Врата в рай

8. Лиза. Все, что прикажете, хозяин

Конечно, они должны были отправить его в подвал. Разве не так? И кто только придумал все эти правила насчет сурового наказания в самом начале? Обычная рутина, даже если этот маленький спектакль и не был отрепетирован заранее. Тут Ричард был абсолютно прав.

Было уже девять часов, когда я наконец закрыла за собой дверь спальни. Сквозь окно пробивался сумеречный свет, морской ветерок, характерный для этого места, как обычно, остужал воздух на нашем острове. Но кто может остудить мое сердце, погасить бушующий в душе огонь?

Купальные рабы были моими любимчиками. Лорна и Майкл. Оба белокурые, миниатюрные и прелестные. Они уже успели включить светильники.

Они наполнили ванну водой, не спрашивая, какую температуру я предпочитаю, приготовили ночную рубанку и халат, расстелили постель. Они так нежно обрабатывали меня шампунем и мылом, что я даже задремала. Майкл порхающими движениями намазал меня маслом, аккуратно втер его в кожу, затем высушил мне волосы и расчесал их.

— Мы скучали по тебе, Лиза, — прошептал он, целуя меня в плечо.

Лорна уже ушла, а Майкл задержался. Он явно тянул время, притворяясь, что еще не все закончил. Великолепное тело, мощный член. Так почему бы и нет? Но не сейчас.

— На сегодня все, Майкл, — сказала я.

Он молча подошел ко мне и еще раз поцеловал в щеку. Я на секунду обняла Майкла за талию и прислонилась к его плечу.

— Ты слишком много работаешь, леди-босс, — произнес он, раскрыв губы для поцелуя.

Я закрыла глаза и снова оказалась в самолете, кружащемся над островом. А вот моя сестра за столиком в «Сен-Пьер» говорит: «Почему ты нам не доверяешь, почему ничего не рассказываешь о своей работе?»

— Ах! — Я открыла глаза и, стряхнув наваждение, сказала: — Пойду-ка я спать.

— Вдвоем спать лучше, чем одной.

— Майкл, ты сокровище. Но на сегодня хватит.

Я молча лежала под толстым мягким покрывалом, уставившись на тонкую полоску кружева, украшавшего балдахин.

О'кей. Им пришлось сослать его вниз. Хорошо. И все же он так и стоял у меня перед глазами, как тогда в зале. В десять, нет, в сто раз красивее, чем на фотографии. И эти голубые глаза. Да, сказочные голубые глаза, а еще фигура, как с рекламного плаката.

Что там говорить, классный мужик! Но что меня действительно потрясло, так это его чувство собственного достоинства. Как он держался, принимая все происходящее! Ну прямо Алкивнад, закованный в цепи!

Успокойся. Лиза. Постарайся заснуть.

О'кей. Он вполне это заслужит Три дня чистить уборные. Но я‑то? Разве я заслужила три дня ожидания?

С тех пор у меня не было даже пяти минут, чтобы сказать Ричарду все, что я о нем думаю, и, наоборот, не было и пяти минут, когда бы я не думала об Эллиоте Слейтере. Как он, ползая на коленях, моет кафельные полы.

Когда все закончилось, я заперлась в офисе и зарылась в кипу бумаг, которая лежала там еще с прошлого года. Бланки заказов, медицинские формы, счета, эскизы нового оборудования, одобренные, подшитые в дело, отправленные… А еще я ведь обещала переговорить завтра с инструктором рабов-пони. Потом, как обычно, обед с новыми членами Клуба, необходимость отвечать на вопросы, а затем экскурсия по окрестностям.

Господин Джерри Макаллистер был просто счастлив. Все были просто счастливы. Может быть, даже Эллиот Слейтер был счастлив. Кто знает!

И действительно, первая ночь была организована просто грандиозно, а потому всем было плевать, когда я тихонько улизнула.

И что теперь?

Я лежала, уставившись в отделку балдахина, словно и не отказывала Майку, когда укладывалась спать. И снова воспоминания. Обрывки, осколки прошлого, лица, встающие перед мысленным взором, давно забытые голоса. Я лежала, прислушиваясь к шуму ветра, доносившемуся сквозь открытые двери, к шороху листвы. Не думай о нем. Его же не продали в рабство за тридевять земель!

И никаких воспоминаний! Но как это сделать? Когда оглядываешься назад, в прошлое, тебе кажется, что можно все изменить, привести в порядок, осознать это самое прошлое. Быть может, впервые в жизни. Но на самом деле воспоминания не оставляли меня весь день, затаившись в тени, словно вражеская армия, готовая сомкнуть ряды.

Я вдруг увидела шоссе, ведущее на юг из Сан-Франциско, затем — густой лес в Монтерее, высокие дома с островерхими крышами за поросшими мхом каменными стенами и узкую гравийную дорогу, частную дорогу, когда ворота захлопнулись за нашей спиной. Я сидела рядом с Жаном Полем на темно-синем сиденье лимузина. Сидела очень прямо, сложив руки на коленях. Я даже пыталась одернуть юбку, чтобы прикрыть оголившиеся ноги. Как глупо.

Жан Поль говорил очень спокойно, тихим голосом:

— Первые несколько дней будут для тебя самыми трудными. Наступит такой момент, когда ты поймешь, что убежать невозможно, и тогда ты запаникуешь. Но успокоить тебя должно только одно: ты уже ничего не можешь сделать. — Он замолчал, внимательно на меня посмотрев, а потом спросил: — Как ты себя чувствуешь?

— Мне страшно, — прошептала я. — И я слегка возбуждена. — Но последние слова застряли у меня в горле.

Мне хотелось сказать, что, как бы мне ни было страшно, я ни за что на свете не поверну назад. Я уже видела деревянные ворота и сторожку впереди. Лимузин проскользнул в большой кирпичный гараж под остроконечной крышей. В том же тюдоровском стиле, что и особняк, видневшийся за деревьями там, впереди.

Мы въехали в гараж, и когда нас поглотила тьма, мне стало так страшно, что я судорожно схватила Жана Поля за руку.

— Ты ведь всегда будешь знать, что со мной?

— Ну конечно же. А теперь хорошенько подумай. Может, ты хочешь что-то сказать или спросить? Потому что сейчас я тебя раздену. В комнате ты должна появиться полностью обнаженной. И я должен забрать с собой всю твою одежду. Не пытайся говорить с хозяином или слугами. Тебя только накажут за это.

— Ты приедешь за мной?

— Конечно. Через три месяца, как и договаривались. Эти три месяца я как раз должна была провести в университете в Беркли.

— Вспомни все, чему я тебя учил. Все фазы, через которые тебе придется пройти. И когда тебе будет безумно страшно, напомни себе, насколько все это волнующе. И здесь не надо кривить душой. И еще раз: не забывай о том, что ты уже ничего не можешь сделать. Ты избавлена от ответственности за себя, так что даже не пытайся спастись!

Спасайся! Спасай свою душу! Взгляд отца, рассматривающего книги на кровати. Новые романы, философия в бумажной обложке. «Лиза, у тебя никогда не было ни вкуса, ни своего мнения — ничего, кроме пристрастия к самой дешевой макулатуре, какую только можно найти в книжном магазине. Но сейчас, впервые в жизни, я боюсь за твою бессмертную душу».

Я вдруг почувствовала, как затвердели соски, как намокла тонкая полоска трусиков между ног. Жан Поль, склонившись ко мне, поцеловал меня в щеку, расправил волосы, рассыпавшиеся по плечам. Тогда волосы у меня были длиннее, чем сейчас, и очень густые, очень тяжелые.

Я почувствовала, как Жан Поль, взяв меня за запястья, завел мне руки за спину, а потом услышала щелканье ножниц. Он разрезал на мне блузку, и клочки ткани упали на темно-синий коврик на полу машины.

Когда я оказалась полностью раздетой, он вытащил меня из лимузина.

— Наклони голову, — приказал он. — И не дергайся.

Бетонный пол холодил ноги, а свет, льющийся из открытой двери, слепил глаза. Жан Поль еще раз меня поцеловал. Потом я услышала, как заработал мотор машины, и поняла, что он уезжает.

Но тут появился молодой слуга в серой униформе и, взяв меня за руки, стал подталкивать в сторону двери. Мне казалось, что волосы окутывают мое тело спасительным плащом. Соски еще больше набухли, и я подумала знает ли этот незнакомец, мой проводник по тайному миру секса, что у меня между ногами уже совсем мокро.

— Зимой мы используем крытый переход, — сказал кто-то другой. Судя по голосу, человек уже немолодой и образованный. — Сначала просто иди. Когда подойдешь к дому, опустись на колени и так и стой. В доме — только на коленях.

Теперь мы шли по аллее. Я чувствовала на своих запястьях его руки в перчатках, видела яркий свет, пробивающийся сквозь толстые стекла узких окон. Я не видела ничего, кроме голой стены впереди. Разве что кое-где цветы на окнах. Я вдруг с ужасом подумала, что лимузин уже, наверное, выехал на шоссе, а так как мне никто не затыкал рот, то я могу позвать на помощь, закричать, чтобы меня отпустили.

Но совсем скоро мне заткнут рот. Я это твердо знала. Меня предупреждали.

— И не стоит заблуждаться насчет слуг. Они, конечно, будут добры к тебе, — прошептал мне на ухо сопровождавший меня мужчина. — Но если увидят, что ты посмела встать с колен, если обнаружат, что ты проявила непослушание, то ничтоже сумняшеся доложат обо всем хозяину. А причина очень простая: если они тебя на чем-то поймают, хозяин отдаст тебя им, чтобы они тебя наказали. Они только того и ждут. Они это очень любят. Особенно если к ним попадет такая свеженькая, молоденькая девушка, с такой нежной кожей. Так сказать, свежачок. Так что повторяю еще раз: не вздумай купиться на их доброе отношение.

Мы завернули за угол, и я увидела, что дорожка устлана ковром. Конечно, для моих коленей. Потом я увидела дверной проем. От волнения у меня подкосились ноги и сердце бешено забилось.

— Ты должна демонстрировать абсолютную покорность ко всем, кто находится в доме. Никогда не забывай об этом! А теперь вниз — на четвереньки.

Что же было дальше?

Дверь широко распахнулась, и я увидела суперсовременную кухню, огромные холодильники, сияющие раковины из нержавеющей стали и повариху в накрахмаленном белом переднике, повязанном вокруг обширной талии.

— Да она просто прелесть! — воскликнула повариха, и ее круглое лицо расплылось в улыбке.

А потом шок при виде длинного белого холла с мраморными столиками и зеркалами, уютных гостиных с кружевными римскими шторами от солнца в обрамлении тяжелых драпированных занавесей. И я, нагая, ползла по этому царству роскоши, к кабинету, где за письменным столом, прижав к уху телефонную трубку, с карандашом в руках сидел сам хозяин.

Первый осторожный взгляд на него. Всего какая-то доля секунды, так как голову поднимать нельзя, и приходится ползти по темно-синему персидскому ковру через всю комнату.

Пробили часы, где-то в доме защебетала канарейку захлопала крыльями по прутьям клетки.

— О да-да. У меня еще один звонок. Я вам перезвоню. — Жесткий британский акцент. Аристократичный и очень выразительный. Звяканье телефонного аппарата. — Да, она прелестна, на редкость прелестна. Встань с колен, дорогая. Да, она мне нравится. Она будет просто восхитительна. Подойди ко мне, юная красавица!

Не смея поднять глаза, я обошла вокруг стола, следуя его указаниям, и наконец увидела его туфли, подол темно-красного шелкового халата, а под ним ногу в брючине, затем почувствовала на своем лице, на своей груди его руку.

— Хмм, очень мила. — Каждое слово он произносил скороговоркой, но отчетливо. — Даже лучше, чем я ожидал.

— Да, сэр, — ответил слуга. — И никаких глупостей. — Посмотри на меня, Лиза. — Щелчок пальцами. Худое, костистое лицо, очень живые темно-карие глаза. Густые седые волосы, гладко зачесанные назад. Да, красивый. И очень необычный. Так же как и голос, его глаза не выдавали возраста, даже, скорее, были обманчиво молодыми.

— А теперь оставь ее со мной. Я тебя позову… На самом деле у меня сейчас совсем нет времени, учитывая… Но я все же найду время. А вы, юная леди, следуйте за мной.

И тут он открыл дверь в очень странную комнату, узкую, освещенную солнцем, проникающим сквозь толстые витражные стекла. Длинный полированный стол с кожаными наручниками и ножными браслетами, прикрепленными к кожаным цепям по краям. На стене висели хлопалки, хлысты, наручники, тонкие кожаные ремешки. Совсем как в студии Жана Поля, где он обучал тех, кто откликнулся на его расплывчатые объявления в самых неподходящих для этого газетах. Меня он прекрасно подготовил.

Но это уже последипломное образование, это интервью для приема на работу, это карьерный рост.

Я снова ползла на коленях по паркету из розового дерева прямо к мягкому прямоугольнику еще одного персидского ковра.

— А теперь поднимайся на ноги, дорогая. Вот так!

Я вдруг почувствовала, как мою голову обхватывают тонкие кожаные ремешки.

— Ш-ш-ш! Ну-ну-ну, успокойся. Неужели ты так испугалась? — Он обнял меня правой рукой и взял за грудь, и я почувствовала прикосновение шелка к спине. — Вот так. Спокойно. Руки за спину. Ты же хочешь быть красивой? Хочешь понравиться своему хозяину?

Чужие губы у моего лица. И я вдруг растаяла от этой ласки.

— Все, что пожелаешь, господин.

У меня внизу живота уже все горело огнем, набухнув от желания. Я чувствовала, как тонкие ремешки охватывают лоб, щеки, спускаются вдоль крыльев носа.

Я высунула язык сквозь отверстие для рта.

— Язычок совсем как у кошечки! — прошептал он, ущипнув меня за внутреннюю поверхность бедра.

Дурманящий залах одеколона и этот глухой, мощный смех. Он поднял мои волосы кверху и, закрутив тугим узлом, заколол шпильками. Быстрыми, аккуратными движениями он водрузил мне на голову шлем из ремешков. Я почувствовала, как мою талию затягивают в корсет, который заканчивался где-то под мышками. Я изо всех сил старалась не издать ни звука, но не могла унять дрожь.

— Тш-ш, ну-ну, любовь моя. Ты ведь еще ребенок. Милый маленький ребенок. Правда ведь? — спросил он.

Он стоял прямо передо мной и туго-туго зашнуровывал корсет, вдавливая его в мое тело все сильнее и сильнее с каждым новым крючком, по мере того как он передвигался все выше и выше к моим грудям. И вот уже кожаный панцирь сомкнулся на мне, а не закрывающие соски получашечки высоко приподняли грудь.

— Великолепно, — произнес хозяин, неожиданно поцеловав меня в губы через маску из ремешков.

Невыносимое напряжение. Теперь полностью застегнутый корсет охватывал меня так плотно, что мне казалось, будто я стала совсем невесомой.

— Чудесно! — Он приподнял мои соски и вытянул вперед, чтобы они стали длиннее и тверже. Причем проделал он это очень быстро, уверенно. — А теперь эти милые ручки. Что мы будем делать с этими милыми ручками?

— Все, что пожелаешь, господин.

Я, как могла, прогнулась, пытаясь тем самым продемонстрировать полную покорность. Корсет так плотно стягивал мое пылавшее тело, что было трудно дышать. А еще голодные спазмы между ног.

Он на секунду исчез, но затем появился с парой длинных кожаных перчаток в руках. Весьма необычные перчатки, так как их можно было пришнуровывать одна к другой. Повернув меня к себе, он стал медленно натягивать мне на руки черную лайку: сперва на левую, потом — на правую, аккуратно расправляя перчатки выше локтя. Я почувствовала, как он затянул шнурок, и вот уже мои руки были заведены за спину и там крепко пришнурованы друг к другу, в результате чего груди поднялись еще выше. Лицо под ремешками пылало, в глазах стояли слезы. Интересно, а вдруг это его рассердит? Или, наоборот, понравится? Теперь я была связана и абсолютно беспомощна, дыхание становилось все чаще и тяжелее. Связана!

— Так-так-так, — сказал он, еще раз удивив меня непривычными британскими интонациями.

Я увидела его длинные, узловатые руки, с редкими черными волосками с тыльной стороны ладони. Он держал длинные сапоги на высоком каблуке. Нет, на таких каблуках невозможно ходить! Он поставил сапоги на пол, расстегнув молнию, и я сунула в них ноги, почувствовав, как мягкая кожа обхватывает мне колено. И невероятно сладостное прикосновение к ноге мужской руки, поправляющей сапоги.

Я практически стояла на цыпочках, при этом сильно прогнувшись назад.

— Хорошо. Просто отлично. Знаешь, Жан Поль дал мне все твои размеры заранее, и очень точно. Жан Поль никогда не ошибается. — Он еще раз поцеловал через ремешки.

Желание стало уже нестерпимым до боли.

— Но у нас есть еще более дивные украшения для моей маленькой игрушечки, — сказал он, взяв меня за подбородок.

Я знала, о каких украшениях идет речь. К соскам он прикрепил две круглые черные гирьки, а в уши вдел большие висячие серьги. Прикосновение их острых штырьков вызвало у меня еще одну волну сладостной дрожи. Мне никак не удавалось застыть и стоять смирно.

— А теперь, когда моя сладенькая маленькая девочка полностью готова, — начал он, — давай посмотрим, из чего она сделана. Иди впереди меня. Грациозно, но энергично. — И щелкнул пальцами.

Звонко цокая высокими каблучками, я снова подошла к краю ковра. У меня внутри все дрожало, я просто сгорала от желания. Он повел меня в сторону двух мягких бархатных диванов, стоящих лицом друг к другу по обе стороны камина. Я всей кожей ощутила приятное тепло. Сладкое тепло.

— А теперь, дорогая, на колени и раздвинь ноги, — приказал он.

Я попыталась выполнить его приказание, но мешали высокие сапоги. Так что я сделала все довольно неуклюже. Он сел на диван передо мной.

— Бедра — на меня, — велел он — Вот так, замечательно. Твой хозяин находит тебя действительно очень красивой, — добавил он и замолчал.

А я в это время начала потихоньку всхлипывать. Потом слезы уже ручьем полились по щекам. Мое тело было так плотно упаковано в корсет, сапоги, длинные перчатки, что мне казалось, будто я парю в невесомости. Наклонившись, он поцеловал мои груди, прикусывая и лаская языком соски там, где зажимами были прикреплены гирьки. Мои бедра инстинктивно раздвинулись ему навстречу. Я была готова упасть в его объятия.

— Да, моя драгоценная, — прошептал он мне на ухо и поцеловал в губы. Горячие, сильные пальцы высвободили мои груди из-под корсета. — А теперь встань! — приказал он, поднимая меня, — Повернись ко мне. Вот так. Пятки вместе. О, да ты плачешь, моя дорогая!

И сразу же комната превратилась в прекрасную страну чудес, состоящую из света и тени. Отблески огня за медным экраном, картины на стенах, гибкая фигура темноволосого мужчины, который следил за мной, сложив руки на груди, и почти шепотом отдавал мне команды:

— Да, а теперь кругом. Очень хорошо. Пятки вместе, всегда вместе. Подбородок поднять!

И наконец я ощутила на себе его руки. И я снова зарыдала, всхлипывая и захлебываясь слезами от переполнявших меня эмоций. Эти сильные руки, эти плечи, эта широкая грудь. Он обнял меня, прижимая к скользящему шелку халата, так что у меня заболели груди, а потом через тоненькие кожаные ремешки снова приник губами к моему рту. Мне казалось, что я вот-вот перельюсь через край. И уже больше не было сил сдерживаться.

О чем же я думала тогда, в ту первую ночь, после того как вес было кончено и я лежала рядом с ним, чувствуя, как покалывает и ноет у меня между ног?

Как описать те три последующих месяца? Бесконечные званые вечера и яростная близость с безымянными иностранными гостями, бесконечные марш-броски в сопровождении этой развязной, злобной, маленькой служанки с ее неумолимой хлопалкой, эти утренние пробежки по весеннему саду за хозяином, ехавшим верхом на любимом коне, а мир за стенами поместья кажется таким датским и призрачным, как в волшебной сказке. И это неотвратимое унижение, когда тебя наказывают слуги. Наказывают за малейшую провинность, неподчинение, недостаточную покорность, недостаточно явно выраженную готовность.

Было ли мне по-настоящему страшно? Возможно, в первое утро, когда я увидела дорожку для верховой езды и поняла, что мне придется бежать со связанными за спиной руками. Или когда впервые кухарка перекинула меня через колено, а я рыдала и кричала от обиды и несправедливости. Хотя не думаю, что мне было так уж страшно.

По-настоящему мне стало страшно, страшно до потери пульса, одним прекрасным утром в конце августа. Когда Жан Поль мерил шагами маленькую комнату при кухне, где я спала, и все говорил и говорил.

— Подумай хорошенько, прежде чем ответить. Ты понимаешь, что это значит: он хочет оставить тебя еще на полгода. Ты представляешь, чего ты лишаешься, отказываясь от такого предложения? Лиза, посмотри на меня! Ты понимаешь?! — Жан Поль наклонился ко мне. сверля меня глазами: — Ты ведь осознаешь, что значит неволя типа этой? Думаешь, мне легко будет подыскать для тебя что-то подобное? А ведь ты в этом нуждаешься. Можешь даже не возражать. Это твоя мечта, твои сон. Ты что, хочешь проснуться? Не уверен, что смогу найти для тебя другое такое место, когда ты наконец опомнишься. Такое же роскошное заточение.

Только не надо красивых слов!

— Я сойду с ума, если не уеду. Я больше не хочу оставаться. Я тебе с самого начала говорила, мне надо быть в университете к осеннему семестру…

— Ты можешь отсрочить регистрацию. Можешь пропустить семестр. Представляешь себе, сколько желающих на твое место?

— Ну как ты не понимаешь! Я хочу убраться отсюда прямо сейчас. Это не моя жизнь. Я хочу сказать, не вся моя жизнь.

Уже через час мы ехали по направлению к Сан-Франциско. И как странно было снова чувствовать на себе одежду, сидеть выпрямившись, смотреть в окно лимузина.

Как мне показался город после всех этих месяцев? Каково мне было лежать на кровати в номере отеля, уставившись на телефонный аппарат? Две недели до начала семестра. Мое тело болело, извивалось, корчилось от пожирающего его пламени. Оргазм. Боль.

И вот в первый же вечер я, даже не удосужившись позвонить домой, лечу в Париж с полными карманами заработанных денег.

Я целыми днями, как в тумане, ходила из кафе в кафе на левом берегу Сены.

Я была потрясена и раздавлена шумом и столпотворением большого города, словно меня только что выпустили из сумасшедшего дома, из обитой войлоком палаты. Мое тело болело и жаждало хлопалки, хлыста, члена, спуска на тормозах, мучительного бремени постоянного внимания! Оргазм. Боль.

Два неудачных свидания со студентом из Сорбонны, ужин и ссора со старым американским другом, ужасающе скучный вечер пресного занятия любовью с американским бизнесменом, которого я подцепила в холле гостиницы сама не знаю зачем.

И длинный перелет домой, толпы студентов, бродящих по кампусу, накачанные наркотиками и идеями парни, остекленевшие глаза которых, похоже, даже не замечают загорелых девушек в футболках, надетых прямо на голое тело, разговоры о выпивке, сексе, революции, правах женщин в величайшей в мире общественной лаборатории.

А потому, оказавшись в одиночестве в номере отеля в Сан-Франциско и просидев несколько часов перед телефоном, я все же приняла неизбежное и позвонила.

— Да, — с энтузиазмом отозвался Жан Поль. — У меня есть именно то, что тебе надо. Не так богат, как предыдущий друг, но у него прекрасный особняк в викторианском стиле на Пасифик-Хейтс. Он сможет по достоинству оценить твой опыт. И он до ужаса строгий. Сколько продолжаются рождественские каникулы? Когда ты будешь готова поехать?

Может, это уже зависимость? Это не моя жизнь! Я студентка, молодая девушка. У меня есть определенные обязательства.

А потом был тот человек с Пасифик-Хейтс, да, а еще пара — молодой мужчина и женщина, оба очень умелые, они держали комнату на Рашн-Хилл исключительно для рабов. И еще две недели — «Жан Поль, только не дольше» — с прежним хозяином в его чудесном поместье.

И вот я сижу рядом с ним на его роскошной кровати под балдахином, ощущаю довольно чувствительные прикосновения его руки и слышу его голос:

— Знаешь, ты здорово сглупила, покинув меня. Жан Поль говорит, что я не должен на тебя давить. Но разве ты не видишь, что теряешь? Если хочешь, я даже могу отпускать тебя в университет. До тех пор пока ты будешь паинькой, как всегда. Я дам тебе все, что пожелаешь, до тех пор пока ты будешь преданной, как всегда.

Я только тихонько всхлипывала, а он все говорил и говорил.

— Ты нужна мне, — твердил он. — Мне необходимо тобой обладать, обладать всецело, заставить тебя почувствовать все, что ты можешь почувствовать. Господи, да если бы не мои понятия о чести и не врожденная деликатность, я никогда тебя отсюда не отпустил бы! Как ты не можешь понять: ведь это так волнующе — снова и снова открывать завесы, переходить черту. Я наряжу тебя для поездки в оперу, посажу тебя рядом в ложе, запретив разговаривать и шевелиться, а затем отвезу домой, свяжу и овладею тобой. Я заставил бы тебя каждый день бегать по саду. Обнаженной. Как только ты вернешься из университета… — «Я бы… Я бы… Я бы…» — Господи, ты ведь знаешь, что хочешь этого, хочешь принадлежать мне, ты действительно принадлежишь мне…

И вот, оказавшись посреди ночи совершенно одна на шоссе, я поймала попутку на Сан-Франциско, а шофер все бубнил и бубнил: «Студентки вроде тебя не должны садиться в машину к незнакомым мужчинам».

И после этого долгие месяцы сплошных отказов: нет, я не могу, я не хочу, нет и еще раз нет. Я буду учиться, я поеду в Европу, я стану тем, кто в нашем мире считается нормальным. Я влюблюсь, выйду замуж, рожу детей. Я буду, я буду… Я горю в огне. Я в аду.

Жан Поль был просто вне себя и очень недоволен мной:

— Ты моя лучшая ученица. Ты мой шедевр.

— Ты не понимаешь. Это засасывает меня. Если я сделаю это снова, то уже не вернусь. Да пойми ты наконец! Это пожирает все на своем пути. Я уже начала сходить с ума.

— Это именно то, что ты хочешь! — сердито прошипел он. — Ты не можешь обмануть меня! Ты рождена для этого, ты рабыня, и без хозяина твоя жизнь не будет полноценной!

— Не звони мне больше. Никогда.

Стук в дверь? Стук в дверь моих грез?

Я села на кровати. Неясные отзвуки разговоров, доносящиеся из сада. Это гости гуляют по аллеям. Тьма начала понемногу рассеиваться, очертания деревьев за окном стали более реальными.

Да, конечно, стук в дверь, но такой осторожный, что можно было подумать, будто мне послышалось. И странное чувство, что там, за дверью, стоит Эллиот Слейтер. Нет. Невозможно. Они отправили его вниз, а может, даже заковали в кандалы.

И, ради всего святого, с чего это я взяла, что даже если бы он и смог, то обязательно пришел бы в эту комнату!

Я зажгла ночник на столике, и дверь открылась. Полоска желтого света из коридора и обнаженная фигура, абсолютно идеальная, хотя здесь все фигуры идеальные, но для Эллиота Слейтера слишком маленькая. Это оказался Майкл. Он снова вернулся и явно пытался разглядеть меня в темноте.

— Лиза!

— Что такое, Майк? — спросила я полусонным голосом, еще не очнувшись от грез. Похоже, прошлое — самый сильный наркотик.

— Лиза, они ждут тебя в офисе. Говорят, что ты, должно быть, плохо положила трубку.

Нет. Такого просто не может быть. Я никогда не снимаю трубку просто так, тем более в первый же вечер…

И все же краем глаза я заметила на телефонном аппарате мигающий огонек. Звонок. Что случилось со звонком? И тут я вспомнила, что, вернувшись, собственноручно отключила его.

— Ричард говорит, у них там девчушка с липовыми документами, — объяснил Майкл. — Она слишком молода, чтобы ходить на балы для выпускников.

— И какого черта она здесь делает?! — возмутилась я.

— Лиза, если бы я знал об этом месте, когда мне было семнадцать, то спустился бы сюда на парашюте! — Майкл уже стоял у открытого шкафа, собираясь помочь мне одеться.

Я еще немного посидела, проклиная их за то, что так срочно вызвали меня. Но лучше уж там, чем этот сон не сон, эти грезы не грезы.

— Майк, поищи-ка в баре хорошего красного вина. Я сама оденусь.