Вершина мира. Книга первая

Глава 5

А дальше, дальше все было, как в конце неудавшейся книги. Когда автор растягивает середину, а потом ему надоедает, и он комкает историю, наплевательски подминая и ломая героев, предлагает быстрый и какой-то смазанный финал.

Начало конца не заставило себя долго ждать. Вечером еще все было ровно, а утром на гладкой поверхности уже появилась первая трещинка, которая расширяясь, утягивала, словно песок, привычную жизнь. Как и обещал папа, на станцию были доставлены высокопоставленные арестанты. Им предстояло пробыть в самых глухих и дальних камерах полицейского отсека станции, пока проводится завершающая стадия следствия: допросы и дожим подозреваемых, с последующим чистосердечным признанием (если удастся) и передачей дела в верховный суд галактиона. Только этому суду позволяется рассматривать дела с подобным сроком давности, серьезностью обвинений, да и титулы преступников обязывают.

Утром я сообщила Владу, что вместо работы ему придется отправиться ко мне в отделение. Результаты последнего осмотра куда-то запропастились и придется проходить все заново, иначе не получит допуска к работе за пределами станции.

Влад с несчастным видом сидел в моем кабинете, дожидаясь результатов осмотра, которые безбожно запаздывали, основательно затерявшись на столе приемного отделения. По прошествии часа парень начал злиться, что утро проходит так бездарно, сверкал глазами, но подняться и уйти без разрешения, все-таки не посмел. От нечего делать улегся на кушетку в углу, отвернулся к стене и назло мне задремал. Я вздохнула с облегчением, накрывая парня одеялом. Отпала надобность уговаривать его подождать еще немного.

Сообщение от Эжена о благополучном прибытии конвоя, пришло спустя полтора часа. Я забрала из приемного давно готовые результаты и потрясла Влада за плечо. Парень открыл недовольные серые глаза и уставился на меня. Я показала ему бумаги, затем быстро выписала допуск к работе и отпустила с миром. Сердито буркнув «я пошел», вылетел из кабинета, сжимая в кулаке злосчастный допуск, быстрыми шагами пересек отделение, направляясь не к лифту, как обычно, а к аварийной лестнице, очевидно, решив, что лифта нужно ждать слишком долго, а мне может прийти в голову еще какая-нибудь блажь.

…Влад уселся на свое место, намереваясь допечатать отчет, который должен был сдать сегодня утром и сдал бы, кабы не Анины выдумки. На столе ожило переговорное устройство, засветившееся красным светом. Очень приятно – генерал вызывает! После утомительного сидения в больничном кабинете осталось только для полного счастья получить нагоняй от генерала, потом еще и Эжен за это подвалит, и все будет просто великолепно! Одолеваемый мрачными предчувствиями, Влад поплелся в генеральский кабинет, с тоской оглянувшись на так и не включенный компьютер.

Вывалился из кабинета генерала полчаса спустя недовольный и сбитый с толку. Он ожидал серьезного нагоняя за не сданный вовремя отчет и кипу сводок, по готовым делам, за которые даже не брался. Не говоря уж о том, что стажеру выделили в производство собственное дело, не очень серьезное, в пределах станции, но уже полностью его, а там и вовсе завал! Вместо этого генерал сказал, что работой Влада очень доволен, приказал быстренько подчистить все хвосты по делам, которые он вел вместе с Эженом и Никитой и… и отправил работать в хранилище нераскрытых дел.

Вот тебе и новость, раздраженно думал Влад, направляясь к своему месту. В хранилище работать никто не хотел, и все полицейские инспекторы уклонялись от этого как могли. С одной стороны, это большая честь для раба, говорящая о доверии к нему, а вот с другой… Что-то тут не то! Вот чувствует бедный раб всей своей многострадальной шкурою какой-то подвох! Генерал как-то благополучно забыл, что Влад всего лишь стажер и опыту без году неделя. И что он будет, спрашивается, делать с десятком старых дел?! Нет, что с ними делать, как раз-таки известно. Он должен их внимательно изучить, и решить, есть ли смысл возобновлять или лучше сдать в архив. Если Влад решит, что дела и дальше должны быть в производстве, их распределят между инспекторами. Вот ребята ему «спасибо» скажут, если им подвалят еще десяток дел! Да такое «спасибо», что он три дня света не увидит, так морда опухнет. Конечно, можно смухлевать, и дать рекомендации на архив, но генерал потребует отчета и внимательно с ним ознакомится. Черт, вот попал, так попал! Но больше всего настораживало, что никаких сроков генерал перед стажером не поставил. Хоть год в них копайся, а бессрочного разбора дел не бывает, вот это Влад, уже успевший хорошо познакомиться со здешними порядками, знал совершенно точно. Или его просто хотят убрать с глаз долой, заперев в хранилище? Если так, то винить в этом некого, кроме себя, нечего было про наркотики молчать!

Но хочешь, не хочешь, а браться надо, иначе Дмитрий Петрович вышибет из бригады и вот тогда начнется веселье. Аня давненько уже место санитара при послеоперационных палатах для него греет, и только повод дай, заставит полы мыть и судна таскать. Вот уж карьерный взлет, так взлет! Даже ссылка в хранилище раем покажется.

Весь остаток дня Влад разгребался со своими делами. Не было времени просто попить кофе, а про обед уже и не заикался. Он все сделал, несмотря на то, что спина отваливалась, глаза болели от напряжения и усталости, а желудок громко заявлял о себе. Сдав последнее дело дальше по команде, направился к хранилищу и получил указанные в списке дела. Десять увесистых папок зеленого цвета, это означало, что все сроки уже давно прошли и делам, как минимум два, три года. Переносить папки в специально отведенную для этой работы комнату пришлось в две ходки. С тяжким вздохом Влад принял эту радость в производство, поставив свою подпись в журнале хранилища.

Влад потер лицо ладонями, пытаясь разогнать усталость, налил кофе из автомата стоящего в углу, в большую тяжелую кружку, взятую со столика рядом, и отправился обратно в рабочую комнату. Надо хотя бы поверхностно просмотреть дела, выделить первоочередные, и разработать примерный план расследования, который уже завтра нужно положить на стол Эжену.

Поверхностно просмотреть не удалось. Начав, увлекся настолько, что не заметил, как основная часть ребят покинула отдел, а оставшаяся дежурная группа с удивлением поглядывает на раскрытую настежь дверь рабочей комнаты, заходить в которую никто не желал даже под страхом расстрела.

Разбирался только со вторым делом, когда на столе противно запищал мобильный. Влад вздрогнул и недоуменно пошарил по столу, отыскивая возмутителя спокойствия. Черная коробочка телефона нашлась под показаниями главного свидетеля. Влад выудил его из-под документов и нажал на кнопку.

– Ты идешь домой, или собираешься жить на своей работе? – недовольно поинтересовался телефон Аниным голосом.

– Что-нибудь случилось? – подавляя зевок, спросил Влад.

– Ничего. Ты на время смотрел?

– Нет, – честно признался он, переводя глаза с документов на циферблат часов, висящих на стене, и даже поперхнулся. Без двадцати три. Ночи.

– Ага, посмотрел, – удовлетворенно заметила Аня, услышав каркающие звуки, – живо домой. Не обедал и не ужинал, на себя плевать, так хоть о желудке подумай!

– Ань, не ругайся, я уже иду, – пообещал Влад, невероятно обрадовавшись этому нагоняю – она о нем беспокоится.

Затолкав телефон в карман, быстро разложил бумаги по папкам и запер их в столе. Аня права – хватит на сегодня. Если не поспать хотя бы пару часов, то завтра он ничего не будет соображать, а работать надо…

Дня три все было спокойно, и я даже забыла, что в одной из камер полицейского отсека сидит моя маман. Работы навалилось так, что вздохнуть было некогда, чему я несказанно радовалась, некогда придумывать всякие глупости. Влад так же, спасибо генералу, пахал, как проклятый, часто засиживаясь на работе за полночь.

Я закончила утренний осмотр и направлялась в комнату отдыха, мечтая об огромной чашке кофе и сигарете. Нет, все-таки сперва о сигарете, а потом уж о кофе! Жалко, что курить у себя в кабинете нельзя – противопожарная система на раз сработает, а мне этих приключений с подачи Влада на всю оставшуюся жизнь хватило! Зацепив в кабинете сигареты, отправилась в общий туалет. Единственное место в госпитале, где датчики системы не столь чувствительны, так что есть надежда, что меня не окатит чем огнезатушающим.

Забравшись с ногами на стойку у раковин, с удовольствием закурила. Упершись затылком в стену, наблюдала, как сигаретный дым лениво утягивается в решетку вентиляции. Нужно бы подумать о том, что пора готовить документы, паспорт новый и все, что там полагается, а еще, где найти толкового нотариуса, который сделает все быстро и по возможности безболезненно. Нужно бы… да вот только… страшно это. Будто своими руками строишь себе плаху.

В коридоре, за тонким пластиком двери послышались раздраженные шаги и возмущенное бормотание. Я встрепенулась, прислушиваясь. В отделении не должно быть беготни. Беготня означает внештатку.

– Нет, вы с ума сошли! – гневно выкрикнул глубокий женский голос. – Как, скажите мне, как я все, по-вашему, должна успеть?! Или вы думаете, что я могу разорваться надвое?! Так вот я такое не умею!

Я удивленно подняла бровь, узнавая в говорившей, всегда ровную, несколько меланхоличную Лику, психолога-эксперта. Это кто ж сумел сотворить чудо и довести доктора до белого каления? В ответ девушке слышалось тихое успокаивающее бормотание. Дверь уборной распахнулась и на пороге возникла распаленная гневом Лика.

– Это женский сортир, – предостерегающе бросила она через плечо, обращаясь к невидимому мне спутнику, – или вы желаете зайти следом и подержать меня за руки?! Не желаете? Это уже радует!

Лика шагнула в туалет и ловко прихлопнула дверь, явно надеясь щелкнуть приставалу по носу. Она вихрем пронеслась по помещению и рванув кран пустила холодную воду. Меня раздраженная женщина, похоже, не заметила. Я застыла с неприлично открытым ртом, разобрав, что Лика не просто ворчит, доктор материлась!

– С-с-с! – зашипела я, тряся кистью и отшвыривая в ближайшую раковину прогоревший окурок, ожегший пальцы.

Лика подскочила и развернулась на звук.

– Тьфу, ты! Анька, зараза! Напугала, разве так можно? – тряхнув головой, вопросила она. – Что ты здесь делаешь?

– Подсматриваю и подслушиваю, – честно призналась я, спуская ноги с бортика.

– Сигарета есть?

– Есть, – я вытянула из кармана пачку и, открыв, протянула эксперту.

– Ага, – Лика чуть подрагивающими пальцами выудила сигарету и, закинув в рот, принялась хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Я протянула ей свою и Лика, благодарно кивнув, прикурила. Закурив за компанию, решилась расспросить о столь несвойственном для девушки поведении.

– Кто ж вас, доктор, так достал?

– Ай, – фыркнула она, нервно затягиваясь, – сил нет никаких с этим начальством!

– Вы хотите поговорить об этом? – подражая коллегам Лики, я изобразила на лице предельное участие и внимание, поинтересовалась я.

– Анька, не юродствуй! – скривилась она, рукой отгоняя дым.

– Да не, я вполне серьезно, – я затушила сигарету и щелчком отправила окурок в урну, – пошли в комнату отдыха, там сейчас все равно никого не будет. Я собираюсь пить кофе и бездельничать еще минут двадцать, составишь мне компанию, а заодно расскажешь о своих бедах.

– Пошли, – вздохнув, согласилась она, споласкивая руки, – но это будет не совсем правильно и этично, ведь это вы все должны ходить ко мне со своими проблемами, а не я к вам.

– Лика, ты знаешь, что это диагноз? – поинтересовалась я, направляясь к выходу. – Как это у вас там – сверхценная идея вместе с синдромом незаменимости, помешанные на эгоизме и, вследствие всего шизофрения?

– Ты говоришь глупости, – нахмурилась Лика, – такого диагноза никогда не существовало!

– А теперь будет, – пожала я плечами, – кому-то же надо сторожить сторожей.

– Я, стало быть, сторож, а ты, значит, будешь меня сторожить? – мрачно хохотнула Лика. – Что ж, я согласна, все равно работать не хочется, признаться, просто не знаю с какой стороны за что браться.

В комнате отдыха, как я и пророчила, было пусто, народ предпочитал сползаться сюда ближе к обеду. Засыпав в кофеварку кофе, налила воды из канистры. Мы помолчали, глядя, как вода в кофеварке начинает закипать, подниматься по стеклянному желобу и, проходя через фильтр, темным гейзером выплескивается в резервуар. Кофеварка щелкнула, выключаясь, я разлила кофе по чашкам и уселась на диван, вытянув ноги. Лика плюхнулась рядом, взяла чашку, отхлебнула кофе и поморщилась – слишком горячий.

– Так что там за проблема неразрешимая?

– Вызвал меня с утра начальник и заявил, что сегодня я вылетаю на какой-то семинар, где завтра во второй половине дня буду делать доклад по психическим расстройствам различных социальных групп. Короче, истинный идиотизм, этот доклад сто лет никому не нужен, но начальство приказало, – Лика тоскливо вздохнула.

– Постой, как это сегодня вылетаешь?! – нахмурилась я, даже чашку в сторону отставила. – Это же не консультация какая на стороне! Это симпозиум, к нему готовиться надо!

– Надо, – тяжко вздохнув, подтвердила Лика, – вот кто-нибудь начальству бы еще это объяснил!

– Почему тебя заранее не предупредили? Это же не одного дня дело!

– Письмо затерялось на просторах сети, – кривляясь, загнусавила Лика, передразнивая начальника госпиталя, – оно должно было прийти две недели назад, но не пришло! Представляешь, о том, что будет симпозиум, наши узнали, только когда секретарь позвонила чтоб подтвердить участие!

– Бред, – протянула я.

– Бред говоришь? Нет, суровая реальность! Нет, чтоб отказаться! Куда там?! Мы подтвердили! Мы ж впереди галактики всей! А мне что теперь делать?!

– Прежде всего, успокоиться, – посоветовала я, почесывая бровь, – нервами ты тут ничего не сделаешь. У тебя хоть какие-то наработки есть?

– Есть у меня наработки, – досадливо отмахнулась Лика, – я ехать не хочу! Понимаешь? Этот доклад даром никому не нужен, только время потеряю!

Я кивнула. Да, я ее понимала. Воспоминание о последнем семинаре с моим докладом в программе, случившимся в позапрошлом году до сих пор вызывало тихое бешенство из-за бездарно потраченного времени.

– Но и это еще не все, – продолжила негодовать подруга, – сегодня из полицейского отдела позвонили и потребовали срочно провести освидетельствование! Нет, это просто немыслимо! Они хоть понимают, что это может занять уйму времени?!

– Ничего они не понимают и, хуже того, понимать не хотят. Им нужно это освидетельствование и все.

– Это точно, – вздохнула она, разглядывая кофейную гущу на дне чашки.

– А что за освидетельствование? – безразлично поинтересовалась я, искренне сочувствуя подруге.

– Да, рядовой случай, – махнула рукой Лика. – Некая фигурантка корчит из себя шизофреничку. Отвечать уж больно не хочется, а мне возись. Полдня уйдет на эти глупости. Анька, слушай, а может, ты того…

– Чего – того?

– Сходи за меня, а? Ань, ты же все знаешь! У тебя же чуйка, не у каждого психиатра со стажем такая есть! Ты ж уже ходила за меня пару раз, и твоим выводам я вполне могу доверять.

– Лика, тебе никто не говорил, что льстить нехорошо? Да не смотри ты на меня так! Конечно, схожу, – отмахнулась я от ее умоляющего взгляда.

– Анька, спасибо! Ты только отчет составь, а я подмахну, – Лика посмотрела на меня расширившимися глазами, не смея поверить своему счастью. – Там действительно ничего сложного! Зайди только ко мне за кое-какими тестами, чтоб солидно все выглядело, хотя, дело ясное – симуляция. Значит так, встреча назначена на два часа, фигурантку зовут Сабрина Куприна, обвиняется в убийстве двадцатилетней давности. Вырезала всю семью… Ань, что случилось?

– Ничего, – мотнула я головой, стараясь, чтобы голос звучал нормально, несмотря на тугой ком тошноты, подкативший к горлу. Дело выходит за рамки профессионального, и я не имею права…

– Ты плохо себя чувствуешь? – заволновалась Лика. – Если тебе нехорошо, я не буду в обиде, если ты откажешься…

– Все нормально, съела, наверное, что-то, накатывает сегодня, – выдавила я улыбку, – за освидетельствование не волнуйся, схожу сразу после операции.

– Спасибо тебе, – Лика одним глотком допила кофе, сполоснула кружки и поставила их в шкафчик, с беспокойством поглядывая на часы, – ты себе даже не представляешь, насколько меня выручила! Так, я побежала, а ты зайди ко мне за материалами и тестами, хорошо?

– Конечно, зайду, – пообещала я.

Лика кивнув, выскочила из комнаты отдыха. Я уперлась локтями в колени и спрятала лицо в ладонях. Надо дышать, надо успокоиться! Вот оно как получается! Я не верю в провидение, но, похоже, оно существует. А если так, значит, так надо, и мне не отвертеться от встречи с матерью. Что ж, миледи, держитесь… Забрав у Лики материалы, направилась в свой кабинет, до операции еще достаточно времени, чтоб успеть просмотреть оставленные мне документы.

В деле не было для меня ничего нового, все это я уже знала от отца. Меня заинтересовали только фотографии потерпевших. С одной на меня серьезно, без тени улыбки смотрел мальчик пяти лет, темноволосый, сероглазый, одетый в парадный костюмчик. Мальчишке было явно неудобно в этом одеянии, но он стоически терпел неудобства. Я погладила пальцем фотографию. Привет, Владушка. На следующей, молодая симпатичная женщина, светловолосая, кареглазая, с чуть вздернутым носиком и пухленькими губками, ага, а это, значит, наша мама. А вот от третьей прошибло электрическим разрядом. Влад! Именно тот, каким я узнала его, отмыв и откормив грязное пугало. Я несколько секунд разглядывала фотографию, пока до меня дошло, что это не Влад, а его отец. У Влада никогда не было строго черного делового костюма, да и носить он их не умеет, ему что попроще – джинсы и свитер. А этот, с фотографии, будто сжился с костюмом и чувствовал себя в нем очень комфортно. И прическа. У моего Влада никогда не было волос до плеч.

Я резко встала, сгребла материалы в ящик стола и отправилась мыться перед операцией.

Мельком глянув на циферблат настенных часов, висящих напротив операционной, я почти побежала в свой кабинет. Без десяти два. Успею. Сунув папку с копией дела и тесты под мышку, на несколько секунд замерла у зеркала. Поправила волосы и осталась собой довольной. Картинка, а не девочка – глазки горят, сложная операция прошла отменно, на щеках легкий румянец, нос, правда немного подкачал, но ничего, терпимо. Я одернула просторную форменную рубашку с глубоким треугольным вырезом и поспешила навстречу со своим призраком.

Остановившись у стойки дежурного, осведомилась, где де Санси. Молоденький незнакомый дежурный с подозрением оглядел мою хирургическую форму без опознавательных знаков, но с Эжем, все-таки связался.

Эжен выглядел хмурым, уставшим и недовольным. Невыбритая щетина придавала его физиономии разбойничий вид. Туго парню приходится. Увидав меня, его лицо скривилось, как от зубной боли.

– Только тебя мне здесь не хватает! – взвыл он, закатывая глаза. – Ну, что ты здесь делаешь, а, Романова?

– Вы эксперта вызывали?

– Да! Да, черт возьми, но я вызывал психиатра, а не хирурга!

– Очень хорошо. Наш эксперт, который обычно работает с вами, не может прийти по техническим причинам. Все остальные заняты под завязку, да и не пойдет никто больше в вашу богадельню, осталась только я. Если вы, господин майор, сомневаетесь в моей квалификации, то, милости прошу, заявите об этом моему начальству, пусть назначат мне профессиональную комиссию и…

– Все! Все, Романова, заткнись, Христа ради! – завопил он. – Мало мне мамаши, так тут еще и дочь. За что мне все это? – прохныкал он, обращаясь к потолку. Потолок определенно не знал.

– Эж, хорош комедию ломать, – устало попросила я, – у меня еще дел куча, давай побыстрее закончим и разойдемся каждый в свой угол.

– Аня, ни один суд не примет освидетельствование, подписанное тобой, ты это понимаешь?

– А освидетельствование и не будет подписано мной, – так же как он закатив глаза, сообщила я, – оно будет подписано Ликой, так что ни один суд не подкопается. И на суд, кстати, будет Лика ездить, а уж никак не я! А если эта гусыня, моя мамаша, на суде закатит истерику по этому поводу, ей никто не поверит. Солгав раз, вполне можно солгать еще бесчисленное количество, а она лгала по поводу своего душевного здоровья, иначе, зачем было бы вызывать эксперта.

– Анька, ты же потом жалеть будешь, – тихо проговорил он.

– Ты по поводу моей совести печешься, что ли? – недоверчиво переспросила я. – Что я свою мамашу посадить хочу?

– Что-то вроде того, – нехотя согласился Эж.

– Забудь, – посоветовала я, – со своей совестью я как-нибудь договорюсь. Попозже. К тому же, мамаше раньше надо было думать, лет двадцать назад, так что…

– Черт с тобой, – махнул Эж рукой, – пошли.

Эжен проводил меня в дальнюю комнату для допросов, оборудованную стеклом Гизела, прозрачным с одной стороны, соединяющим эту комнату с другой, маленькой, узкой, напичканной записывающей аппаратурой, специально для желающих наблюдать за допросом и оставаться при этом незамеченным.

Стены основной комнаты обшиты звуконепроницаемым материалом, выкрашенным в «веселенький» серый цвет. Посреди пустого помещения небольшой металлический стол с вмонтированным в него микрофоном, соединенным с записывающим устройством. Возле стола два неудобных стула. Яркая лампа под потолком заливала помещение пронзительным бестеневым светом. Обстановка подавляющая и не располагает к долгому гостеванию. Единственное, чего хотелось неподготовленному человеку, попав в подобную комнату, покинуть ее, как можно скорее.

Примерно в такой же комнате я рисовала лошадок, а потом делала уроки, поминутно дергая следователей и экспертов, когда ни черта не понимала математику, а после писала свою первую курсовую. В такой же комнате со мной доверительно разговаривал один из папиных напарников. Суровый хмурый мужик, смущаясь и забавно краснея, объяснял напуганной первыми женскими неприятностями девочке, что ничего страшного с нею не случилось, а потом приволок едва ли не весь ассортимент гигиенических средств из соседней аптеки. В такой же комнате меня утешала добрая половина участка, когда бросил первый мальчик. Ненормальное детство? Ничуть! По крайней мере, это гораздо лучше чем, если бы мой отец оказался судебным экспертом, или, скажем, патологоанатомом!

Я прочертила пальцем по столу, словив себя на том, что от воспоминаний губы расплываются в глупой улыбке, попыталась придать себе вид серьезной невозмутимости. Не получилось. Я скорчила рожу своему отражению, думая, как будет забавно, стой сейчас кто-нибудь по ту сторону стекла. Но с играми пора заканчивать, надо приниматься за работу.

Договорившись с Эженом, что тот будет отслеживать происходящее из потайной комнаты и вести запись, затеяла перестановку. Предстояло разместить стулья так, чтобы я не загораживала собой обзор ни ему, ни видеокамере и к тому же поставить подозреваемую в как можно более невыгодное положение.

Я подвигала стулья, чуть повернула стол. Уселась на стул, предназначенный для мамаши, и попросила, глядя в стекло:

– Эжен, поверни лампу немного влево, – лампа над головой зашуршала, поворачиваясь. – Еще чуть-чуть. Стоп! Вот так хорошо.

Так было действительно хорошо. Свет лампы теперь отражался в зеркале и раздражающе слепил. То, что надо, если я не желаю, чтоб меня узнали с первых же минут общения. Подозреваемая будет сидеть наискосок ко мне. Ей будет крайне неудобно смотреть на меня, и в глаза будут бить блики, создаваемые игрой света и неровностями стекла за спинкой моего стула. Я же, располагаясь спиной к зеркалу, буду надежно защищена от этого. Жестоко? Такова жизнь. Укрепив стулья в нужном положении при помощи напольных замков, опустилась на свое место полностью довольная собой и собственной жизнью, постаралась выкинуть из головы всяческие мысли. Надо сосредоточиться.

Долго пробыть в одиночестве мне не дали. Вскоре отворилась дверь, тихо щелкнув замком, и в комнату ввели подозреваемую. Я с интересом рассматривала женщину, одетую в темно-синюю тюремную робу. Гордая осанка, колючий взгляд сапфировых глаз, бледное, высокомерное лицо и черные волосы, собранные в пучок даже после нескольких дней ареста не потерявшие своего косметического блеска. Здравствуй, мама!

Я с интересом рассматривала ее, как некое мифическое животное, почти такое же, как единорог. Все о нем слышали, но никто не видел. Она меня не узнала, с некоторой помесью сожаления и злорадства поняла я. А что, вы доктор, собственно, хотели? Дети имеют особенность вырастать, и вы несколько изменились с момента вашей последней встречи. С неприятным чувством я осознала, что внешне она очень похожа на меня, только, естественно, старше, но те же волосы, глаза, брови, ресницы, нос, линия подбородка, фу, какая гадость! Впрочем, удивляться нечему, это же моя биологическая мать. Радует только одно, теперь я примерно знаю, как буду выглядеть, когда мне случится сорок.

Женщина без приглашения прошла к отведенному для нее месту и уселась на неудобный стул, закинув ногу за ногу. «Папироски в мундштуке, разве что, не хватает!» – с раздражением подумала я, хотя совершенно не собиралась раздражаться. Мне на нее плевать! Или не плевать, все-таки? А?

Куприна подалась вперед и, щурясь от отблесков света, приоткрыв рот некоторое время меня рассматривая, отвратительно пуская при этом слюну. По-птичьему повертев головой, она издала что-то похожее на хрюканье. Это все должно было сходу убедить меня, что она у нас скорбна головушкой. А через миг она стала снова самой собой – холодной расчетливой стервой. Удивленно подняла брови, глядя на меня, будто только сейчас меня увидела.

– Зачем меня сюда привели? – холодно поинтересовалась она, разглядывая мою госпитальную форму, а мне показалось, что я слышу себя, только в записи. – И вы кто? Врач? Я не вызывала врачей! Кто посмел вызвать мне врача без моего приказа? В конце концов, я герцогиня и моих приказов должны слушаться все! Где моя горничная?

– Все правильно, – подтвердила я, заставляя себя улыбнуться и говорить ровно. – Вы не вызывали врача, но такова процедура. Это обычна практика. Меня вызвал начальник этого отдела для освидетельствования вашего душевного здоровья и психологической стабильности.

– Сколько он вам заплатил? – подавшись вперед, хищно спросила она.

– Простите? – нахмурилась я, откидываясь на спинку стула и устраивая локти на узких подлокотниках. Похоже, разговор наш обещает стать интересным.

– Не делайте такие удивленные глаза, девчонка! – резко одернула она меня. – Я говорю про вашего начальника – Романова! Сколько он заплатил вам, чтобы признать меня нормальной, даже несмотря на мое душевное нездоровье?

– Простите великодушно… – спокойно проговорила я, сверяясь с бумагами, лежащими передо мной на столе, – госпожа Куприна, но моего начальника зовут Геннадий Васильевич Градобоев, он единственный и неповторимый. А никакого Романова я, простите, не знаю, а вызвал меня на освидетельствование следователь, ведущий ваше дело, – я снова сверилась с бумагами, – некий Эжен де Санси.

– Значит, про Романова вы ни сном, ни духом? – подозрительно поинтересовалась она.

– Вы абсолютно правы, – глядя на нее невинными глазами без зазрения совести соврала я.

– А мы с вами никогда не встречались? – Все так же подозрительно спросила она, внимательно меня разглядывая.

– Не имели чести, – тут уж и врать не пришлось, я так ее точно не помню, да и она меня тоже.

– Хорошо, – женщина напротив, откинулась на спинку стула и вроде бы успокоилась. – Спрашивайте!

А потом начала хохотать. Неистово и без наигрыша. Я переждала взрыв веселья, раскрыла психологические тесты, выданные мне Ликой, и дала старт всему тому фарсу, за которым в течение двух часов был вынужден наблюдать Эжен. Впрочем, посмотреть было на что, и я даже немного сожалела, что любуюсь этими картинками я, а не Лика, уж она-то оценила бы все по достоинству. Очевидно, маманя на досуге полистала книги по прикладной психологии, и набралась оттуда невесть чего.

Отвечая на вопросы теста, она вдруг впадала в ступор и замолкала на добрый десяток минут, застывая в одном положении и глядя перед собой стеклянными глазами, словно манекен в дорогом магазине. Я не торопила ее, пусть порезвится, если ей это так необходимо.

Где-то через час госпоже Куприной надоел этот прием и она решила разнообразить репертуар, впадая в неоправданную агрессию и даже делала попытки напасть на меня с целью удушения, в самый последний момент, однако, отказываясь от своих намерений. Она забивалась в угол и бормотала что-то, глядя перед собой невидящими глазами, будто в комнате был еще кто-то третий, моему взору недоступный. Все это представление сдабривалось полновесным бредом с яркими галлюцинациями и диалогами в трех, а то и в четырех лицах. Здесь она, пожалуй, перебарщивала – раздвоение личности еще куда ни шло, а вот растроение и расчетверение, это простите, ни в какие ворота! А уж в симптомы шизоидной истерички, которую симулировала моя собеседница, тем более.

Она безбожно мешала симптоматику, выхватывая куски из различных истероидных состояний, не гнушаясь симптоматикой явно алкогольного, наркотического и вирусного происхождения. Да уж, огромный поток информации и явное дилетантство все-таки погубят наш и без того сумасшедший мир.

Я изо всех сил помогала ей – сочувственно вздыхала, жалела, как могла, успокаивала, разговаривала ласково, короче делала все, чтобы убедить ее в моем безоговорочном доверии.

Напоследок Карина выдала мне самый шикарный номер своей программы, да так, что мне захотелось вскочить со своего места, зааплодировать и потребовать повторения на «бис». Она очень осторожно, можно даже сказать грациозно сползла со своего стула и изобразила так называемую «истерическую дугу», имитирующую больными эпилептический припадок. Как с листа! Она уперлась в пол затылком, не щадя свои ухоженные волосы, и пятками. Руки согнуты в локтях, плотно прижаты к бокам, пальцы в кулаки. До настоящих судорог, до кровавых борозд на ладонях.

Я, против выбранной мною роли, не двинулась с места и не поменяла позу, с непробиваемым спокойствием наблюдала за ней, и размышляла, зачем мне все это демонстрируется. Если она таким образом пытается убедить меня в своем психологическом нездоровье, то перестаралась уже на второй минуте – психически больные люди не выставляют все это напоказ, они с этим живут. Или она просто настолько уверовала в свою безнаказанность и гениальность, что считает всех вокруг себя законченными идиотами? Если так, тогда это точно диагноз, выставлять который я, естественно не буду.

От этих мыслей мне стало страшно рядом с собой – я не испытывала к этой женщине ни жалости, ни сочувствия, из-за того что должно будет с ней произойти не без моей помощи. Я всегда сочувствовала людям действительно больным, даже ипохондрикам, глубоко несчастным, болеющим одной из опасных форм психоза, и сознательно гробящим себя, выискивая в своем теле неизлечимые болячки, зачастую не имеющие к ним никакого отношения. Я за свою жизнь перевидала достаточное количество людей попавших за решетку. И даже их я могла если не простить, то хоть постараться понять, конечно, в зависимости от обстоятельств. Некоторых из них не только я, но и папа уважал. Рядом же с Кариной я испытывала только брезгливость и тупое раздражение, такое, какое испытываешь от не слишком сильной зубной боли.

Под аккомпанемент этих мыслей маманя наконец-то поднялась с пола, чем вывела меня из задумчивости и уселась на свой стул, как видно окончательно уверовав в победу над тупой докторицей, скромно сложила руки на коленях. Это почему-то вывело меня из себя. Все. Повеселились и будя, как говорит Саха.

– Хорошо, – зажав ненужные эмоции в кулак, с улыбкой проговорила я, – теперь, когда, я надеюсь, вы продемонстрировали мне все, что знали из психиатрии и других сюрпризов не предвидится…

– Что значит, продемонстрировала? – нервно вздрагивая, спросила она, по подбородку снова потекла струйка слюны.

– Может, хватит, а? Противно все-таки, – брезгливо скривилась я, и, достав из кармана носовой платок, протянула ей. – Вытрите слюни, саму, небось, передергивает. Ну, что же вы? Берите, это просто платок и ничего больше. Неужели вы так и не поняли, что ваше блистательное выступление не нашло должного отклика в моей душе, и я всего лишь повеселилась, пока вы отрабатывали свою программу?

Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, и даже пузыри пускать забыла. Этот тон, передернутый у старого папиного друга и никогда еще не подводивший, усталый, холодный, профессиональный и немного ленивый, сразу же произвел должное впечатление.

Еще бы нет! Такая благожелательная совсем молоденькая доктор, едва закончившая свой престижный институт, и, конечно же, не видевшая ни одного мало-мальски серьезного психически больного человека, ахала и охала, убеждая симулянтку, что верит безоговорочно. Вдруг взяла да и превратилась в бездушного, уставшего от окружающей тупости профессионала, который если и не все на свете видел, то поглядел достаточно. Несмотря на юный возраст. Я пожала плечами и положила платок на стол перед ней.

Не знала она только одного, отчего ей стало бы еще неуютней в этом паскуднейшем из миров. У этого самого профессионала имеется основательный на нее зуб, и этот профессионал знает кое-что, чего не знает ни один из полицейских инспекторов, занимающихся этим делом, и поэтому с превеликим удовольствием подведет ее этим знанием под расстрельную статью.

– Ладно, – с холодным высокомерием пожала плечами Карина, взяла платок, вытерла губы и подбородок, – не получилось, так не получилось. А вы не могли бы мне объяснить, где же моя ошибка? Ведь я так хорошо готовилась…

– Хреново вы готовились, – проговорила я, вытягивая ноги и прикрывая глаза, – и самая основная ошибка в низком качестве и большом количестве информации. Не надо разбрасываться. А вы что – все симптомы в одну кучу, нехорошо. Это вам не каша, которую не испортить маслом. В психиатрии не бывает такого. Да и вы же понимать должны, что можете обвести вокруг пальца только полицейских, тем более, насколько я помню, им запрещено проводить допросы с пристрастием. Ладно, не буду забивать вам голову лишней и совершенно не нужной профессиональной информацией, повторюсь только, ваша основная ошибка как сейчас, так и двадцать лет назад, в том, что вы хотите получить многое из ничего.

– Что вы имеете в виду, говоря про двадцать лет? Я по-прежнему утверждаю, что меня арестовали совершенно незаконно! И предъявляют какие-то дикие обвинения, что я деверя своего вместе с женой зарезала! Бред совершеннейший! Да и какое собственно до этого дело врачу?

– Вы правы, врачу до законности ареста и обвинений совершенно нет дела, – кивнула я, наблюдая за ней из-под полуопущенных век. – Всю нужную информацию, что требовалась для освидетельствования, я уже собрала и могу с полной уверенностью признать вас психически здоровой, но ответьте мне на один интересующий вопрос, как профессионал профессионалу, без излишней лирики, вам мальчишка-то по ночам не снится? Такой маленький, лет пяти от роду, темноволосый, с серыми глазками?

– Я не понимаю, о ком вы говорите, – все же надо отдать ей должное, владела она собой, конечно когда не придуривалась, отменно. Хотя что-то такое все же мелькнуло в глубине глаз. Все-таки я хоть немного, но заставила зашататься землю под ее ногами провалившейся экспертизой, на которую она возлагала большие надежды. Что ж, будем развивать успех, и пара козырей в рукаве у меня еще есть.

– Ну конечно, ведь столько лет прошло, посмею вам напомнить, его звали Владислав. Припоминаете?

– А-а, похоже, вы имеете в виду моего племянника? Так, простите, я не понимаю, отчего он должен мне сниться. Конечно, для семьи была огромная утрата, потерять сразу и отца и сына. Но я причем?

– О, конечно же, ни причем. Но он так плакал, когда его продавали, цеплялся за штанины вашего второго, между прочим незаконного, супруга, так просил не бросать и пожалеть. Совершенно, бедняжка, не понимая, отчего его дядя, скорее всего любимый, а как же – другого-то нет, отдает его абсолютно чужим и злым людям, которые сразу же приложили к маленькой ножке раскаленную железку, а когда начал выворачиваться и кричать, еще и плеткой отлупили. А как он тянул к вам ручки, неужели не снится? И не делайте вид, что вы забыли! – я говорила вкрадчиво и тихо, наблюдая, как в ее глазах все больше и больше растет страх, и уже не вмещаясь, выплескивается бледностью на лицо. – Ой, что-то вы моя милая, побледнели! – саркастически ухмыльнулась я. – Ну, не диво, этого же никто знать не должен был. А я вот знаю. И не только это, но и многое другое. Есть от чего испугаться, правда? Мало того, что я знаю, так я еще все это…

Ее глаза расширились сначала от удивления, а потом начали наливаться дикой яростью. Этим она выдавала себя с головой, вот таким вот манером, косвенно признавая вину. И она, и я это понимали.

– Ах, ты, сучка! – прошипела она медленно поднимаясь.

– Си-деть! – сквозь зубы процедила я, и она послушно опустилась назад. – Не усугубляйте, миледи, у вас итак обвинений выше крыши, – презрительно бросила я, – стоит ли к ним еще и нападение при служебных обязанностях присовокуплять?

– Вы все равно ничего не докажите, – зло сверкнув глазами заявила она, – он давно уже мертв. Домашний ребенок ни за что не выжил бы. А даже если вы и записали мои последние слова, мой адвокат докажет, что я находилась под психологическим и физическим давлением. А после наймет другого доктора, намного компетентней, чем вы, и он под присягой объявит о моей несостоятельности! Вот так-то. У вас ровным счетом ничего не получится!

Она расхохоталась мне в лицо, теша себя сознанием полной своей безнаказанности и больших денег, стоящих за ее титулом. Я стиснула зубы, чувствуя, как красная пелена дикой ярости застилает глаза и заполняет мозг. В этот момент я вполне могла свернуть шею этому чудовищу в женском обличье, сидящему напротив меня. Вцепившись в подлокотники стула, я подалась вперед.

– А это мы еще посмотрим, – непослушными от злости губами ответила я на ее тираду. – Да, кстати, нам пора познакомиться, как зовут вас, я знаю, а меня Анна Дмитриевна.

Я вышла из комнаты для допросов, демонстративно громко щелкнув замком в закрывающейся двери, чтобы у моей мамаши не возникло дикой идеи попробовать сбежать. В коридор навстречу мне выскочил из аппаратной Эж.

– Анька, ты молодец, – весело сообщил он, – ты расколола ее! У нас теперь достаточно материалов, чтобы засадить ее надолго.

– Переведи ее в аппаратную, но не сразу, минут через десять, – не глядя на друга, приказала я.

– Ань, ты чего? – удивился Эж.

Я посмотрела на Эжа, он заглянул мне в глаза и даже отшатнулся.

– Ну, чего ты кричишь, сейчас все сделаю, – пробормотал он, хотя я и слова не сказала, развернулся и снова скрылся в аппаратной.

Расколола я ее, как же! Ее еще дожать надо, растоптать! По стенке размазать! И плевать мне на последствия! Я отправлю ее на галеры до конца жизни, если подобное наказание еще применяется где-нибудь в галактике!

– Где Романов? – рявкнула я, до смерти перепугав дежурного.

– К-который, – заикаясь, уточнил он, отступая за стойку, – старший, младший?

– Средний! – сбавила я обороты, пожалев дежурного.

– Где-то здесь, – парень неопределенным жестом обвел помещение, – его позвать?

– Да, пусть идет во вторую комнату для допросов. Немедленно!

Направляясь ко второй аппаратной, я лениво подумала, что Романовых в последнее время на станции действительно развелось, как собак нерезаных. Целых пять штук, клан прямо какой-то, а скоро и все шесть будет, если у папани по отношению к Наташке действительно серьезные намерения, а там восемь, девять и так далее, что в принципе, вполне предсказуемо. Что-то ты, Аня Дмитриевна, отвлеклась. Соберись! Последний акт этой комедии может оказаться драмой.

…Дежурный нашел Влада в архиве, где тот, задумчиво потирая лоб, вчитывался в стенографию допроса. Дело об убийстве банкира. Безнадежное и явно заказное. Самый настоящий «глухарь», если пользоваться сленгом. Глухарь! Мать его! Но что-то в нем, в этом самом «глухаре» не так, и ответ на самом верху лежит, только руку протяни. А не получается… Да и три года, прошедшие с момента преступления, не предполагали раскрытия по «горячим следам», и ни одной мало-мальски серьезной версии. Влад всю голову сломал, пытаясь найти то маленькое, царапающее несоответствие. Он уже почти нащупал, оставалось совсем чуть-чуть. Но появился дежурный и поломал все стройные рассуждения, сообщив, что Аня требует Влада, и изволит сильно гневаться. Из-за чего, интересно? Быстро перебрав в уме все свои прегрешения за последнюю неделю, не нашел ничего стоящего, из-за чего Аня прилетела бы в участок злая как черт и устроила разборки на глазах у изумленной публики.

Выругавшись сквозь стиснутые зубы, сгреб в кучу документы, безнадежно мешая и путая их, потом и за неделю не разберется, что и откуда! Сунул стопку в специальный ящик, запер его и отправился выслушивать хозяйский нагоняй неизвестно за что.

Да что такое происходит?! Вопрошал себя Влад, идя в допросную, куда его вызвала Аня. Почему с незавидным постоянством начали на голову валиться неприятности, словно из рога изобилия? Сначала Эжен, позвал к себе в кабинет и долго отчитывал за неправильно составленные сопроводительные документы к сданному в архив делу, что было очень обидно, поскольку Влад допустил всего две незначительные ошибки, на которые и внимания-то особого не обращают. Но Эж бушевал долго и когда отпустил свою жертву, у стажера огнем пылали щеки и уши, а между лопаток было противно и мокро от пота. Влад вывалился из кабинета начальника сжимая в руке злосчастную сопроводительную, которую предстояло переписать, заверить и сдать по новой, предварительно предъявив Эжену. Оказавшись за своим столом, заставил себя успокоиться, иначе никакой работы не получится. Едва он смог унять расшалившиеся нервы, убеждая себя, что все не так уж и плохо, как все усилия пошли прахом – мимо прошел Дмитрий Петрович, дружески хлопнул по плечу и поинтересовался, как продвигаются дела. Влад в ответ пробормотал «продвигаются», стыдясь, что врет генералу, ни о каком продвижении и речи не шло, он завис на деле об убийстве банкира, а остальные Влад почти и не открывал.

– Ну, ну, работай, – хмыкнул генерал, – вечером доложишь, что ты там нарыл.

От этих слов Влада бросило в пот. Что он вечером доложит? А кто виноват? Нечего врать было, теперь выкручивайся, если сумеешь. Поэтому и сидел битых три часа в архиве, поэтому и перебирал материалы дела, а тут на тебе – новая напасть! И что Аньке от него понадобилось? Да и место какое выбрала – комнату для допросов, оборудованную аппаратной! Это все равно, что поставить его голым в рабочем зале. Уже через десять минут весь участок будет знать о его унижениях! Ну и ладно! Ну и черт с ними со всеми! Переживем! В конце концов, это всего лишь выговор, а не публичная порка!

Наверное, в жизни просто началась черная полоса и ее нужно пережить, с тяжелым вздохом и покорностью судьбе решил Влад.

Остановившись у серой двери с цифрой два, Влад коротко вздохнул и отважно постучал в серый пластик. Если она думает, что он будет молча слушать, покорно опустив голову, то жестоко ошибается! Все-таки он не сделал ничего такого, чтобы позорить его на весь участок. Вынырнув из своего раздражения, с удивлением посмотрел на закрытую дверь, из-за которой не доносилось ни звука. Влад еще раз постучал и, не услышав ответа, в недоумении толкнул дверь. Какую еще гадость измыслила хозяйка, чтоб поиграть на нервах у своего раба?

Сунув голову в приоткрывшуюся щель, оглядел плохо освещенную комнату, в углах которой сгустились черные тени. Пусто! Может, вышла куда? Еще раз тяжело вздохнув, Влад переступил порог.

Оглядев два стула, стоящих у стола Влад немного помедлив, выбрал тот, что стоял спинкой к зеркальному стеклу. Так, по крайней мере, он сможет хоть немного сохранить чувство собственного достоинства, если кому-то из коллег взбредет в голову заглянуть в аппаратную в момент разговора, да и свет, отраженный зеркалом не будет бить в глаза. Откинувшись на спинку стула и устроившись с наибольшими удобствами, Влад расслабился, закрыл глаза и приготовился ждать…

Влад появился очень быстро, опасливо озираясь, зашел в комнату. Постоял, растерянно глядя на два пустых стула, мимолетно пожал плечами и уселся спиной к стеклу. Что ж, декорация не плоха. Я выглянула из аппаратной и сделала знак Эжену, чтобы тот привел заключенную.

…Все больше раздражаясь, Влад посмотрел на часы. Он сидит в этой темной комнате уже десять минут. Где, спрашивается, ее носит? Или она просто забыла, что приказала ему прийти? О том, что это могла быть гадкая шутка коллег, думать просто не хотелось. Нет, они, конечно, на многое горазды, но не до такой же степени!

Нет, ну где ее носит? Что она о себе думает? А если сейчас сюда заглянет Эжен, или, не приведи Бог, генерал и обнаружит своего подчиненного откровенно гоняющего балду, вместо того, чтобы благотворно трудиться на благо Межгалактической полиции? Да его просто мордой по столу начнут возить и уже не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова! Черт, когда же закончится этот день? Таких бесконечно долгих дней давно уже не было. А еще и это мерзкое ощущение, будто за ним наблюдают, затылок так и раскалывается.

Поерзав на стуле еще не меньше минуты, Влад решительно поднялся и шагнул к зеркальной перегородке…

Эжен украдкой послал мне разочарованный и какой-то побежденный взгляд. Я попыталась подбодрить друга слабой улыбкой, которую тот вряд ли увидел. Вот уже пять минут мы стояли возле стекла в темной аппаратной и любовались коротко стриженым затылком. Мы не включали света, иначе можно было испортить все представление. Единственный человек, чувствовавший себя победителем, была Карина. Она с видом превосходства поглядывала на своих незадачливых конвоиров, скрестив руки в наручниках на животе и до предела выпрямив спину. «Влад! Мать твою! Сколько ты еще будешь сидеть на одном месте? – мысленно орала я на парня, сверля взглядом его макушку. – Встань, пройдись по этой чертовой комнате! Ну же!»

И словно услышав мой молчаливый призыв, Влад пошевелился, потер пятерней затылок и шею. Встал и шагнул к зеркалу, оказавшись в полоске света перед стеклом. Безжалостный луч выхватил из сумрака его лицо, ярко вычертив каждую черточку фамильного достояния Куприных. Влад чуть подался вперед, близоруко прищурившись, стараясь разглядеть, что делается в соседней комнате. Карина слабо отшатнулась от молодого человека, тихонько звякнули наручники. А он все продолжал стоять прямо напротив нее, отделенный лишь прочным непрозрачным стеклом. Узнала. Я едва сдержала вздох облегчения, все получилось! Теперь ее можно спокойно передавать Эжену, пусть дожимает сам. Клиент полностью созрел.

И тут Влад выдал такое, о чем я и мечтать не могла. Отказавшись что-то рассмотреть за стеклом он гордо выпрямился, сверкнул злющими глазами и тишину аппаратной разорвал его гневный рык:

– Романова! Я знаю, что ты там. Сколько я еще могу тебя ждать?! У меня, по-твоему, в запасе вечность?!

Карина отшатнулась от гневного мужчины и подняла руки в попытке защититься, забыв про стекло и про охрану вокруг.

– Нет!!! Серафим, нет! – истерически закричала она, и голос ее рвался на самых высоких нотах. – Нет! Это не можешь быть ты! Я убила тебя! Я зарезала тебя, как свинью, вот этими самыми руками, и смотрела, как ты подыхаешь, захлебываясь в собственной крови! – теперь это была настоящая истерика, не симуляция и выходила она у мамаши не так красиво, но зато правдоподобно.

– Я видела, как тебя хоронили! – захлебываясь верещала она, пребывая будто в забытьи. – Ты подох, слышишь?! И ублюдок твой подох! Я получила за него целых двести кредов! Серафим! – перешла она на дрожащий шепот. – Ты не мог выжить! Не имел права! Титул и деньги теперь мои, а ты уже двадцать лет гниешь в гробу! Убирайся!

– Увидимся вечером! – зловеще заявил Влад, который естественно не мог слышать вопли Карины.

Он раздраженно взъерошил волосы и круто развернувшись, пошел прочь.

– Стой! Ты ублюдок! – надрывалась Карина, колотясь в прочное стекло. – Я доберусь до тебя, ты слышишь?! Я убью тебя еще раз! Ты не смеешь мне угрожать!

Я-то ожидала простой очной ставки, а тут такой подарок – чистосердечное признание! Я аж глаза закрыла от удовольствия. Черт, да я даже подумать не могла, что Карина признает во Владе убитого отца. Конечно, они похожи, может даже больше обычного, но не как две капли воды же! Некоторые отличия определенно существуют, впрочем, двадцать лет, да и стресс сделали свое дело, Карина не обратила на них внимания. Она просто видела то, что хотела видеть и чего так сильно боялась. Впрочем, я и сама в первый момент перепутала отца с сыном.

Видя, что соседнее помещение опустело, Карина решила перенести гнев с мифического героя на вполне доступные личности, то есть на меня и Эжена. Эж, как и я находившийся в состоянии эйфории от неожиданного признания чуть замешкался, когда Карина повернулась ко мне и зашипела, словно рассерженная змея:

– Это все из-за тебя! Он пришел из-за тебя!

Поняв, что ситуация выходит из-под контроля Эжен бросился Карине на плечи надеясь повалить на пол и утихомирить, совершенно не подумав, что у человека, находящегося в экстремальном для него положении просыпаются не дюжие силы. Майор на мгновенье повис на ней, и тут же отлетел к стене, как тряпичная кукла.

– Я убью тебя, как и всех, кто стоял на моем пути! – прошипела она, надвигаясь на меня, выставив вперед руки с ярко-красным маникюром. – Я выцарапаю тебе глаза!

Делать нечего, придется защищаться. Ну не доводить же дело до абсурда, в самом-то деле! Я подпустила Карину к себе и почти не размахиваясь, врезала ей в челюсть, вложив в удар весь свой небольшой вес. Костяшки пальцев неприятно хрустнули, соприкоснувшись с подбородком герцогини, она отлетела назад, ударилась затылком о стену и сползла на пол.

– Я тоже рада тебя видеть, мамочка, – усмехнулась я, глядя на поверженную противницу и потирая ушибленную кисть.

– Молодец, девочка, – хмыкнул Эжен откуда-то снизу из темноты, – не растерялась.

– Эж, ты где? – позвала я, вглядываясь в темноту, – На полу, что ли?

– Ага, – согласился он, – включи свет. Выключатель где-то рядом с тобой.

Я нащупала на стене кнопку выключателя, по потолку пробежала световая волна, и я, наконец, смогла оглядеться. Герцогиня кучей тряпья лежала на полу, перегораживая собой узкое помещение. Возле входной двери сидел Эжен, лицо его было бледным, на лбу выступили крупные капли пота. Он бережно поддерживал неестественно вывернутую правую руку. Вывих. Я перешагнула через лежащую на полу женщину, брезгливо подумав, как бы ни наступить. Опустилась перед Эженом на колени, быстро расстегнула его рубашку и осмотрела поврежденное плечо.

– Опять выскочило, – пожаловался он, скосив глаза на вывихнутый сустав.

– Вижу.

– А вправить сможешь? – Эж с надеждой заглянул мне в глаза.

– Естественно, вставай, пошли в госпиталь.

– Ань, вправь его так, без госпиталя, а? – заканючил он.

– Эж, плечо надо обезболить, – терпеливо объяснила я, – да и зафиксировать после этого не помешает.

– Ань, ну не могу я пока в госпиталь, – заныл Эж, – мне дело закрывать надо, отчеты писать. Работы выше крыши, понимаешь? Вправь так, чего тебе стоит? Я потерплю, обещаю. Все равно хуже, чем сейчас уже не будет, а завтра я к тебе приду, прямо с утра, честно!

– Сегодня!

– Хорошо, приду сегодня, как скажешь, только сделай что-нибудь, терпеть сил нет!

Я коротко кивнула соглашаясь. Взяла его одной рукой за локоть, другой за запястье.

– Готов?

– Да.

Я резко потянула его руку, одновременно проворачивая и заставляя сустав встать на место, стараясь сделать это как можно скорее. Эж вскрикнул, послышался тихий щелчок, означающий, что сустав встал, как положено.

– Спасибо, – пробормотал Эж, откидываясь на стенку и вытирая рукавом пот с лица.

– Рукой по возможности не двигай и подвяжи ее каким-нибудь ремнем, чем шире, тем лучше, – наставляла я, – как только освободишься, сразу ко мне, я сегодня до одиннадцати. Снимки делать надо. Ты говоришь, это уже не в первый раз?

– Да, третий или четвертый.

– Смотри мне, как бы операцию делать не пришлось!

– Ну, Романова, что ты, в самом деле… – Эж хотел добавить что-то еще, но замолк и быстро поднялся, легко опершись о мое плечо. Взгляд его был устремлен мне за спину.

Я тоже поднялась и оглянулась. Карина следила за нами, лежа на полу, не делая попыток подняться. Когда она очнулась? Черт ее знает… потеря сознания, может продлиться от нескольких секунд до часа, а те минуты, что мы с Эжем сидели на полу, на нее никто внимания не обращал. Эжен в один шаг пересек расстояние, разделяющее его с лежащей женщиной, левой рукой он ухватил ее за локоть и рывком поднял на ноги. Я отошла в дальний угол аппаратной, не то чтобы боялась, нет. Просто было противно. Эж, крепко удерживая арестованную, открыл дверь и громко позвал Никиту.

В ожидании Никиты в аппаратной висело густое молчание. Я смотрела через стекло в пустую комнату, где совсем недавно принудила свою мать дать показания против себя самой, возможно подписав ей тем самым смертный приговор. Что самое интересное, это меня ничуть не трогало. Карина все это время сверлила меня пристальным, злым взглядом.

Явился Никита и Эж грубо толкнул к нему герцогиню, коротко приказав: «В камеру!». Никита, ухмыльнувшись, профессионально перехватил женщину в наручниках за локоть, как совсем недавно Эжен и повел ее вон из аппаратной. Они были уже на пороге, когда герцогиня резко повернулась и, глядя в мою спину, я видела ее отражение в стекле и чувствовала жар между лопаток, спокойно произнесла:

– Ты, выходит, моя дочь. Что ж, ты хороша, даже лучше чем я. Это замечательная, хорошо спланированная и осуществленная месть, только расскажи, где ты взяла такого похожего…

Ей не дали договорить, Никита выволок ее в коридор и захлопнул дверь. Я хотела развернуться, крикнуть вдогонку, что это не было местью, и никто ничего не планировал, что это была случайность, роковое стечение обстоятельств, если угодно. Но, естественно, делать этого не стала. Глупо. Карина все равно не поверит, а мне не хочется ни объясняться, ни оправдываться перед женщиной, которую я ждала почти всю жизнь, но так и не дождалась. Детство рухнуло, словно хрупкая бабушкина ваза, разлетевшись на миллион сверкающих, острых осколков. Внутри было пусто и холодно. На плечо легла ладонь Эжа.

– Ань, ты не расстраивайся, ладно? – тихо попросил он.

– Не буду, – безразлично ответила я и потерлась щекой о его руку, – ты иди, работай, а я тут еще немножко постою и тоже пойду.

– Ань, но ты же не собираешься?… – жалобно проговорил он, выглядывая из-за моего плеча.

– Вскрывать вены, вешаться и травиться? – усмехнулась я, глядя на его отражение, и покачала головой. – Нет, это того не стоит.

– Вот и правильно, вот и молодец, – похвалил он меня повеселевшим голосом, – ну, тогда я пошел?

Я молча кивнула, и через мгновение услышала тихий шелест закрывающейся двери. Я прислонилась лбом к холодному стеклу. На сердце было гулко, как на старом чердаке, где скопилось много ненужного хлама. Да, уж, взрослеть – это всегда больно. Я только сейчас поняла смысл этой фразы. Оказывается, когда остаешься без детских иллюзий, то ощущаешь себя выкинутым на мороз прямо из теплой постели. Голым, дрожащим, жалким. И это только твоя маленькая трагедия вселенского масштаба. Страшная, неотвратимая, как горная лавина, она накрывает тебя с головой и тянет неизвестно куда, бросая на твердые острые камни. Взрослеть, это всегда больно.

Я глубоко вздохнула и нашла в себе силы смести и выбросить вон никому не нужные осколки. Мне понадобится еще очень много сил. Это еще не трагедия, трагедия будет впереди, и я не врала Эжу, сказав что не стану затевать суицид из-за матери, а вот из-за Влада… не знаю. Но у меня в запасе еще целых три недели, чтобы решить это. Двадцать один день, почти целая жизнь. Тогда, стоя в аппаратной и глядя на свое искаженное отражение в темном стекле, я была уверена в этом. Впрочем, людям свойственно ошибаться.