Вершина мира. Книга первая

Глава 7

Собираясь на дежурство, я по привычке обошла помещения, проверяя, все ли оборудование выключено. Последней в моем списке значилась кухня – самое взрывоопасное место. Проверив бытовые приборы, на секунду задержалась на пороге, в последний раз оглядывая помещение. Мой рассеянный взгляд выхватил одинокую чашку с ободком кофейной гущи на стенке, стоящую на краю обеденного стола. И так теперь будет всегда, пронеслась в голове тоскливая мысль, донимающая своей безысходностью, вот уже целую жизнь. Да, наверное, именно так. Одинокая чашка, одно полотенце в ванной, всегда сухое, ты никогда не забываешь повесить его после того как вытрешься, на теплый радиатор и не бросаешь смятой сырой тряпкой на пол в рассеянности промахнувшись мимо. И ботинок сорок пятого размера посреди малюсенькой прихожей, о которые вечно спотыкаешься, едва не разбивая нос, тоже не будет. И носков, с удивлением обнаруженных скомканными под диваном в гостиной и еще сотни мелочей, подтверждающих, что рядом с тобой обитает расхлябанное и такое необходимое для твоей жизни существо мужского пола, именуемое Владислав Романов… Нет, Куприн. Уже Куприн. Будет тихо, чисто, сухо, и одинокая чашка на обеденном столе. Интересно, почему стол именно «обеденный»? Я лихорадочно ухватилась за эту глупость, лишь бы не позволить снова навалиться тоске.

Так почему же стол «обеденный»? Ведь за ним еще завтракают, ужинают, бесконечно пьют чай и кофе, спешат, ругаются, мирятся и делают еще массу разных дел, нужных и не очень, вместе и поодиночке… поодиночке… Забудь! Вот прямо сейчас, возьми и забудь! Открестись!

Но уже поздно. Поздно. Я это поняла лишь два дня назад, что действительно поздно. Натурально! Явственно! Навсегда! На миллионы лет вперед и назад. Поздно открещиваться, и забыть никак, хотя до этого все казалось так просто. По крайней мере, я пыталась себя в этом убедить.

Эжен пришел ко мне на работу два дня назад и язвительно сообщил, что Влад, видите ли, переселился жить в участок и ночует в одной из пустующих камер, как последний бомж. А еще он попросил меня не волноваться, заверив, что за бомжом присмотрят и не позволят натворить глупостей. Эжен и Никита полностью на моей стороне и поддержат любое мое решение, каким бы абсурдным оно ни казалось с первого взгляда.

Я рассеянно поблагодарила друга, стараясь не выказывать эмоций. Я-то надеялась, что вернувшись тогда с вылета, найду Влада в его комнате, несмотря на нашу ссору, но его не было. Не пришел он и на следующий день. Только Эжен заглянул в неуклюжей попытке успокоить, а я, вместо того чтобы пожаловаться другу, продолжала смотреть в медицинские назначения, прекрасно зная, что по первому же моему слову Влада доставят домой, даже если при этом придется его заковать в наручники и тащить за шиворот. Но как бы мне этого ни хотелось, я изо всех сил делала вид, что Влад меня совершенно не интересуют. Вот только всегда понятные буквы расплывались странной вязью, а сердце сжималось тоскливой безысходностью. И эта самая безысходность сообщила, что ни забыть его, ни откреститься и отпустить полностью я не сумею, и предстоит жить с этим оставшийся миллион лет, в которые вдруг превратилась обыкновенная человеческая жизнь.

А инстинкт самосохранения, ответственный за мое психологическое здоровье, подсказал безрассудную мысль, искрой мелькнувшую в мозгу: «А если все оставить как есть? Он ведь твой и деваться ему некуда! Ты его любишь и незачем обрекать себя на все круги ада, отпуская его! Перебесится, остынет, вернется. Ему же идти некуда, кроме как к тебе!» «Вернуться-то вернется, но простить – не простит, а так мне не надо!» – остудила я свой инстинкт самосохранения, и он молча, досадуя на мою глупость, уполз в дальний угол сознания. Прости.

А Эжена, участливо хмурящегося и не знающего чем еще помочь, я поблагодарила и отпустила с миром. Напоследок друг предложил притащить Влада домой силком, я лишь отрицательно покачала головой. Он, тяжко вздохнув, ушел.

Ну как я могу объяснить все другу, если не могу объяснить самой себе, путаясь в собственных оскорбленных чувствах, жалости к себе и к своей любви, которой суждено долго и болезненно умирать? А Влад, что ж, он не виноват ни в чем, и этого я тоже никому не сумею объяснить. Не поверят. Просто Влад вырос из наших отношений, как ребенок вырастает из коротких штанишек, а я и не заметила. И думать о будущем стало вдруг слишком поздно. Просто ему нужен воздух, тесно стало, вот и все, и не остается ничего другого, как отпустить его. Я сумею. Я это уже почти сделала.

И вот теперь одинокая кружка с остатками кофе на почему-то именно обеденном столе. И тишина. Даже Олег и тот сбежал от меня к папе, а точнее к Нике, почти сразу за Владом, под предлогом интенсивной подготовке к экзаменам. Они с Никой решили закончить год экстерном, погулять на папиной свадьбе, родитель назначил ее на конец месяца, дня через два после запланированного мною отъезда Влада, и вместе с Сахой и Васькой полететь на Бору на каникулы. Но мне почему-то казалось, что экзамены только отговорка – Олег Владу симпатизирует, и меня осуждает изо всех своих подростковых сил. Ника не так категорична, но также не одобряет, даже заходить перестала. А впрочем, может я все это надумала, и у подростков действительно идет серьезная подготовка к экзаменам, к тому же, их отношения только в самом начале, и они, естественно, хотят как можно больше времени проводить вместе.

Но почему же все-таки стол «обеденный»? Я еще раз оглянулась на кружку, раздумывая, стоит ли ее поставить в мойку или так сойдет. Но потом решительно развернулась на пятках и покинула каюту, пусть, когда вернусь, меня ждет хоть какое-то напоминание, что я еще есть. Ну, ничего. Последний марш бросок. Освобожу и устрою Влада, и можно будет отдохнуть. Как же я устала за этот год! Я вошла в лифт и нажала кнопку госпитального отсека. Впереди долгое и надеюсь тяжелое дежурство. Иначе я просто свихнусь за ночь.

…Влад покрутился на жесткой койке аккуратно застеленной тонким казенным одеяльцем слишком узкой для такого большого мужчины, стараясь удобнее устроиться. Раздеваться не стал, только скинул обувь, не лежать же на кровати в ботинках, неудобно как-то. Да и ребята из ночной смены могут притащить какого-нибудь постояльца, а тут он, Владислав Романов, собственной персоной, развалился в неположенном месте, да еще и в ботинках! А разденешься и вовсе насмешек не оберешься, на него и так удивленно поглядывают, что живет в участке. До генерала, слава Богу, это пока не дошло, иначе заставил бы вернуться к Аньке, а этого Влад сделать никак не мог. По этическим соображениям. Хотя очень хотелось вернуться в свою комнату, в свой первый и последний дом. Барак домом не считается.

Конечно, в участке жить тоже неплохо, но до зубного скрежета надоело стирать трусы и носки в раковине душевой и сушить их под мощным феном, висящим на стене, поминутно оглядываясь, как бы кто не заметил. А потом вешать в шкафчике, досыхать, а с утра натягивать сырую ткань. Ему еще повезло, что в шкафчике болтался на случай командировки запасной комплект белья, иначе пришлось бы совсем туго. Влад усмехнулся и покачал головой, ишь, какой стал привереда! А давно ли считал за счастье, если на теле оставался маленький клочок ткани, едва прикрывавший наготу? Избаловала его хозяйка, ох, избаловала. А сейчас продаст.

Влад уже не раз корил себя за несдержанный разговор. Надо было сначала узнать, что она собирается с ним делать, а уж после взбрыкивать. И орать на нее не следовало, ведь она лучше, чем кто другой знает все его страхи. Вот сейчас возьмет и продаст какой-нибудь богатой идиотке и тогда прощай естественное мужское украшение. От этой мысли Влада прошиб холодный пот и он, вздрогнув, потряс головой, надеясь прогнать вылезший откуда-то с самого донышка души страх. Чтобы отвлечься он обвел глазами скудную обстановку камеры, в который раз подивившись, что его выгнали из дома. Он уцепился за эту мысль, обдумывая ее, можно на некоторое время забыть о неопределенности будущего. Итак, пошли уже пятые сутки, как его выгнали, а хозяйка так и не проявила интереса, куда он ушел. Это было более чем странно, раньше отслеживала каждый шаг. Пришлось признать очевидное – ей действительно плевать.

Но все же, что теперь делать? Он не может прожить остаток жизни в тюремной камере! Конечно, можно попроситься пожить у Эжена или Никиты, но Влад почти сразу отверг эту заманчивую идею, прекрасно понимая, что и тот и другой терпели его исключительно из дружбы к Ане и не больше. Генералу сейчас не до Влада, у него скоро в доме появиться молодая жена, да и в его каюте не осталось места. Влад тяжело вздохнул. За этими грустными мыслями он не заметил, как уснул. Разбудил его грубый толчок в плечо. Влад открыл глаза, по ним больно резанул слишком яркий свет, заставивший зажмуриться.

– Слышь, Романов, освобождай помещение! – услышал он над собой насмешливый голос Никиты. – Я тут законного постояльца привел.

– Хорошо, я сейчас, – пробормотал Влад, сонно моргая, сел на нарах и принялся слепо нащупывать ногами ботинки.

Он выбрался из камеры, куда тут же затолкнули арестанта не потрудившись снять наручники. Влад не стал расспрашивать, в чем дело, хотя такое поведение было не свойственно его коллегам. Поплелся к своему столу, потирая ноющую от неудобного положения во время сна шею. Ну вот, теперь ему и спать негде, это была последняя пустая камера. Влад тяжело опустился на вращающийся стул и посмотрел на часы, бесстрастно показывающие половину четвертого ночи. И что ему теперь делать? Работы совсем нет, Эж отстранил его от всех дел, хотя и назвал это по-другому. Влад теперь занимался перепечаткой допросов и отчетов по делам, которые вела бригада. Хороша работа для квалифицированного полицейского, всю жизнь только о такой и мечтал! Секретарша, мать твою!

Сложил на столе руки и уткнулся в них лицом надеясь подремать. Не успел толком устроиться, как его опять потрясли за плечо. Влад оторвал голову от скрещенных рук и его взгляд уперся в генеральский китель. Этого только не хватало, досадливо промелькнуло в голове, и Влад поспешил подняться.

– Ты сиди, сиди, – остановил его Дмитрий Петрович, устраиваясь на соседнем стуле, Влад послушно сел, – не хочешь рассказать мне, почему ты здесь?

– Я… э… – неуверенно забормотал Влад, на ходу выдумывая вескую причину своего пребывания в участке и кляня себя, что не озаботился этим раньше, но генерал не дал ему шанса соврать.

– Я знаю, что ты уже несколько дней ночуешь, а точнее живешь, в участке. Что стряслось?

– Аня выгнала меня из дома, – Влад решил, что сказать правду безопаснее, – признаться, я вел себя перед этим не очень хорошо, так что, наверное, она…

– В любом случае, каким бы плохим ни было твое поведение, это не дает ей права вышвыривать тебя из дома, – хмуро прервал его Дмитрий Петрович. – Значит так, сейчас иди в мой кабинет и ложись на диван, подушка с одеялом в нижнем отделении шкафа, у меня еще пара дел, когда закончу, схожу к ней и серьезно поговорю.

– Не надо, пожалуйста, – тихо попросил Влад, – вернуться она не разрешит, да и я, если честно, обратно не рвусь, мне и здесь неплохо…

– Влад, у тебя есть дом и ты на него имеешь не меньше прав, чем моя дочь, – еще больше нахмурился Дмитрий Петрович, – а ночевать в участке я тебе больше не позволю, так что отставить разговоры и вперед в мой кабинет.

– Спасибо, – пробормотал Влад, поняв, что генерал все равно сделает так, как считает нужным.

Кожаный диван в кабинете Дмитрия Петровича оказался достаточно широким, чтобы комфортно уместить Влада, подушка мягкой, а одеяло теплым. Всего ничего. Но так удобно Влад устраивался впервые с момента своего изгнания. Он натянул одеяло на голову, чтобы не мешать генералу работать, закрыл глаза и тут же провалился в глубокий спокойный сон…

От дежурства остался всего час. Надо поспать пару часов и связаться с нотариальной конторой, тянуть уже некуда, остается всего четыре дня до истечения года. Впрочем, если расстаться с некоторым количеством денег, то на оставшиеся дни никто не обратит внимания и можно будет избавиться от доброй половины моей проблемы на пару дней раньше. Еще предстоит связаться с герцогским семейством и разведать обстановку.

Я потянулась до хруста и принялась подготавливать дежурство к сдаче. Работы хватило минут на двадцать, ночь прошла до отвратительности спокойно, набралось всего шесть человек жаждущих моих услуг и ни одного интересного случая, обычная рутина и документов оказалось немного.

У меня было еще сорок минут перед приходом новой смены, я решила употребить их с пользой для себя. Влезла в справочную базу, отыскивая нужные адреса. Адрес герцогской семьи, вписанный в полицейский протокол, не изменился. Разыскать же подходящего нотариуса оказалось сложнее. Почему-то мало кто из стряпчих занимался движимым имуществом. Набралось всего семнадцать адресов, находящихся в районе пребывания станции, шесть были адресами крупных компаний. Их я отмела сразу. Не хочу связываться с большими конторами – они берут не в пример дороже, да и предпочитают до последнего следовать букве закона. Остальные одиннадцать находились в разных концах района, так что предстоял нудный отбор, грозивший затянуться на полдня. Сверившись с часовыми поясами, я с неудовольствием отметила, что могу позвонить всего в семь контор, остальные придется откладывать на вторую половину дня – в тех районах сейчас глубокая ночь.

На удивление мои тоскливые предчувствия не оправдались. Во второй же конторе ответили, что вполне могут справиться с моей просьбой. Нотариус оказался с благородной сединой на висках и понимающим сочувствием, светящимся в неопределенного цвета глазах. Таким, наверное, и должен быть стряпчий – в меру услужливый, в меру понимающий и безмерно хитрый с открытыми и невинными глазами прожженного мошенника. Он заверил, что отсутствие моего клейма на имуществе, вовсе не помеха, как и несоответствие сроков, хотя по первому набранному номеру из-за этого наотрез отказали. Я заулыбалась, слушая заверения стряпчего и, конечно, пообещала накинуть три сотни за беспокойство. Нотариус благосклонно закивал и назначил время на семь вечера сегодняшнего дня. Я немного помедлила с подтверждением встречи. Мне бы радоваться, а на душе отчего-то стало совсем паршиво и захотелось по возможности оттянуть этот момент, словно у меня еще оставалось место для шага назад. Нотариус не торопил, он спокойно ждал, наблюдая за моими колебаниями. Пауза затягивалась.

– Если ваше решение еще окончательно не оформилось, не спешите, подумайте еще раз, – услышала я его мягкий успокаивающий голос, – у вас достаточно времени до окончания законного времени, да и потом вы можете осуществить свое желание в любой момент. Никто вас не торопит, – он улыбнулся, – я надеюсь, наша контора простоит на своем месте еще достаточно долгое время, чтобы вы могли обратиться к нам.

– Извините, – улыбнулась я в ответ, – я просто целую ночь отдежурила и немного устала. Конечно же, мое решение полностью оформилось, я просто не знаю, какой у меня на сегодня график, – нагло соврала я, нотариус понимающе кивнул.

– Давайте сделаем так, – задумчиво проговорил нотариус, – я сделаю на сегодня предварительную запись, а вы в течение дня созвонитесь с моим секретарем, и сообщите окончательное решение.

– Да, пожалуй, вы правы, – я продиктовала поверенному свои данные и данные Влада, нотариус все записал, перечитал вслух, чтобы удостовериться в правильности написанного, и мы попрощались.

Я откинулась на спинку стула, устало закрыла глаза, намереваясь просидеть так оставшиеся от дежурства десять минут. Нужно было время, прийти в себя, оказывается, я до последнего момента не верила, что все это всерьез.

– И что все это означает? – раздался над моей головой резкий от недовольства голос отца.

– Что именно? – чертыхнувшись про себя, переспросила я, не открывая глаз. Сколько он здесь простоял? Что именно успел услышать? Да и что мог услышать? Что я о чем-то разговаривала с нотариусом? Ну и что?

– Мне не нравиться то, что ты вытворяешь с Владом, – проинформировал он.

– А что я с ним вытворяю? – невинно поинтересовалась я. – Я его почти неделю не видела…

– Вот-вот я о том же, кто, скажи мне, дал тебе право гнать человека из дома?

– Из дома я его не выгоняла, – безразлично пожала я плечами.

– Он сказал совершенно другое!

– Из дома я его не выгоняла, – с упрямым спокойствием повторила я, чувствуя, как внутри нарастает обида вперемешку со злостью, он, мой отец, даже не потрудился выслушать мою точку зрения, – я его выгнала из своей комнаты, но не из дома, а это совершенно разные вещи!

– Это софистика!

Я с некоторой долей разочарования и сожаления взглянула на отца. Вот оно до чего дошло. Что ж, спасибо, за доверие и любовь. Я с минуту молчала, продолжая изучать родное лицо до недавнего времени самого главного мужчины в моей жизни, решая, обидеться мне, рассмеяться или ответить колкостью, вертящейся на языке. Отец принял мои размышления за признание вины.

Да уж, генерал, стареешь ты, стареешь, дальше носа своего не видишь, преступников колешь, с умным лицом рассуждаешь об их психологических портретах и обо всей остальной ерунде, о которой и знать-то не обязан, а дочь понять не сумел.

– И не думай, что я не слышал твоего разговора с нотариусом, – мрачно заявил он. – Что ты собираешься делать с Владом?

– Пока ничего, – задумчиво ответила я, а про себя добавила, по крайней мере, до семи часов вечера.

– Я тебя предупреждаю, – если ты его продашь, я от тебя отрекусь! – угрожающе отчеканил отец.

– Отречешься? – завороженно повторила я, удивленно глядя на него снизу вверх и пытаясь отгадать, шутит он или говорит серьезно, губы плотно сжаты, между бровей складка, нет, похоже не шутит.

И тут я разозлилась. Серьезно. Да так, что даже не стала спрашивать, откуда у него подобные мысли. И черт мне стал не брат. Мне некого бояться. Я уже несколько лет никого и ничего не боюсь, и никогда не буду бояться впредь. Так уж я устроена.

– Отречешься, – с легкой насмешкой проговорила я, и подалась вперед в своем кресле, положив расслабленные пальцы на подлокотники, – что ж, это твое право. Можешь начинать прямо сейчас.

– Аня, я не шучу, – добавил он в голос суровости.

– А я и не смеюсь, – холодно парировала я.

– И Влад сегодня же вернется домой! – поставил он точку в нашем разговоре и круто развернувшись, пошел прочь, не собираясь выслушивать ни моих протестов, ни колкостей.

– Пусть возвращается, – пробормотала я себе под нос, независимо дернув плечом, и потянулась к видеофону намереваясь подтвердить встречу.

…Кто-то потряс его за плечо, глаза тут же открылись и Влад сонно уставился на человека, склонившегося над ним. Генерал отступил, позволяя Владу сесть. Парень опустил ноги на пол, уперся локтями в колени и потер ладонями лицо, окончательно прогоняя сон. Генерал сунул ему в руки чашку кофе и Влад благодарно кивнул, делая первый обжигающий глоток.

– Я поговорил с ней, – без предисловий сказал Анин отец, – ты можешь возвращаться домой, она не возражает.

– Спасибо, – пробормотал Влад, прячась за чашку и стараясь скрыть досаду на действия своего начальника, ведь он же просил!…

– Пожалуйста, – любезно ответил тот, – но впредь я попрошу не выставлять свои ссоры на всеобщее обозрение, мне не нравиться, когда мои подчиненные молча потешаются над членами моей семьи.

Владу очень хотелось сказать, что он уже не член их семьи и никогда им не был; что все затеянное хозяйкой было только ради мести, и ссор больше никаких не будет, потому что его, Влада, в скором времени продадут, так что хлопоты Дмитрия Петровича были напрасны… Но ничего из этого не сказал, строго приказав себе заткнуться, едва собрался раскрыть рот. Не стоит расстраивать этого доброго человека, который относился к Владу очень хорошо и терпеливо на протяжении всего года, заявлением, что его единственная дочь оказалась сволочью.

Конечно, Дмитрий Петрович узнает, когда Влада продадут, и очень рассердиться, и может даже попытается найти его и перекупить, но пусть он о своей дочери все узнает сам, а не Влад ему расскажет. Потому как рассказ будет выглядеть не менее отвратительно, чем то, что делает Аня, а именно: он будет выглядеть мелкой местью, на большую у раба нет возможностей. Влад не хотел мести ему, может только хозяйке, но не ему, генерал ни в чем не виноват.

Еще раз поблагодарил генерала за хлопоты, поднялся с дивана, еще хранящего сонное тепло, обулся и пошлепал в душевую, надо привести себя в порядок. Зачем? Он не хочет появляться перед хозяйкой заспанным, с нечесаной головой и щетиной на щеках? Какое ему дело, что именно она об этом подумает? Или это самое дело ему еще есть? Влад прислушался к себе. Неужели, он еще продолжает любить эту тварь и его до сих пор заботит, что она о нем подумает?

Не-ет! Естественно нет! Влад разглядывал свое отражение в казенном зеркале, осторожно водя бритвой по подбородку, наблюдая, как из-под лезвия появляется чистая кожа, и хлопья пены, смытые с бритвы, утекают в сливное отверстие. Просто Влад не может позволить себе появляться на людях с заросшей физиономией, а на хозяйку ему абсолютно плевать. Надо показать, что ему все равно. И нет никакого дела до того, что будет с ним потом.

Пусть хоть тридцать раз продает, Влад, теперь знающий о своем происхождении свободного человека, не сможет стать снова рабом. Он будет предпринимать новые попытки бежать, пока его просто не убьют за это. Рабом он больше не будет! Кажется, он уже когда-то думал о чем-то похожем. Да, это было ровно год назад, когда он трясся в душном и вонючем трюме рабовладельческого транспорта. Тогда в его жизни еще не было ничего. Ни Ани, ни любви к ней, ни ее предательства. Ничего. Да и сейчас нет уже ничего. Но почему же тогда так пусто и муторно на душе? Почему он постоянно забывает о том, что должен делать. И пялится в компьютерную заставку или в пустую кружку, или смотрит в документы, совершенно не понимая, что там написано четкими ясными буквами? А еще чаще сидит, упершись глазами в пространство, не видя ничего вокруг? Зачем ему все это, если ему на нее совершенно и абсолютно плевать, а ей на него тем более?

Рассеянно прислушиваясь к своим лихорадочно скачущим мыслям, Влад обнаружил, что уже несколько минут стоит у дверей в каюту хозяйки. Он медленно поднял руку и прижал ладонь к ключу, замок весело щелкнул. Влад недоуменно уставился на приоткрывшуюся дверь удивляясь, что ее дом по-прежнему гостеприимно встречает его, словно ничего и не случилось. И на какой-то безумный миг показалось, что все случившееся всего лишь отвратительный сон, приснившийся из-за переутомления на неудобном диване генеральского кабинета, и Аня встретит его сейчас и с улыбкой пожурит за долгое отсутствие. Но это чувство промелькнуло очень быстро, и диван в генеральском кабинете был удобный, и время вспять не повернуть.

Влад тряхнул головой и, толкнув дверь, оказался в тесной прихожей. Разулся, огляделся по сторонам, намерено оттягивая момент, когда придется переступать порог гостиной. Будет очень хорошо, если хозяйки не окажется дома, тогда можно будет спокойно позавтракать и спрятаться в своей комнате. Владу тяжело было даже думать о ней и что будет, когда ее снова увидит, он и представить себе не мог. Дольше стоять в прихожей не было смысла, собрав в кулак всю свою смелость, шагнул в каюту. Если она дома, он ни за что не покажет ей, как боится своего будущего.

Хозяйка, конечно же, была дома. Она сидела на диване в гостиной, изучала какие-то документы и не подняла головы, когда Влад вошел в комнату. Все неясные и глупые надежды, которые, как оказалось, еще теплились в душе, разбились о ее равнодушие, а сознание захлестнула новая волна горечи, помешанная на унизительном страхе. И успокоившаяся было ненависть вспыхнула с новой силой. Он независимо и гордо вскинул голову, прошел в свою комнату и тихо прикрыл за собой дверь.

Рассеянно оглядев помещение, с разочарованием убедился, что все как всегда и на своих местах. Ему было бы легче, окажись привычные вещи исчезнувшими, без них помещение станет таким же чужим и безликим, как год назад. Тогда было бы не так больно от предстоящей продажи. Влад закинул голову и приткнулся затылком к холоду металлической двери. Жить совсем не хотелось…

Я перевела дух и откинула голову на мягкую спинку любимого дивана, давая шее отдохнуть. Из ослабших пальцев с тихим шорохом вылетел список документов, продиктованный нотариусом, которые я должна предоставить вместе с заявкой на освобождение движимого имущества. Следуя этому списку, мне нужно принести в контору свидетельство о том, что освобожденному рабу будет гарантирована жилая площадь, небольшой счет в местном банке, медицинская карточка, карточка прививок, свидетельство о том, что ему без проблем оформят паспорт свободного гражданина освоенных миров и чек об уплате налога на освобождение. Все правильно. Иначе получается, что я выставляю человека на улицу голым и босым и он непременно пополнит ряды, хоть и свободных граждан, но бомжей и бандитов. Все правильно, кроме налога на освобождение, составляющего триста кредов. Триста! Это же с ума сойти! Да он при покупке обошелся мне ровно в двадцать раз дешевле! Это мне еще повезло, что я не стеснена в средствах и вполне в состоянии оплатить грабительский налог. Впрочем, чего только не сделаешь ради собственного спокойствия!

Но с другой стороны, законодательство галактиона делает все возможное, чтобы рабов не освобождали. При покупке от вас не требуют ничего, и вы можете поступать со своим движимым имуществом (это Влад-то имущество?! С его обидами и гордостью? Смешно и неудобно!), как вам заблагорассудиться. Вы можете забить его до смерти, содрать с живого шкуру и повесить над своей кроватью вместо ковра, заставить корчиться у ног от боли и унижения, и за это ничего никому не будет. А если вы, Боже избави, решили освободить своего раба, законодательство тут же выдаст вот такой список и сдерет с бывшего хозяина умопомрачительный налог! Поэтому никто и не освобождает рабов по собственной воле, только в случае крайней необходимости. Вот как у меня, к примеру.

Я сердито сложила список и сунула в нагрудный карман. Может податься в парламент галактиона? Стать парламентарием, или как там они называются, пролезть в законодательное собрание и переделать всю прогнившую систему к такой-то матери? Тьфу, черт, какая глупость с утра пораньше в голову лезет! Какое к такой-то матери собрание?! У меня дел невпроворот! До семи часов нужно собрать все бумажки и связаться с герцогским семейством, еще неизвестно захотят ли они принять блудного сына в свои чертоги или лоно, а может логово?

Приготовив завтрак на двоих, быстро проглотила свою порцию, а еду для Влада оставила на столе, не сомневаясь, что как только выйду за порог, он пойдет промышлять по кухне. Не завтракал, небось. Допивая кофе, посмотрела на часы, половина десятого. Что ж, время пошло. И осталось у меня его всего ничего – девять с половиной часов.