Врата в рай

14. Эллиот. Спортивная аркада

Я чувствовал себя до чертиков неуютно, снова оказавшись в Клубе после роскошного кокона ее спальни. Мерцание многочисленных фонарей, гул толпы в саду — все это пробудило во мне глубокий, первобытный страх.

Вокруг нас неожиданно собралась большая группа, даже больше, чем в первый день, а потому я шел, опустив глаза, стараясь избегать нескромных взглядов и чувствуя стеснение в груди. Я следовал по дорожке, направляемый твердой рукой Лизы.

Миновав столы с закусками, плавательные бассейны, мы прошли по узкой аллее сада и направились в сторону низкого сооружения под огромным стеклянным куполом. Стены были увиты виноградом, а купол сверкал, как большой мыльный пузырь.

— Эллиот, это спортивная аркада, — сказала она. — Ты знаешь, что это такое?

— Нет, — ответил я, стараясь не выдать своего беспокойства, так как слово «аркада» звучало просто ужасно. Я даже вспотел от волнения, а рубцы и ссадины от хлыста еще больше заныли.

— Ты ведь у нас спортсмен? — спросила она, подтолкнув меня вперед.

Молодой рыжеволосый хэндлер с приятной улыбкой распахнул перед нами двери странного здания, и меня тут же оглушил страшный шум.

— Добрый вечер, Лиза, — произнес он. — Сегодня у нас полно народу, и все будут рады посмотреть на новенького.

Внутри свет был более приглушенный: слишком много народу и слишком накурено. Аромат табака смешивался с сильным запахом пива.

Насколько я мог судить, там практически не было женщин. Помещение оказалось каким-то необъятным: гигантский крытый сад с длинной барной стойкой вдоль одной из стен. Инструкторы толкали впереди себя обнаженных рабов мужского пола, одни были связаны, другие нет, причем некоторые выглядели совсем обессиленными, а еще все в пыли, смешанной с потом.

Было очень шумно, гости одновременно общались на самых разных языках. Я ловил на себе ленивые взгляды, ясно различал французскую, немецкую речь, а еще арабскую и греческую. Уверенные в себе мужчины в дорогой спортивной одежде, олицетворяющие деньги и власть.

Меня заинтересовали крики, доносящиеся откуда-то спереди, знакомые ободряющие хриплые возгласы и непременный атрибут любого соревнования — ругательства и свист, когда что-то шло явно не так. Мне сразу же захотелось бежать отсюда без оглядки.

Лиза протиснулась сквозь толпу мужчин, и я увидел обсаженную деревьями песчаную дорожку, которая уходила вдаль, теряясь в толпе. Я также заметил прекрасные фонтаны и парковые скамейки. Обнаженные рабыни, все как одна на редкость хорошенькие, деловито ровняли граблями песок, выбрасывали окурки из стоящих там пепельниц, подбирали разбросанные пластиковые стаканчики и пустые банки из-под пива.

Сама дорожка представляла собой променад; по обеим ее сторонам то тут, то там виднелись аккуратные павильоны в цепочке огоньков. Между павильонами имелись огороженные участки. Невысокая деревянная ограда была облеплена зрителями, и у меня не было никакой возможности посмотреть, что там происходит. В павильоны непрерывно входили люди, некоторые просто прогуливались с напитками в руках, время от времени заглядывая в открытые двери. Я непроизвольно попятился, сделав вид, что хочу пропустить двух мужчин в купальных трусах, но Лиза крепко вцепилась мне в руку.

Я уж было открыл рот, чтобы сказать что-то типа: «Я еще не готов для этого», но не решился.

Толпа вокруг нас сгустилась. Я почувствовал нечто вроде клаустрофобии при прикосновении чужих — одетых — тел. Однако Лиза решительно подталкивала меня вперед к первому длинному белому павильону.

Внутри было довольно темно, и поначалу я даже не понял, что там происходит. Зеркальные стены и потолок, лакированные деревянные полы, неоновые огни вдоль сцены. Я догадался, что это зал аттракционов. Ты платишь за несколько черных резиновых колец и потом пытаешься набросить их на одну мишень, чтобы получить максимальное количество очков. Только мишенями здесь были головы мужчин-рабов, которые стояли на коленях на быстро двигающейся по сцене конвейерной ленте.

Это было довольно грубое развлечение — успеть набросить на шею раба кольцо до того, как он скроется за кулисами. И при всей его незатейливости было в нем нечто пугающее: рабская покорность жертв, которые становились неодушевленными предметами для всей этой толпы.

Я уставился на сцену невидящими глазами. Опущенные головы, все эти кольца, висящие на склоненных шеях. Нет, я не хотел здесь оставаться. Просто не мог. Надо как-то показать это Лизе. И тут я непроизвольно попятился, а оказавшись у нее за спиной, поцеловал ее прямо в макушку.

— На выход, — бросила она. — И нечего меня просить. Если бы я захотела тебя здесь оставить, то непременно так и сделала бы. Но я не хочу. — И с этими словами она подтолкнула меня к двери.

На секунду меня ослепил свет фонарей, а затем я понял, что меня ведут уже к другому павильону. Внутри он оказался гораздо просторнее первого, но отделан так же: в стиле хай-тек, с баром и медным рейлингом вдоль стены. На сей раз были не кольца, а яркие пластиковые мячики размером с теннисные. Здесь надо было попасть в движущиеся мишени, что были нарисованы флуоресцентной краской на спинах у рабов со связанными над головой руками; несчастные жертвы отчаянно пытались увернуться от того, чего не могли видеть. При попадании мячи прилипали к мишени, и рабам приходилось извиваться и вилять бедрами, чтобы их стряхнуть. Совсем не больно, но как унизительно!

Я, конечно, не видел лиц рабов, но по игре их мускулов можно было судить, что они явно гордились собой, когда им удавалось увернуться.

Почувствовав, как у меня пот градом катится по лицу, я тихонько покачал головой. Нет, это невозможно, абсолютно невозможно. Я в такие игры не играю. Уголком глаза я заметил, что Лиза внимательно за мной наблюдает, и принял независимый вид.

В следующих двух павильонах были похожие развлечения: рабов заставляли бегать по полукруглым дорожкам и так же уворачиваться от мячиков и колец, а в пятом — рабы были подвешены к карусели головой вниз и уже не могли увернуться.

Я подумал, что, быть может, рабов, уставших от игрищ, берут и подвешивают вот так, в беспомощном состоянии. Утонченная пытка. И похоже, в Клубе именно это было обычной практикой, а вовсе не то наказание, когда тебя отправляют чистить туалеты.

Теперь даже воспоминания о нормальной жизни, где-то там далеко, в лучшем случае казались вымыслом.

Мы словно вступили в мир Иеронима Босха, мертвенно-бледный и кроваво-красный, и моим единственным шансом вырваться отсюда была именно та женщина, что привела меня сюда.

Но так ли уж я хотел вырваться отсюда? Конечно нет. По крайней мере, не сейчас. Даже в самых смелых сексуальных фантазиях я и представить себе не мог ничего подобного.

Все это до смерти пугало меня и в то же время завораживало. Хотя лучше всего мое состояние можно было описать словами из стихотворения «Пурпурная корова» Джелетта Берджесса: «Я в сторонке постою и спокойно посмотрю».

Я шел, ничего не соображая, сквозь сияние огней. Мои чувства были обострены до предела. Этот шум, казалось, пронизывал меня насквозь, сладковатый запах дыма действовал опьяняюще, а руки, время от времени ощупывающие меня, пробуждали одновременно ужас и желание.

В этой плотной мужской толпе яркими звездочками время от времени сверкали обнаженные рабыни, разносившие коктейли, шампанское, белое вино.

— Ну разве мы не тени и в области экзотического секса! — неожиданно шепнула мне на ухо Лиза.

Меня удивило, что она вдруг со мной заговорила, но еще больше поразило выражение ее лица. Ее явно завораживало все происходящее, вся эта толпа кругом, как, впрочем, и меня. Мы словно оказались вдвоем на сельском празднике.

— Н-да, я тоже так думаю, — ответил я, и собственный голос показался мне чужим.

— Тебе нравится? — спросила она совершенно серьезно, как будто забыв, кто я, а кто она.

— Н-да, нравится, — отозвался я, потрясенный невинным выражением ее лица и интонациями голоса.

А когда она подняла на меня глаза, я игриво подмигнул ей, и, клянусь, она покраснела, как школьница.

Тут мне почему-то взбрела в голову шальная мысль. А почему бы не схватить ее, не перекинуть через руку, не осыпать безумными поцелуями, совсем как Рудольфе Валентино в фильме «Шейх»? Я имею в виду, что посреди такого экзотического секса это было бы прикольно. Однако у меня, естественно, пороху не хватило. Я умру, если она из-за меня потеряет лицо. И в то же время я прекрасно понимал, что если она захочет, то мне придется играть в одну из этих «заманчивых» игр.

Но мы снова двинулись дальше. Я исподволь любовался ее округлой грудью под кружевным жабо, ее тонкой талией в обтягивающем пиджаке. Для меня это было словно рай и ад.

Когда она повела меня в сторону небольшой открытой площадки, я понял, что она собирается продемонстрировать мне все варианты, чтобы потом выбрать самый неприемлемый для меня. А когда я увидел, что делается на площадке, то с трудом сдержался.

Там шли гонки, зрители со всех сторон облепили ограждение, совсем как на родео, криками подбадривая обнаженных рабов, которые на четвереньках бежали по размеченным дорожкам. Но рабы не просто соревновались, кто скорее добежит. Нет, они тащили в зубах черные резиновые мячики, которые сверху бросали им гости. Смысл игры состоял в том, чтобы, дотащив один мячик, получить второй. А зрители еще и подстегивали их кожаными ремнями.

Похоже, за один круг надо было принести пять мячиков, положив пятый у ног хозяина. Я увидел победителя, который гордо вскинул руки. С его раскрасневшегося лица пот лил ручьем, все поздравляли его и нежно поглаживали. Его тут же увели с площадки, предварительно завернув в белое полотенце. Остальных же, задыхающихся и дрожащих, ремнями погнали на новый круг.

Я понял смысл наказания. Ты должен был бежать до победного конца. А еще я заметил, что рабы вели себя весьма горделиво и соревновались всерьез. Они тут же встали на из готовку: челюсти сжаты, мышцы напряжены, глаза настороженно следят за соперниками.

И я снова слегка попятился, напустив на себя безразличный вид: так мы идем к новому павильону или новой площадке? Я хочу сказать: ну давай, здесь еще так много интересного. А еще неплохо было бы отправиться домой и лечь на диван с «Нью-Йорк таймс» в руках. В голове даже слегка загудело от шума.

— Ну что, слишком круто для тебя? — усмехнулась она, посмотрев на меня большими карими глазами.

Но тут я словно растекся. Не весь, конечно! Я хотел наговорить ей гадостей, однако сдержался. Я был полностью в ее власти. И тогда я демонстративно поцеловал ее в щеку.

Она отпрянула, а потом щелчком пальцев показала, чтобы я шел вперед.

— Никогда так больше не делай, — сказала она взволнованно, повернув ко мне порозовевшее лицо.

А затем, не оглядываясь, она пошла дальше. Я твердо решил не смотреть на площадки по другую сторону аллеи, но не удержался. Гонки различной сложности на различные дистанции. Но гораздо интереснее было смотреть на ее аккуратную попку под обтягивающей юбкой и на копну черных волос, струящихся по спине.

Наконец мы вышли на развилку и попали в плотную толпу перед освещенной сценой, где было человек десять рабов. На плече у каждого из них висело белое полотенце. Взъерошенные волосы, накачанные мускулы под блестящей от масла кожей и, можно сказать, вызывающие улыбки. Рабы явно раззадоривали толпу жестами и приглашающими движениями головы.

Очень скоро я понял, что происходит. Хэндлеры продавали рабов для участия в играх и соревнованиях, и рабы откровенно красовались, набивая себе цену. Не успели мы подойти, как после непродолжительных торгов с участием трех покупателей два раба уже были проданы.

И сразу же на сцену вывели новую пару, и все началось сначала. Свист, улюлюканье гостей и угрозы типа «Я сотру улыбку с твоего лица» и «Ну что, хочешь побегать за меня?» еще больше усиливали царящее кругом веселье.

Лиза обняла меня и притянула к себе, и это прямо-таки свело меня с ума. Я украдкой посмотрел на ее грудь с розовыми сосками под тонкой блузкой.

— Который из них самый привлекательный, самый сексапильный? — спросила она, словно мы были просто парочкой, пришедшей на собачью выставку.

Я еще острее почувствовал свою рабскую зависимость от нее.

— Подумай хорошенько и скажи мне честно, — продолжила она. — Это поможет мне лучше тебя понять.

— Не знаю, — вполголоса огрызнулся я.

Мысль о том, что она приобретет одного из этих животных и станет оказывать ему знаки внимания, привела меня в ярость.

— Сосредоточься на том, что я тебе говорю, — холодно произнесла она и, повернувшись ко мне, убрала упавшую мне на лоб прядь, а затем продолжила с суровым видом: — Выбери того, кого хотел бы трахнуть, если, конечно, я разрешу. И не лги мне. Даже не думай!

Я ощущал себя глубоко несчастным. Меня терзала банальная ревность. В полном смятении чувств я посмотрел на мужчин на сцене. Но разум возобладал, и я немножко сбавил обороты. Все рабы были молоды, атлетического телосложения, причем они явно гордились рубцами и отметинами на задницах не меньше, чем гениталиями и мускулистыми ногами и плечами.

— Мне кажется, тот блондин с краю просто потрясающий, — сказала она.

— Нет, — решительно ответил я. — Все, кто на сцене, и в подметки не годятся тому черноволосому парню, что в заднем ряду.

В нем действительно было что-то особенное, даже на фоне всех этих красавцев. Молодой черноволосый фавн с гладкой грудью. Первобытный, прямо из леса. И уши у него, должно быть, заостренные! Его курчавые волосы были коротко подстрижены на висках и чуть длиннее на затылке, у него были скульптурные, очень мощные шея и плечи. Его полуопущенный член был толщиной с пивную бутылку. В нем было нечто демоническое. Этот его взгляд в упор, лукаво изогнутые губы и игриво сведенные брови…

— Если бы у тебя было право выбора, ты хотел бы его поиметь? — спросила она, оценивающе разглядывая черноволосого раба.

Его уже вытолкнули вперед, и вот он стоял, с руками за головой, выставив на всеобщее обозрение затвердевший член.

Я вдруг представил себе, как вхожу в него у нее на глазах, и в голове все помутилось. Еще в мою бытность у Мартина мне было тяжело вступать в половые контакты на глазах у других. Мне было гораздо легче, когда меня пороли и всячески унижали, но только не это. Мне начинало казаться, будто из меня что-то выпускают, и тогда меня даже начинало лихорадить.

Лиза подала знак хэндлеру, совсем как на аукционе по продаже произведений искусства. И он тут же вытолкнул раба со сцены и подвел его прямо к нам.

Вблизи раб оказался еще лучше. Его оливковая кожа была тронута загаром, а тело было необычайно крепким. Он подошел к нам, все так же держа руки за головой и скромно потупившись. Грациозно опустившись на одно колено, он поцеловал сапог Лизы. У него даже шея выглядела соблазнительно. Он бросил на меня быстрый взгляд, осмотрев с ног до головы. Я же глядел только на Лизу, одновременно ненавидя и желая его, не в силах понять, что же она на самом деле о нем думает.

Она сняла полотенце у него с плеча и бросила хэндлеру, а затем знаком приказала нам следовать за ней.

Мы подошли к площадке, вокруг которой стоял страшный гвалт и где народу было примерно в три раза больше, чем на забитых до отказа скамейках для зрителей.

Лиза протискивалась вперед, ведя нас за собой, пока мы не оказались прямо у ограждения. Толпа тотчас же сомкнулась вокруг нас.

На ринг как раз выходили, двигаясь на четвереньках, два молодых раба. Зрители начали отсчет: один, два, три, четыре, пять… а рабы в это время готовились к бою. Они осторожно присматривались друг к другу из-за завесы спутанных волос, их тела, покрытые толстым слоем масла. ярко блестели при свете фонарей. Один — смуглый шатен, другой — пепельный блондин. Но в чем же состоял смысл игры? Просто пригвоздить противника к полу или же изнасиловать?

Темноволосый с тихим шипением набросился на блондина, пытаясь его оседлать. Да, это было изнасилование. Благодаря слою масла блондин легко высвободился и тут же подскочил к шатену, но оседлать его не сумел. Затем началась настоящая потасовка: масляные руки беспомощно соскальзывали с масляных же конечностей. Зрители досчитали уже до ста, и схватка стала еще яростнее. Вот темноволосому рабу все же удалось навалиться на блондина, и он попытался зажать его шею в клещи, но, поскольку был ниже своего противника, как ни старался, не мог сделать захват. Блондин перекатился через него и высвободился из его хватки на счете сто двадцать.

Ничья. Оба были освистаны толпой.

И тут Лиза повернулась ко мне.

— Надеюсь, тебе не надо говорить, что делать? — спросила она, махнув рукой хэндлеру.

Заметив мой изумленный взгляд, темноволосый фавн насмешливо ухмыльнулся.

— С твоего позволения, все это как-то уж слишком старомодно, — ответил я, чувствуя, как пульсирует кровь в висках.

— А тебя никто и не спрашивает, — отрезала она. — И кстати, ты сам выбрал себе поле боя. Так что веди себя хорошо!

Толпа радостно загудела, когда хэндлер оттащил нас в сторону, чтобы натереть маслом. Злобный фавн все с той же насмешливой улыбкой внимательно меня изучал, прикидывая мой вес. Он уже был готов. Я слышал, как делались ставки, видел спорящих мужчин на переполненных скамейках для зрителей.

И вдруг меня захлестнули прямо-таки первобытные эмоции. Сделай его! Трахни ублюдка! Да, я тоже был готов.

Она назвала его чемпионом. Возможно, он уже сотни раз проделывал это. Чертов гладиатор, вот кем он был, а я оказался за бортом. Ну и ладно. Я все больше и больше заводился. Да, эта забава была на редкость жестокой, но она будоражила мне кровь. Как будто наконец открылась дверь в тайную комнату.

— Запомни, — начал хэндлер, подталкивая меня в сторону ринга. — С колен не вставать и никаких ударов. И не трать время на защиту. А теперь вперед! — скомандовал он, пригнув мне голову, чтобы я мог пролезть под канатами.

И вот громкий щелчок — отсчет пошел…

Я увидел прямо перед собой своего противника. Он свирепо зыркал глазами из-под бровей, казавшихся еще более темными на фоне блестящего от масла лица. Слишком коренастый, слишком мускулистый, что не так ух хорошо для него. Тридцать, тридцать один…

Неожиданно он прыгнул вперед, словно хотел перескочить через меня, но я резко отклонился вправо, и он плюхнулся прямо в грязь. Но хитрость состояла в том, чтобы оседлать его прямо сейчас, не теряя драгоценных минут, и я с ходу накинулся на него, не дав опомниться.

Я забрался ему на спину и сделал захват левой рукой, а потом начал работать правой. Но о том, чтобы удержаться на его скользкой от масла спине, и речи быть не могло, тем более что он извивался подо мной, царапая мне руки и рыча от ярости.

Нет, он не должен уйти. Только не от меня. Это была борьба в грязи, опыта которой у меня абсолютно не было, насилие на темных тропинках, чего я никогда не делал и о чем даже помыслить не мог. Но чертов сукин сын вырос в канаве и сделает это со мной. Здесь двух мнений быть не могло. А потому я приник к его спине, словно уже вошел в него, и зажал его, взяв в клещи. И это сработало: он не мог сбросить меня с себя и терял силы прямо на глазах. Он безуспешно цеплялся за мои руки, пытаясь разжать пальцы. Толпа неистовствовала. Я стал с силой вбивать в него свой член, работая им, как тараном. Он яростно мотал головой и пытался выскользнуть из-под меня, но я оказался слишком тяжелым для него и не собирался отступать. И вот наконец я вошел в него. И, крепко обхватив его за шею, я сделал его — у него уже не было ни единого шанса.

Толпа бросила считать — сто десять, сто одиннадцать, — встретив меня восторженными выкриками и громом аплодисментов. А его яростные попытки вырваться только усилили остроту ощущений, сделав трение о его промежность невероятно сладостным. И я кончил, извергнувшись в его горячее тело, вдавив его лицо прямо в грязь.

Отмыв и отчистив меня, они дали мне небольшую передышку. Я сидел на мягкой траве, опустив голову и положив руки на колени. На самом деле я даже не слишком устал и абсолютно не чувствовал себя вымотанным. Я сидел и напряженно думал. Почему она выбрала для меня именно такую игру? Это ведь было нечто, совершенно обратное унижению, и подобный эксгибиционизм ослеплял. Уникальный опыт. Ненаказуемое изнасилование. Может быть, каждый мужчина должен хоть раз в жизни пережить нечто подобное, испытать свою способность использовать другого человека именно таким образом, но при этом не причиняя ему никакого морального или физического вреда.

Да, похоже, я могу даже пристраститься к этой забаве. Правда, теперь у меня уже другое пристрастие: я запал на нее. А потому меня мучило: почему все-таки она выбрала эту игру? Слишком уж хитроумно было бы дать мне шанс стать господином другого человека. Может, она готовила меня к настоящей схватке?

Когда, очнувшись, я наконец поднял голову, то увидел ее. Она стояла у фигового дерева и задумчиво смотрела на меня, наклонив голову и засунув руки в карманы юбки. Выражение ее лица было не совсем обычным: каким-то мягким, почти детским, глаза распахнуты, губы полуоткрыты, словно для поцелуя.

Мне опять, как тогда в спальне, ужасно захотелось заговорить с ней, объяснить ей сам не знаю что, но те же сомнения остановили меня: а какое ей, на хрен, до меня дело? У этой женщины явно не возникло желания узнать меня получше. Нет, она хотела только использовать меня, и для этого-то я и был здесь.

Мы смотрели друг на друга, безразличные к гулу толпы вокруг ринга, где разыгрывалась та же самая драма, и я понял, что снова до смерти ее боюсь, боюсь того, что произойдет дальше.

Когда она наклонилась ко мне, у меня внизу живота противно заныло. Я прямо-таки физически это ощущал. Возникло предчувствие, что она приготовила еще что-то, и мне уже не придется разыгрывать из себя мачо. Я поднялся и пошел к ней, волнуясь все больше и больше.

— Ты отличный борец, — спокойно произнесла она. — Ты можешь то, что не под силу большинству новичков. А теперь не мешало бы тебя снова выпороть. Как думаешь?

Я стоял, уставившись на ее сапоги, плотно облегавшие ноги. Господи, как мне хотелось обратно к ней в спальню! Там, когда мы будем наедине, я смогу вытерпеть все. Я стоял и думал об этом… Конечно, надо было что-то ей ответить, но нужные слова вылетели из головы.

— Да, у блондинов всегда все написано на лице, — сказала она, погладив меня пальцем по щеке. — Тебя когда-нибудь пороли у настоящего позорного столба? Прилюдно, в окружении толпы благодарных зрителей?

Вот, началось.

— Ну, я жду?

— Нет, мэм, — холодно улыбнулся я. — Нет, прилюдно — никогда.

Господи, только не на глазах у этих людей! Только не здесь!

Мне срочно надо было что-то придумать, просьбу, но в завуалированном виде. Однако слова застряли в горле.

И тут за ее спиной появился хэндлер с плеткой в волосатой руке.

— Отведи его к позорному столбу, — распорядилась она. — Вперед, шагом марш, руки по швам! В таком виде он нравится мне гораздо больше. Надень на него наручники и свяжи ноги. За работу!

У меня в буквальном смысле остановилось сердце. При этом я прекрасно понимал, что деваться мне некуда: если я скажу «нет», сукин сын свистнет своим помощникам, и они насильно отволокут меня туда.

Нет, этого нельзя допустить.

— Лиза… — прошептал я, покачав головой.

Она протянула руку и мягко положила мне на шею, и на меня снова пахнуло ее духами, запахами ее спальни, ее обнаженного тела под моей тяжестью.

— Ш-ш-ш! Ну давай же, Эллиот, — сказала она, нежно поглаживая мои напрягшиеся мышцы — Ты можешь! И сделаешь это для меня.

— Жестокая, — процедил я сквозь сжатые зубы и отвернулся.

— Да, я такая, — ответила она.