Врата в рай

31. Лиза. «Смерть коммивояжера»

Уже начинало темнеть. Но мы все говорили и говорили.

Мы переходили из кафе в кафе: здесь выпивали по бокалу вина, там — по чашечке кофе. И теперь брели себе потихоньку назад в отель, а город сиял и горел в лучах заходящего солнца. Такое можно увидеть только в Новом Орлеане. Вполне вероятно, что и в Италии солнце не менее ослепительно, хотя не знаю, не знаю. Зачем думать о Венеции, если мы в Новом Орлеане? И действительно, здесь сейчас чудо как красиво: затейливые ограды старинных особняков, зеленовато-белесые ставни, поросший мхом красный плитняк под ногами.

Я выплескивала наружу все, что со мной произошло, в мельчайшим деталях описывала наши разговоры с Эллиотом, рассказывала о том, как мы танцевали, как ездили в Даллас. А еще о том, как занимались любовью, как решили купить здесь дом, о телевизионных программах, которые смотрели вместе, и о всех тех дурацких вещах, которые мы вытворяли.

Мартин шел обнимая меня за плечи одной рукой, перекинув через другую плащ, пиджак и джемпер: не выдержав здешней жары, он постепенно, слой за слоем, освобождался от темной одежды из Сан-Франциско, но ни разу не пожаловался. Он терпеливо выслушивал мою исповедь, только изредка перебивая меня, чтобы задать наводящий вопрос типа: «А какую музыку исполняли там, в «Марриотте»?» или «А какую игру «Воинов» показывали?» Но на черта мне было знать, какую там показывали игру?! А еще: «Какой отрывок из книги он читал тебе у бассейна?» или «Что ты чувствовала. когда он улыбался?»

Когда Мартин чувствовал, что воспоминания ранят мне душу, то останавливался и ласково меня успокаивал.

Но я уже начала иссякать — так измотали и измучили меня все эти разговоры. Наконец мы вернулись в отель и зашли в темный бар на первом этаже. Мы заказали наши обычные напитки: ему — белое вино, мне — бомбейский джин со льдом, а потом вышли во двор и сели за один из кованых металлических столиков. Во дворике не было ни души.

— Сама не понимаю, как я могла такое выкинуть, — говорила я. — Я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, чем обусловлены все наши правила, поскольку сама их разрабатывала. Но и это еще не самое худшее. Самое худшее — другое. Если я вернусь туда и увижу, что он в полном порядке: переориентированный, интегрированный, ну не знаю, какую еще идиотскую терминологию здесь можно применить, то я этого точно не переживу. Нет, я не способна пройти через это снова. Что меня больше всего и пугает. Вот почему я не могу взять и вернуться назад, начать все с чистого листа, обсудить проблему с Ричардом и Скоттом, а это именно то, что они настоятельно советуют, и тем самым решить ее. Я знаю, что сойду с ума, стоит мне увидеть Эллиота или Клуб. Нет, тогда я наверняка свихнусь уже окончательно! Об этом не может быть и речи!

Тут я остановилась и посмотрела на Мартина. Он уютно устроился на кованом стуле, будто сидел дома в своем любимом кресле: правая рука задумчиво поглаживает нижнюю губу, сузившиеся глаза смотрят на меня с пониманием — казалось, он готов слушать меня вечно.

— И знаешь, что самое фиговое. Он способен на что угодно, — сказала я. — Он такой сексуальный. Такой чувственный. Неприкрыто чувственный. Ты даже не представляешь, как он ест. Он не ест, а вбирает в себя еду, будто занимается с ней любовью. И танцует он точно так же. Ты не поверишь! Люди расступались, чтобы посмотреть на нас. Я не знаю, что такого особенного мы делали. Да и какая разница! Я в жизни так не танцевала. Господи, а заниматься с ним сексом! Это что-то. Он способен играть любую роль. И жестокое садомазо, и традиционный секс, но такой пронзительный, словно электрическим разряд. И все же это было так, так…

— Так? — переспросил Мартин.

— Так чертовски нежно! Иногда мы прижимались друг к другу уже в полудреме, и это было как прижиматься к… Я даже не знаю… Нет, не знаю…

— А как тебе… — спросил Мартин шепотом. — Я хочу сказать, как тебе традиционный секс, — осторожно продолжил он, — без обычных ритуалов и атрибутики?

Вопрос Мартина не удивил меня, не застал врасплох. Может быть, потому что я весь день готовилась к ответу на него. Хотя я опять почувствовала себя крайне неуверенно — уже который раз за эту неделю, когда пыталась решить для себя этот вопрос.

— Хочешь, я тебе кое-что скажу? Такое же безумное, как и все остальное. Я ведь занималась этим впервые в жизни, — заявила я, бросив на Мартина вопросительный взгляд: способен ли он оценить всю необычность моего признания. — Нет, я вовсе не утверждаю, что у меня не было никаких фантазий. Я думаю, они будут всегда, как связь между удовольствием и болью, разрушить которую абсолютно невозможно. Но потом были моменты, словно вспышки, нет даже не моменты, а довольно длинные периоды, как в замедленной съемке, когда в постели были только он и я, а вот такого со мной прежде не случалось никогда. Никогда.

Тут я не выдержала и отвернулась. Звенящая тишина стала невыносимой. Я подняла стакан и пригубила ледяной напиток: у меня вдруг перехватило дыхание и слезы навернулись на глаза. Разбитые надежды. Если бы Эллиот был здесь, если бы мы были вместе… И внезапная острая боль от осознания невозможности всего этого.

Мартин притих на стуле, оставив тщетные попытки меня приободрить.

В маленьком садике, кроме нас, по-прежнему никого не было, только из бара доносился слабый шум. К нам потихоньку под пение цикад подкрадывалась жаркая южная ночь, о чем можно было судить по сгустившейся тени на стенах из красного кирпича. Небо над головой стало багрово-золотым, со стороны реки поплыли легкие облака.

Очень скоро окончательно стемнеет, листья деревьев заострятся и словно сожмутся, и все предметы превратятся в неясные силуэты. Затем тьма поглотит все вокруг. Нет, я не в силах вынести такую красоту. А потому снова разрыдалась. Судорожно и очень некрасиво. Похоже, плакать уже вошло у меня в привычку.

Мартин взял бокал и откинулся на спинку стула, вытянув вперед длинные ноги. Когда он заговорил, голос его прозвучал совсем тихо, будто он не хотел нарушать торжественную тишину ночи.

— Но как ты можешь не знать, что произошло? — спросил он.

— Господи, ну сколько можно повторять одно и то же! — воскликнула я. — Я действительно ничего не понимаю. Я как будто распалась на отдельные части, как будто всегда была никем и только сейчас это осознала. Как будто меня окружали не стены, а декорации и все было фальшивым от начала до конца. Я ведь тогда села с ним в самолет, совсем как человек, бросающийся в омут с головой. И все же я — это я и никогда уже не буду никем другим. Господи! Ведь я не разе честью справлялась с самыми непростыми ситуациями.

Мартин внимательно посмотрел на меня, а потом задумчиво кивнул. Похоже, он собирался что-то сказать, но передумал. Он матча сидел, потягивая белое вино, затем поставил бокал и тихонько прикоснулся ко мне кончиками пальцев.

— Хороша, — произнес он, словно решат для себя нечто важное. — Постарайся выслушать меня, причем очень внимательно. Твоя исповедь напомнила мне совсем другую историю. Короткий рассказ, который я когда-то читал. Его написала гениальная писательница Юдора Уэлти. Конечна я не могу воспроизвести все его художественные достоинства, но постараюсь передать как смогу.

— Ну так расскажи, пожалуйста, — попросила я.

— Ладно, — отозвался Мартин и слегка запнулся, будто собираясь с духом. — Рассказ называется «Смерть коммивояжера». Если мне не изменяет память, этот коммивояжер оказался на большой дороге после изнурительной болезни. Его тогда выходили в номере отеля совершенно чужие люди. И вот он опять один в безлюдном месте. У него начался жар, он заблудился, а машина застряла на обрыве. Ему ничего не оставалось, как обратиться за помощью, постучавшись в дверь стоявшего на отшибе дома. Дверь ему открыла женщина. Затем появился мужчина. Мужчина помог откатить машину и пригласил коммивояжера поужинать с ними. Не успел тот переступить порог дома, как понял, что там происходит нечто загадочное, нечто, чего он не мог постичь. Каждая деталь оказывала на гостя странное воздействие, словно у него внезапно начались галлюцинации. Самые простые слова, что произносили хозяева дома, неожиданно приобретали особый смысл. В какой-то момент коммивояжер даже почувствовал витающую в воздухе опасность. Но на исходе ночи коммивояжер неожиданно догадался, что же такое таинственное происходит в доме. Все объяснялось очень просто. Мужчина и женщина были женаты, и они ждали ребенка. Вот так. Самую обычную любовь двоих людей, ждущих прибавления в семье, он расценил как нечто невероятно таинственное. Ведь он так долго странствовал, что забыл об обычных радостях жизни и, столкнувшись с ними, не смог их распознать. Сдается мне, что-то подобное произошло с тобой, когда ты встретила Эллиота Слейтера. Лиза, ты просто влюбилась! По какой-то странной прихоти судьбы ты влюбилась. Ты разглядела в Эллиоте нечто, что символизирует для тебя любовь.

И когда эта любовь смела тебя, сбила с ног, ты инстинктивно отдала себя на ее милость, решив: пусть все идет как идет. Но, к твоему величайшему удивлению, любовь эта не умерла, а, наоборот, еще больше расцвела. Она становилась все сильнее и сильнее, так что ни убежать, ни скрыться от нее было невозможно. Любовь — всепоглощающее чувство. Она ломает жизни и разбивает сердца. Но есть люди, не ведающие, что такое любовь, ни разу в жизни не испытавшие ее. Хотя я не могу поверить, что ты, которая посвятила себя изучению любви во всех ее проявлениях, не смогла распознать обычную, нормальную любовь. Ты все знала. Знала с самого начала.

Я пыталась сосредоточиться на том, что говорит Мартин, но смысл ускользал, и меня захлестнула волна воспоминаний. Вот в нашу первую пьяную ночь Эллиот говорит: «Я люблю тебя», а я сижу точно каменная, не в силах разжать губ. Я как будто наглоталась таблеток, превративших меня в статую.

И тут мне показалось, что еще немного — и я не выдержу. Кто-то, совсем как тогда, наложил печать на мои губы. Я не могла говорить. Хотела, но не могла. И собственный голос вдруг показался мне каким-то чужим и ломким.

— Мартин, — начала я, изо всех сил стараясь не сорваться. — Мартин, я не могу любить мужчину, как обычные женщины. Просто не могу. Мне кажется, я исчезаю. Растворяюсь. Распадаюсь на отдельные части, словно механизм, работа которого зависит от тысячи маленьких колесиков и пружинок. Этот механизм неожиданно вышел из строя, и каждая деталь бесконтрольно вращается сама по себе. Нет, я не способна любить, как обычная женщина.

— Но ты можешь и просто обязана, — возразил Мартин. — Все, что ты рассказывала о времени, проведенном вместе с Эллиотом, — и есть нормальная любовь. Здесь и двух мнений быть не может. Хотя ты и сама знаешь, что я прав.

Я собиралась сказать «нет». Мне было очень важно это сделать. Привести массу самых разных причин, чтобы объяснить, что он слишком упрощает.

Мартин придвинулся ко мне поближе, так что на лицо его упал слабый свет, идущий из холла, и успокаивающе сжал мне руку.

— Можешь ничего не говорить. Ты все сама прекрасно знаешь. Однако есть в создавшейся ситуации нечто действительно неправильное.

— Да…

— Так или иначе, но ты чувствуешь, что любовь эта лишает права на существование тайную жизнь, жизнь в Клубе. И невозможно смешивать одно с другим. Если это настоящая любовь — между тобой и Эллиотом, — тогда то, что ты делала раньше, действительно плохо. Хотя все не так просто. Не так однозначно. Ты не имеешь права строго себя судить!

Я прикрыла глаза рукой и отвернулась. Я чувствовала: мы уже идем по краю пропасти, и сама испугалась этого, поскольку не ожидала, что подобные разговоры могут нас так далеко завести.

— Лиза, не пытайся убежать от себя, — увещевал меня Мартин. — Не ищи объяснений, не задавайся лишними вопросами и не вздумай убегать! Возвращайся в Клуб и скажи Эллиоту все, что говорила мне, все, что он хотел услышать в ответ, признаваясь тебе в любви.

— Мартин, это невозможно! — воскликнула я.

Мне необходимо было остановить распад собственной личности, подавить жуткое чувство, будто я разваливаюсь на куски.

Но тут мне в голову пришла странная мысль: а что, если Мартин прав и мы с Эллиотом сможем любить друг друга? А что, если то, что было хорошо с расчетом на один год, будет еще лучше с расчетом на десятилетия? Ради такого стоило умереть и воскреснуть обновленной! Но в этом-то и была загвоздка.

— Мартин, ты ведь знаешь, через что мне пришлось пройти! — продолжала упорствовать я.

— Ну как ты не понимаешь?! — рассердился Мартин. — Ведь то же самое можно сказать и об Эллиоте. Лиза, эта любовь зародилась в Клубе. Зародилась в укромном уголке твоей тайной жизни. Думаешь, с тобой могло случиться нечто подобное где-то еще? А как насчет Эллиота? Думаешь, с ним такое раньше случалось?

— Не знаю.

— Ну а я знаю. Эллиот любит тебя, прекрасно понимая, кто ты такая, и ты его тоже любишь, прекрасно понимая, что он собой представляет. Здесь вовсе не та ситуация, когда на одной чаше весов нормальная любовь, а на другой — экзотическая. У вас все наоборот, и об этом можно только мечтать: рядом любимый человек, от которого у тебя нет секретов.

Тут я остановила Мартина взмахом руки. Не так быстро! Я просто не поспеваю за ходом его мысли.

— Тогда отчего мне так трудно вернуться обратно? Какого черта я до смерти боюсь снова увидеть Клуб?

— Скажи, почему ты решила его увезти? — спросил Мартин.

Потому что там я не могла узнать его так хорошо, как здесь! Не умею смешивать два своих «я». Один Бог знает, как это удается другим! Скотту, например. Или Ричарду. Даже тебе. Ты можешь спать со своими любовниками, разговаривать с ними и спокойно переключаться с одного на другое…

— Но ведь все наши ритуалы для того и созданы, чтобы защитить тебя.

— Да! — вое кликнула я и сразу же замолчала. прижав руку к губам. Я сама от себя такого не ожидала, но на меня нахлынуло чувство обиды из-за того, что все так сложно, и одновременно будто снизошло озарение от этого простого «да». — У меня уже голова не работает, — пролепетала я дрожащим голосом, чувствуя, что вот-вот опять разрыдаюсь. В который раз. — Я не могу мыслить разумно, не могу поверить в то, что человек, прошедший, как и я, огонь, воду и медные трубы, способен полюбить!

В ответ Мартин не произнес ни слова, а только что-то промычал себе под нос.

Я стала судорожно рыться в сумочке в поисках носового платка и на секунду закрыла лицо рукой. Впервые за весь этот бесконечный день мне захотелось остаться одной.

— Понимаешь, у меня такое чувство, будто я поспешила сделать выбор, будто…

— Нов этом не было никакой необходимости… — начал Мартин, но остановился, не закончив фразы. Затем продолжил уже гораздо мягче: — Мне даже в голову не приходило, что тебя гложет чувство вины. Не знал, что тебе так плохо…

— Да нет же, — не сдавалась я. — Только не тогда, когда я в Клубе и выполняю свою работу. Тогда я вовсе не считаю себя плохой. Я верю в то, что делаю. Клуб — это воплощение в жизнь моей мечты. Клуб — это мое призвание.

Тут я остановилась, точно сама не ожидала. что смогу такое сказать. И все же это были те самые слова, которые я много лет произносила, обращаясь к другим, и которые постоянно звучали в моей голове. Клуб — это мой монастырь.

Но ведь все наши ритуалы для того и созданы, чтобы защитить тебя.

Невидящими глазами я долго вглядывалась в темноту, но потом повернулась к Мартину. Он сидел неподвижно, лицо его оставалось таким же спокойным и понимающим. Ему и сейчас явно не изменила его обычная жизнерадостность.

— Но, согласись, призвание требует и изрядной доли самоотречения! — произнес Мартин.

— Я об этом как-то не думала, — ответила я безразличным тоном, хотя в глубине души была польщена, даже очень польщена, и почему-то слегка взволнована.

— Может быть, дело в нравственной стороне вопроса? — поинтересовался он.

Я кивнула, но промолчала.

— А ведь все было задумано иначе, — продолжил Мартин. — Все совершалось во имя свободы и, как мы тысячу раз себе твердили, во имя любви!

Я покачала головой, снова сделав ему знак помолчать.

— События развиваются слишком стремительно, — сказал я. — Мне нужно время, чтобы подумать.

Хотя это, конечно, было неправдой. Теперь я уже была абсолютно не способна думать, находясь в одиночестве. Вот почему я вызвала Мартина. И чтобы дать ему это понять, я протянула руку и крепко сжала его ладонь. Причем так крепко, что ему, должно быть, стало больно, но он продолжал сидеть как ни в чем не бывало.

— Знаешь, Лиза, мало кто из нас прожил жизнь, хоть раз не вступив в драматическую борьбу за свободу. И эта драматическая борьба — знамение нашего времени. Но, к сожалению, большинство из нас так и не достигли цели. Мы словно застряли на полпути, увязнув в трясине: мы успели отринуть мифы о морали, но так и не сумели хоть на шаг приблизиться к желанной утопии, притягивающей наши жадные взоры. И вот мы здесь: между Сциллой и Харибдой, между гнетущей, унылой католической моралью, впитанной нами с молоком матери, и призрачной картиной нового мира, где любовь во всех ее проявлениях не является грехом. Ты одержала множество впечатляющих побед, но если откажешься от Эллиота, поскольку, по-твоему, не имеешь права его любить, это будет непомерно высокой ценой!

Я продолжала упрямо молчать. Но каждое его слово находило отзвук в моей душе. Однако у меня не было сил ни говорить, ни двигаться, ни даже обдумать его слова. Мне было так грустно, ужасно грустно, и в то же время отчаянно хотелось избавиться от тоски, прогнать ее прочь.

И вот так в полной тишине томительно тянулись минуты.

На садик опустилась сладкая субтропическая ночь, только листья папоротников подрагивали в рассеянном свете фонариков да сонно клонились книзу ветки бананового дерева. Небо над головой было как черный бархат — и ни одной звезды.

Мартин легонько сжал мою руку, которая продолжала покоиться в его горячей ладони.

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня, — сказал он.

— Что именно?

— Когда ты мне позвонила, я сразу же откликнулся на твой призыв. А теперь сделай то же для меня.

— Ты меня пугаешь, — нахмурилась я.

— Возвращайся в Клуб. Ступай к себе и позвони Ричарду, скажи, что хочешь вернуться, и попроси прислать за тобой самолет. А когда приедешь туда, то сразу же сделай две вещи. Наведи порядок в делах, чтобы задобрить мистера Кросса и сохранить хорошие отношения с Клубом. Затем отправляйся к Эллиоту. Скажи ему все, что говорила мне. Объясни ему, почему дала задний ход, почему не можешь принять решение, почему начала разваливаться по частям…

— Господи, это будет таким облегчением… сказать ему, все объяснить… — Тут я поняла, что снова плачу, прямо-таки захлебываюсь слезами. Ужас! Но я только кивнула и прикрыла глаза рукой. — Как бы мне хотелось, чтобы он сейчас был здесь!

— Ну, не так уж он и далеко. И я очень сильно подозреваю, что эту ситуацию он сможет разрешить гораздо лучше тебя, — произнес Мартин, еще сильнее сжав мою руку. — В идеальном мире необходимость такого выбора вряд ли возникла бы. Как ты правильно сказала, он мог делать все и так, и так. Но если ты сейчас не в состоянии, то скажи ему об этом прямо. Думаю, когда ты ему все скажешь, он поймет, что случилось. И он примет тебя такой. Какая ты сейчас.

— Вот в этом-то и проблема, — еле слышно пробормотала я. — Только у нас здесь полно проблем — шестьдесят, не меньше, — и как только мы беремся за решение хоть одной из них, я начинаю разваливаться на части. А что, если он снова выберет Клуб? Чтобы было как раньше. До того как я все изгадила.

— Ну тогда он сам тебе скажет. И тогда ты смиришься и дашь ему возможность переучиться. Но не думаю, что это именно то, что он хочет. Никогда не думал. Если бы Клуб был тем, что ему нужно, то он уже тысячу раз намекнул бы тебе на это. Подал бы знак. Все повернулось бы по-другому. Вы никогда не зашли бы так далеко.

— И ты в это веришь?

— Много думаю об этом. Думаю об истории, которую ты мне поведала. Вы прошли длинный путь и проделали его вдвоем — шаг за шагом. И в том, что касается Клуба, он, как мне кажется, получил все, что хотел.

— Господи… — прошептала я, еще сильнее вцепившись в его руку, — если бы все это было правдой…

— Но сама понимаешь, подтверждение некоторых вещей ты можешь получить только у Эллиота.

Я промолчала.

— Лиза, мы так и будем топтаться на месте, пока ты не вернешься и не поговоришь с Эллиотом, — произнес Мартин, выжидающе посмотрев на меня. — Действуй! И помни, он знает о тебе больше, чем любой другой мужчина! Ты сама мне об этом сказала.

— Да, этот я не могу отрицать, — сказала я, и собственный голос показался мне ужасно усталым я испуганным. — Но что, если… Что, если уже слишком поздно?

Нет, не надо об этом думать! Это было бы просто ужасно. Сколько упущенных возможностей, несказанные слова, последние минуты…

— Нет, ничего не поздно, — решительно заявил Мартин. — Эллиот — и я знаю, что ему понравились бы мои слова, — на редкость крутой молодой человек. Думаю, он тебя ждет. Может, уязвлен. Может, зол как черт. Но он определенно тебя ждет. Более того, ты ведь обещала вернуться. Так иди же и попроси прислать за тобой самолет!

— Дай мне хотя бы минуту.

— Она у тебя уже была!

— А если все это ужасная ошибка?

— Очень может быть. Так соверши же ее, но сделав шаг в сторону Эллиота! Обо всем остальном ты прекрасно знаешь. Здесь для тебя не должно быть неожиданностей.

— Не дави на меня! — огрызнулась я.

— А я и не давлю. Я просто делаю свое дело, делаю то, что умею лучше других: помогаю людям воплощать в жизнь свои фантазии. Ты вот, например, весь день рассказывала мне о своей фантазии. Вот я и хочу помочь тебе реализовать ее.

Тут я не выдержала я улыбнулась.

— Ведь ты именно поэтому меня вызвала? — продолжил он. — Так иди скорей и звони! И я с тобой. Я помогу тебе. По правде говоря, я вовсе не жажду провести отпуск на Карибах, в окружении увивающихся вокруг меня дюжин обнаженных мужчин, но ради тебя я готов на это пойти! — И с этими словами он наклонился и поцеловал меня в щеку. — Ну давай же, иди!

Я включила свет и присела рядом с телефоном, стоявшим возле кровати. Часы показывали шесть часов утра. Я подняла трубку и набрала номер.

Прошло три минуты сорок шесть секунд, прежде чем меня соединили с абонентом на другом конце провода. Потом я услышала голос Ричарда.

— Это Лиза, — сказала я. — Я готова вернуться домой. Ты можешь прислать сюда самолет или мне надо ехать в Майами?

— Самолет вылетает немедленно!

— Я хочу встретиться с членами правления, а также с мистером Кроссом. Я хочу привести в порядок дела и поговорить насчет отпуска. Вот так, если ты, конечно, не шутил, говоря, что не собираешься меня увольнять.

— Дай нам передохнуть. Мы сделаем все, что ты хочешь. Думаю, отпуск — неплохая идея. Если ты вернешься, мистер Кросс будет есть у тебя с руки.

— А как там Эллиот?

— Вот так-то лучше. Теперь ты опять прежняя Лиза.

— Так как там Эллиот? — снова спросила я.

— Вот те на! Все та же нетерпеливость, все тот же командный голос.

— Ричард, кончай валять дурака и ответь на мой вопрос. Как Эллиот? Я требую полного отчета.

— Ну ладно, ласковая ты моя, — вздохнул Ричард. — Эллиот в прекрасной форме, смею тебя заверить, хотя с переориентацией мы пока топчемся на месте. Если точнее, то сейчас он ушел на яхте на глубоководную рыбалку, а когда он не на рыбалке, то играет в теннис, да так, что с его противника семь потов сходит, а если он не играет в теннис, то нарезает круги в бассейне, причем так стремительно, что вода выходит из берегов. А если он не в бассейне, то на танцполе, танцуя одновременно с тремя рабами. Он больше не пьет виски «Чивас Регал». Он предпочитает «Джонни Уокер». Он дал нам список по крайней мере из двадцати видеофильмов, которые хочет посмотреть, и еще ему не нравятся наши бифштексы, а потому он требует, чтобы мы заказывали говядину на особом скотоводческом ранчо в Калифорнии. Он недоволен здешней библиотекой и требует, чтобы мы ее переделали. Люди не только трахаются, плавают или едят каждую минуту. Они еще читают хорошие книги. А еще он придумал потрясающий аттракцион для спортивной аркады. Называется «Охота в лабиринте». Скотт сейчас воплощает его в жизнь. Похоже, они со Скоттом стали приятелями.

— Ты хочешь сказать, что он трахает Скотта?

— Приятели не трахают друг друга. Приятели играют в покер, пьют пиво и разговаривают с набитым ртом. Я хочу сказать тебе совсем другое: мистер Слейтер прекрасно знает, что держит нас за яйца. А его приятель Скотт советует нам изменить статут мистера Слейтера: сделать его членом Клуба, но без уплаты членских взносов.

Я так оторопела, что не знала — плакать мне или смеяться. Я даже прикрыла микрофон телефона рукой.

— Ну, тогда он в полном порядке, — наконец выдавила я.

— В порядке? Я бы сказал, что это еще слабо сказано. Что касается слухов, которые ходят на острове…

— Да…

— Их вполне эффективно пресекли на корню, пустив другой слух, что якобы мистер Слейтер всегда был в штате и под прикрытием тестировал клубные системы.

— Блестяще!

— Да, он тоже так подумал, предлагая нам все это. И смею заметить, вполне правдоподобно. Он мог бы стать великолепным дополнением к нашей команде. Он просто мастер по части вкручивания мозгов. Кстати, у него для тебя сообщение. Он даже заставил меня поклясться, что обязательно тебе передам, как только ты проявишься.

— Ну так какого хрена ты до сих пор молчал? Что за сообщение? — вскинулась я.

— Он говорит, что ты поймешь, что это значит.

— Ну так давай! Не тяни!

— Он говорит, что все же следовало тогда кинуть таракана тебе на блузку.

Тут я сочла за благо промолчать.

— Ты понимаешь, о чем речь? Он, похоже, считает, что это очень и очень хорошо.

— Да, — ответила я. Значит, он все же любит меня. — Я хочу вернуться немедленно.