Врата в рай

27. Эллиот. Не дать себе замерзнуть

Когда я проснулся, солнце уже вовсю светило через лобовое стекло. Мы мчались со скоростью не меньше ста миль в час, водитель все так же крепко спал на заднем сиденье.

Бросив взгляд в окно, я понял, что мы выехали за пределы Луизианы. Еще один взгляд на дорогу впереди — и у меня уже не было сомнений: такое небо было только над одним городом на земле. Мы направлялись в Даллас, штат Техас, и жар, исходящий от асфальта, можно было не только почувствовать, но и увидеть.

Не глядя на меня и продолжая жать на педаль газа длинными загорелыми ногами, Лиза протянула мне серебристый термос:

— Кофе, Голубые Глазки!

Я глотнул обжигающего кофе и уставился вперед, ощущая, как на меня давят техасское небо и высокие облака, словно кто-то раздвинул кран Вселенной. Первые лучи утреннего солнца пронизывали облака, дрейфующие где-то в стратосфере, и мелькающая за окном белая земля становилась розоватой и охристо-золотой.

— И что мы здесь делаем, моя красавица? — спросил я, нагнувшись, чтобы поцеловать ее в мягкую, гладкую щеку.

Мы уже преодолели сплетение безупречных скоростных дорог Далласа и ехали мимо гигантских сооружений из стекла и стали. Везде, насколько хватало взгляда, нас окружали футуристические здания, массивные, но без излишеств, нечто в египетском стиле; в их полированных стенах отражались плывущие облака.

Лиза уверенно вела лимузин, виляя между машин, словно опытный автогонщик.

— Ты когда-нибудь слышал о «Билли Бобз Техас»? — спросила она. В Форт-Уорте. Хочу вечером сходить туда потанцевать.

— Горячая штучка, черт возьми! Ты моя девушка! — воскликнул я, глотнув еще кофе. — Но я, к сожалению, оставил в Новом Орлеане свои сапоги из змеиной кожи.

— Новые купим, — улыбнулась она.

— А как насчет того, чтобы позавтракать? — поинтересовался я, снова чмокнув ее в щеку.

— Да, Слейтер, покушать ты любишь. Только о еде и думаешь, — заметила она. — Этому мальчику надо немного овсянки, яиц, ветчины и оладьев. Все, что положено.

— Не ревнуй, Келли, усмехнулся я. — Нет, в данный момент больше всего на свете я люблю тебя.

Мы остановились в аляповатых, сплошь в серебре, апартаментах «Хайятт Ридженси» такого размера, что, засунув водителя в отдельную комнату с цветным телевизором, могли совершенно спокойно заниматься любовью в душе. А потом мы сделали набег на «Ниман Маркус», «Саковиц», а еще на шикарные, совершенно фантастические магазинчики в торговых центрах со стеклянными потолками, фонтанами, фиговыми деревьями и серебристыми эскалаторами, где все выставлено ка продажу — от бриллиантов до дешевой еды.

Я накупил кучу книг в магазине Б. Далтона, в основном те, что мечтал прочесть ей вслух, если она, конечно, позволит. А она продолжала выбирать для меня одежду самых разных оттенков: цвета лаванды, голубую, темнокрасную. Чего там только не было — водолазки, бархатные пиджаки, деловые рубашки и даже костюмы. Я уговорил ее купить забавные босоножки на высоком каблуке, собственноручно затянув все ремешки прямо в магазине, а еще заставил перемерить все попадавшиеся нам нарядные белые платья.

Потом, ближе к вечеру, мы наведались в магазин «Каттер Билл» именно за тем, что на самом деле хотели купить: за ковбойскими рубашками с перламутровыми пуговицами, затейливыми ремнями, джинсами «Ранглер» в обтяжку и ковбойскими сапогами.

Мы попали в «Билли Бобз Техас» уже затемно, и там было не протолкнуться.

Теперь мы были экипированы соответствующим образом, даже шляпы надели, так что ничем не отличались от местных жителей, по крайней мере, нам так казалось. Хотя, кто знает, на кого мы были похожи?! На двух безумно влюбленных друг в друга людей?

Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что мы находимся в городском комплексе размером с кварка, с сувенирными магазинчиками, биллиардными столами, ресторанами и барами, даже с крытой ареной для родео. Вокруг были тысячи жующих, пьющих, толкающихся на танцполе людей, и это действо происходило под оглушительные звуки живой музыки в стиле кантри.

Сперва мы старались не пропускать ни одного танца: ни быстрого, ни медленного. Мы во всем подражали танцующим, а в перерывах пили пиво прямо из бутылок. Наконец нам надоело. И тогда мы стали медленно кружиться, тесно прижавшись друг к другу: ее руки у меня на шее, а мои — у нее. Мы вальсировали, раскачивались, топтались на месте щека к щеке и откровенно обжимались. Мне в голову даже пришла шальная мысль, как было бы хорошо, если бы любовники могли всегда одинаково одеваться. Мне ужасно хотелось облапить ее аккуратную попку в обтягивающих джинсах и выпирающие из тесной рубашки груди. Распущенные волосы темной вуалью окутывали плечи моей партнерши, что делало ее особенно женственной. А когда она прислонилась к перилам, изящно скрестив ноги, засунув руки в карманы и низко надвинув шляпу на глаза, то мне захотелось ее трахнуть — такой она была аппетитной. Но единственное, что я мог себе позволить, — продолжать танцевать.

Родео на маленькой крытой арене было вполне реальным и на уровне. Мне нравился запах арены, звук бьющихся животных. Пару ребят чуть было не затоптали быки, и от ужаса она время от времени закрывала лицо руками.

Потом мы нашли ресторан, где подавали большие сочные гамбургеры и картофель фри, а ближе к ночи я обнаружил, что она неплохо владеет кием.

— Какого черта ты мне раньше не говорила! — возмутился я.

Да, похоже, пора играть по-крупному. И к полуночи она выиграла у меня кучу баксов. Я выписал ей чек.

Ноги уже просто не держали меня. Но я все еще продолжал топтаться в тусклом свете желтых огней под гремящую музыку. Ладно, последний танец — и все. Глубокий, сладкий баритон надрывно выводил «Faithless Love».

— Да, сапоги прямо для садомазо, — заявил я наконец. — Почему бы тебе не набросить на меня лассо и не дотащить до машины? Я больше не в силах и шагу ступить.

— Похоже, ты это серьезно, — отозвалась она. — Угадай с трех раз, кто собирается выйти отсюда в одних носках? Ну давай же, ковбой! Пора, как говорится, поваляться в сене.

Часов около восьми утра я нарезал круги в бассейне, во все горло распевая «Faithless Love», когда появилась Лиза, опять в сапогах и джинсах, и заявила, что нам пора ехать в Кантон. Только не в китайский, а в американский.

— Не гони лошадей, где бы это, на хрен, ни было, — ответил я, вылезая из воды. — А как насчет того, чтобы подкрепиться? Яйца «бенедикт» и пиво «Миллер» для начала?

А еще мне страшно хотелось разрезать ножницами ее джинсы «Ранглер» и еще до отъезда заняться с ней любовью. На том и сошлись.

(Ножниц у нее, конечно, не оказалось.)

Кантон — это городок в часе езды от Далласа. Там уже почти сто лет каждый первый понедельник месяца работает огромный блошиный рынок, куда съезжаются люди со всей Америки. И к десяти часам мы уже катили на юг: Лиза, как и раньше, за рулем, водитель — на заднем сиденье.

— Лоскутные одеяла, — сказала она. — Вот что мне надо. Тридцатых — сороковых годов. Их тогда шили в Канзасе, Техасе и Оклахоме, где женщины еще знали, как это делается.

Когда мы вылезли из машины, температура воздуха была сорок градусов, не меньше.

С одиннадцати до часу мы бродили по пыльным дорожкам необычного рынка, проходя мимо бесконечных столов и павильонов, набитых подержанной мебелью, древностями из прерий, куклами, картинами, коврами и всяким старьем. Лоскутные одеяла мы купили на вес. Это я точно знал, так как тащил их на плече в большом зеленом пластиковом мешке.

— Что бы ты без меня делала? — спросил я.

— Уж даже и не знаю, Эллиот, — ответила она и, повернувшись ко мне, добавила: — Стой смирно и позволь мне вытереть пот с твоего лба.

К этому времени я уже почти полюбил лоскутные одеяла, а еще узнал много нового о старых вещах: дрезденской тарелке, обручальном кольце, корзинке для цветов, одинокой звезде[8], почтовой марке. Мне нравились цвет, отделка, аура этих старых вещей, их своеобразный запах, а еще то, как продавцы вежливо торговались с Лизой, которой тем не менее каждый раз удавалось купить все по предложенной ею цене.

Мы поели хот-догов прямо у прилавка и чуть-чуть подремали под деревом в тени. Мы насквозь пропылились и страшно устали, а потому просто сидели и наблюдали за семейными парами с детьми: неотесанными парнями в рубашках с коротким рукавом, женщинами в шортах и забавными ребятишками.

— Как тебе здесь? Нравится? — поинтересовалась она.

— Нравится, — ответил я. — Здесь словно другая страна. Здесь нас в жизни никто не найдет.

— Ага. Бонни и Клайд, — отозвалась она. — Если бы они узнали, кто мы такие, точно убили бы!

— Ну не знаю, не знаю. В случае чего я смогу их осадить, — заявил я и встал, чтобы купить еще две банки пива, а вернувшись на место, спросил: — А что ты собираешься делать с этими одеялами?

Она вдруг испуганно подняла глаза, словно увидела привидение, а потом ответила:

— Буду греться!

— Не слишком-то красиво с твоей стороны, Бонни! А как насчет старины Клайда? Он что, не может тебя согреть?

Она повернулась ко мне и неожиданно улыбнулась, отчего лицо ее стало ужасно милым.

— Держись меня, Бонни, — сказал я. — Клянусь, со мной ты точно не замерзнешь!

На обратном пути в Даллас мы занимались любовью на заднем сиденье прямо на всех этих одеялах.

Вернувшись в «Хайятт», мы тут же застелили одеялами постель, что придало комнате особый шик. Потом мы поплавали, пообедали прямо в номере, и она улеглась на кровать, а я, пристроившись рядом, принялся читать ей вслух.

Я прочел парочку своих любимых рассказов, забавную главу из романа о Джеймсе Бонде, а еще кое-что из французской классики. Лиза оказалась потрясающей слушательницей. Я всегда мечтал о девушке, которой мог бы читать вслух, о чем и сообщил Лизе.

А в полночь мы снова оделись, поднялись на лифте в зал на самом верхнем этаже и танцевали, пока играл оркестр.

— Давай прокатимся, — предложила она. — Посмотрим особняки Тертл-Крик и Хайленд-Парк при лунном свете, ну сам знаешь…

— С удовольствием, если, конечно, мы сможем разбудить нашего Рипля ван Винкля и усадить его за руль. Тогда я смогу пристроиться рядом с тобой на заднем сиденье.

Мне казалось, что мы уже тысячу лет вместе. Мне в жизни не было так хорошо, и я радовался каждому мгновению.

Мы провели в Далласе еще четыре волшебные ночи.

Мы ели цыпленка, приготовленного на вынос, смотрели по телевизору баскетбольные матчи, по очереди читали вслух короткие рассказы из «Ньюйоркера» и главы из самых разных книг. А еще плавали в бассейне.

По вечерам мы ходили по шикарным ресторанам, ночным клубам и дискотекам Далласа, а иногда предпринимали продолжительные вылазки за город, чтобы полюбоваться чистенькими белыми фермерскими домиками или исследовать старое заросшее кладбище времен Конфедерации. На закате мы гуляли по старомодным улочкам маленьких городов. В листве пели цикады, а мы сидели на скамейке на городской площади и любовались постепенно бледнеющим небом.

В два ночи мы смотрели по кабельному телевидению старые фильмы, прижимаясь друг к другу под лоскутными одеялами, а еще занимались любовью.

Занимались любовью в американском «Хайятт Ридженси»… Где все новенькое, с иголочки, где окна — только имитация окон, а стены — имитация стен, и только любовь действительно реальная, похожая на удар молнии. Мы занимались любовью везде — на девственно-чистой кровати, или в девственно-чистом душе, или на девственно-чистом пушистом ковре.

А потом мы разговаривали. Говорили обо всем на свете. О самых неприятных вещах, которые с нами когда-то происходили (о школьных проблемах и проблемах с родителями), и, наоборот, о таких приятных, как живопись, скульптура и музыка.

Но постепенно наш разговор уходил куда-то в сторону, и мы переключались на общие темы. Возможно, ей было страшно. Возможно, я ждал, когда она скажет именно то, что я хотел от нее услышать, и здесь я проявлял завидное упрямство. Не знаю. Мы по-прежнему много говорили, но разговор был обо всем и ни о чем.

Мы обсуждали сравнительные достоинства Моцарта и Баха, Толстого и Достоевского; пытались выяснить, является ли фотография искусством — она говорила «да», а я — «нет»; спорили, кто лучше — Хемингуэй или Фолкнер. Мы даже сцепились по поводу Дианы Арбус и Вагнера. Но вот относительно гениальности Карсон Маккалерс, Феллини, Антониони, Теннеси Уильямса и Жана Рено разногласий не возникало. Мы жили в состоянии постоянного, но волшебного напряжения. Будто в любой момент что-то могло произойти. Что-то очень важное — хорошее или плохое. Но как тут определишь? Если бы мы снова вернулись к разговору о наших отношениях то нам пришлось бы сделать шаг вперед, а мы были не в состоянии. Но все равно каждая минута, проведенная вместе, была наполнена безмерным счастьем.

Правда, за исключением того острого момента, когда «Воины» проигрывали «Кельтам» в решающем матче, у меня кончилось все пиво, служба доставки где-то телепалась, а я уже из штанов выскакивал от злости. И тогда она оторвалась от газеты, которую лениво листала, и сказала, что в жизни не видела, чтобы мужик так орал из-за какой то там игры в мяч, а я в ответ объяснил, что это чисто символическая ярость во всем своем великолепии, и гордо попросил ее заткнуться.

— А ты не находи ни, что слишком уж она символическая? — поинтересовалась она и потом заперлась в душе, причем надолго, будто решила там поселиться.

Но чтобы последнее слово осталось за мной, я сделал вид, что не заметил ее демарша.

На третий день, проснувшись среди ночи, я обнаружил, что ее место рядом со мной пустует.

Лиза стояла возле окна и, отдернув занавески, смотрела на сияющую огнями стальную громаду Далласа — города, который, казалось, никогда не спит.

Над ним расстилалось бескрайнее небо, усеянное крошечными звездочками. И она тоже показалась мне крошечной на фоне окна. Она что-то напевала себе под нос. Мелодия доносилась до меня, как дуновение ветерка, как аромат ее духов «Шанель»,

Когда я поднялся, она повернулась и пошла мне навстречу. Мы молча обнялись и так и остались стоять, не разжимая объятий.

— Эллиот… — начала она, словно собиралась раскрыть мне страшную тайну, но потом передумала и замолчала.

Я уложил ее обратно в постель, но даже под одеялом она вся дрожала и поскуливала, как испуганный ребенок.

Утром, когда я проснулся, она сидела в дальнем углу перед телевизором с выключенным звуком, чтобы мне не мешать, и смотрела на экран, время от времени прикладываясь к бутылке бомбейского джина и дымя моим «Парламентом».

На следующий день водитель заявил, что ему нужно домой. Типа он не против лишних денег, и любит путешествовать, и еда просто потрясающая, но его брат женится в методистской церкви Нового Орлеана, а потому ему надо домой.

Мы прекрасно знали, что можем попросить его вернуть лимузин, можем отправиться дальше, взяв машину напрокат.

Нет, мы возвращались домой вовсе не поэтому.

За обедом она рта не раскрыла, и вид у нее был трагический. Словом, я хочу сказать, что она казалась прекрасной, изысканной, сногсшибательной, а еще невероятно печальной. И тогда я спросил:

— Мы что, возвращаемся назад?

Она только молча кивнула головой. Руки у нее дрожали. Мы нашли небольшой бар на Седар-Спрингс с музыкальным автоматом, где можно было потанцевать. Но она была такой несчастной, такой напряженной, что уже к десяти вечера мы вернулись домой.

Мы проснулись в четыре утра, когда этот город из стекла и бетона залили первые лучи солнца. Мы снова надели вечерние туалеты и заплатили по счету. Она снова велела водителю пересесть на заднее сиденье и сама села за руль.

— Ты сможешь почитать мне вслух, если, конечно, захочешь, — сказала она.

Идея мне пришлась по душе, так как мы еще не дошли до «В дороге» Керуака, моей любимой книги, которую она, как ни странно, не читала.

За рулем она смотрелась просто великолепно. Черное платье слегка задралось выше колен, обнажив ее стройные ноги. Босоножки на шпильках, казалось, вовсе не мешали ей лихо давить на газ, и вообще, надо сказать, что лимузин она вела, как девчонка, севшая за руль еще подростком, увереннее большинства мужчин: парковалась при необходимости за три секунды, непринужденно рулила одной рукой, проезжала на желтый свет и мимо знаков «Стоп», никого не пропуская вперед.

Откровенно говоря, она ехала слишком быстро и рискованно. Она заставила меня слегка понервничать, а когда я попытался ее урезонить, велела мне заткнуться. На самом деле ей просто хотелось ехать быстрее, чем наш водитель, и на пустой дороге она разгонялась до девяноста миль в час, а при плотном движении — до семидесяти.

Но когда стрелка спидометра достигла отметки сто десять миль, я попросил ее придержать лошадей, пригрозив, что в противном случае просто выпрыгну на ходу.

Я сказал ей, что сейчас самое время почитать «В дороге», но она даже не улыбнулась, так как с трудом сдерживала внутреннюю дрожь. И когда я объяснил, какая это потрясающая и поэтичная книга, она лишь молча кивнула в ответ.

Я читал ей вслух любимые отрывки, действительно блестящие и оригинальные, хотя, конечно, весь роман действительно блестящий и оригинальный, и очень скоро она так увлеклась, что заулыбалась, а потом и засмеялась. Она засыпала меня вопросами о Ниле Кэссиди, Адлане Гинзберге и Грегори Корсо, а также о всех тех, кто вдохновил автора. Это были битники из Сан-Франциско: поэты и писатели пятидесятых, которых безжалостно смели со сцены дети цветов шестидесятых еще до того, как мы успели достаточно повзрослеть, чтобы понять, что к чему. Когда мы учились в школе, новейшая история литературы была самым неоднозначным предметом. А потому меня не слишком-то удивило, что Лизу, которая практически ничего не знала о битниках, так потрясла проза Керуака.

Наконец я дошел до того забавного места, где Сэл с Дином приезжают в Денвер и Дин, благородно возбудившись, начал быстро — быстро красть одну машину за другой, а бедные копы терялись в догадках, что происходит. Затем я прочел ей тот отрывок, где они едут в Нью-Йорк на лимузине и Дин предлагает Сэлу представить, что было бы, если бы машина на самом деле принадлежала им и по этой дороге можно было добраться до Мексики и Панамы, а может, даже проехать через всю Южную Америку…

Тут я остановился.

Мы только что проскочили Шривпорт, штат Луизиана, и направлялись прямо на юг.

Она упорно смотрела вперед широко раскрытыми глазами, моргая время от времени, словно пыталась что-то разглядеть сквозь туман. Потом она повернулась ко мне, будто хотела что-то сказать, но передумала и снова уставилась на дорогу.

— А ведь эта дорога все еще где-то здесь. Точно-точно, — заметил я. — Через Мексику, Центральную Америку в Рио… И мы можем арендовать машину получше этой. Черт! Можем сесть на самолет, можем сделать все, что угодно…

В ответ — только молчание.

Я сделал именно то, что строго-настрого себе запретил. Я действовал слишком напористо, и это наверняка не сработает.

Стрелка спидометра снова подбиралась к ста. Лиза вдруг заморгала. Ну, вот и слезы появились! Но показания спидометра она все-таки увидела и слегка сбавила скорость.

Потом она снова ушла в себя — лицо бледное, губы дрожат. Казалось, у нее вот-вот начнется истерика. Однако она сумела собраться, взгляд снова стал холодным, руки твердо держали руль.

Через какое-то время я отложил книгу, достал фляжку «Джонни Уокера» и от души приложился. Читать я больше не мог.

Когда мы проехали Батон-Руж, она спросила:

— У тебя паспорт с собой?

— Нет, остался в апартаментах в Новом Орлеане.

— Проклятье! — выругалась она.

— А твой?

— У меня с собой.

— Ну так, черт побери, мы можем заехать за моим паспортом, выписаться из отеля, отправиться в аэропорт и улететь первым же рейсом куда угодно.

Она подняла на меня печальные глаза и так долго не отводила взгляда, что мне пришлось придержать руль.

Еще не стемнело, а мы уже ехали по узким улочкам Французского квартала. И только тогда она разбудила водителя.

Мы вылезли из машины, помятые, уставшие, голодные, обвешанные бумажными пакетами со всяким барахлом, и пошли по мощеной дорожке нашего отеля.

Перед тем как подойти к стойке портье, она повернулась и спросила:

— Ты действительно этого хочешь?

— Спорим, что ты заранее знаешь ответ.

Я пристально на нее посмотрел и увидел страх в округлившихся глазах на побелевшем лице. Я хотел спросить: от чего мы бежим? Почему все именно так? Лиза, ну скажи же, черт побери, что ты меня любишь! Давай пошлем все куда подальше!

— Для вас тут полно сообщений, — заявила дама за стойкой.

Я еще очень много чего мог сказать Лизе, но не стал. Так как знал, что сейчас правила игры устанавливает именно она.

— Иди, забери свой паспорт, — прошептала она, буквально впившись ногтями мне в руку. — Я тебя в машине подожду. Возвращайся скорее.

— А у вас уже и компания подобралась, — заметила дама, обернувшись в сторону стеклянных дверей в сад. — Вон те два джентльмена уже давно дожидаются. Можно сказать, весь день.

Лиза подскочила как ошпаренная и проследила за взглядом портье. Ричард, наставник кандидатов, стоял в садике, спиной к входу в коттедж, и смотрел на нас. А Скотт, несравненный старший инструктор, затушив сигарету, лениво поднимался со скамейки.