиция. Через две минуты подъезжает ещё одна машина – это такси, а из него показывается свекровь. Кирилл разговаривает с ней с тем же равнодушным и мрачным лицом. Она что-то зло ему выговаривает, затем подходит к сотрудникам полиции.

В общем, против меня задействовали тяжёлую артиллерию. Против меня одной. И, судя по всему, Кирилл ничего не может с этим поделать. Свекровь начинает долбиться в ворота вместе с полицией.

Я закрываю глаза. Хоть прячься в подвале вместе с детьми… Чёрт побери, никто не торопится на подмогу!

Но едва успеваю так подумать, как к воротам подъезжает ещё одна машина. Я с облегчением узнаю в ней машину Натана.

Мой бывший муж выходит оттуда, идёт к представителям опеки.

«Что здесь происходит?» – читаю по его губам.

Бывшая свекровь снова начинает жестикулировать яростно, аж лицо покраснело, обрывки её фраз долетают до меня нечленораздельными, злыми звуками.

Мужчина серьёзно слушает, затем бросает что-то коротко и резко, оборачивается к полицейским, к опеке, что-то им говорит. Я смотрю, как те дают ему какую-то бумагу, а затем все разъезжаются. Натан жмёт руку Кириллу, тот уезжает тоже.

Я медленно выдыхаю.

Остаются только свекровь и Натан. Они заходят на территорию, ворота Натан открывает своими ключами, затем идут к дому. Мужчина звонит в дверь.

Разумеется, я не могу ему не открыть.

Свекровь красная от злости, но молчит. Я не понимаю, зачем она здесь. Смотрю на своего бывшего:

– Ты видишь, что за спектакль они здесь устроили, Натан?

Он молча берёт меня за руку, крепко стиснув пальцами запястье, и ведёт наверх, в большую спальню. Заталкивает в комнату и закрывает за собой дверь.

– Что не так? – мне нравится его гнетущее молчание.

Кажется, мужчина безумно чем-то недоволен. Я никак не понимаю, чем. Что я такого сделала, чтобы вызвать его недовольство?

– Я дал тебе дом, – начинает он вкрадчивым, низким голосом, глядя на меня сверху-вниз. – Я дал тебе всё для того, чтобы ты чувствовала себя уютно и безопасно. Так какого чёрта, Эва, ты не можешь быть хозяйкой в собственном доме?

Смотрю на него, ошарашенно хлопая глазами, и не понимаю, что он имеет в виду.

– Твоя мать, – начинаю, но он не дает договорить:

– Тебя никто не заставлял сюда пускать её. Я тебе сказал, что это твой дом, – продолжает он низким, напряженным голосом. – Моя мать – немолодая, не совсем здоровая и себе на уме женщина. Я не хочу с ней ссориться из-за того, что ты не смогла с ней подружиться, ясно тебе?

– Она вызвала опеку на меня, чтобы забрать моих детей… Она мне денег предлагала. Я же прислала тебе эту аудиозапись, ты видел?

– Я знаю свою мать, – продолжает он тихо и недобро. – И ты тоже её знаешь. Будь умнее, Эва. Не лезь на рожон. Я тебе дал всё для комфортной жизни с детьми, но ты почему-то не можешь этим никак воспользоваться. Строишь из себя жертву, ссоришься со всеми подряд. Всех вызываешь на скандалы...

– Так отпусти меня тогда отсюда, раз я такая плохая! – выдыхаю отчаянно.

Он щурит глаза.

– Ты можешь идти на все четыре стороны, дорогая, если тебе так тут не нравится. Но вот детей я тебе не отдам.