Врата в рай

25. Эллиот. The Lady in My Life»[6]

По дороге в отель мы заехали купить кое- каких деликатесов: икры, копченых устриц, крекеров и яблок. А еще корицы, масла, французского йогурта, бутылку «Дом Периньон» (лучшее, что у них было, пятьдесят долларов) и набор винных бокалов.

Когда мы наконец вошли в номер, я заказал ведерко со льдом, включил кондиционер и опустил жалюзи, оставив в них просветы.

Смеркалось. На Новый Орлеан опустились сладкие, пронзительные сумерки. В саду на фоне кроваво-красного неба пылали олеандры. В воздухе, томном и бархатистом, разлилась жара — на побережье такой не бывает. В углах комнаты притаились серые тени.

Лиза скомкала записки о телефонных звонках и зашвырнула их подальше. Она сидела на кровати, поджав голые ноги, туфли валялись в углу. В руках она держала хрустальный флакон с духами. И духи — на сей раз не «Шанель», а «Шаландр» — она втирала в шею, икру, запястья, даже между пальцами ног.

Маленький мулат принес лед, а вместе с ним и новое сообщение.

— Будь добр, выброси и это, пожалуйста, — попросила Лиза, даже не посмотрев на записку.

Я открыл шампанское и разлил по бокалам. Потом я опустился на кровать рядом с ней и стал расстегивать крохотные пуговички на спине ее платья. Поставив бутылку на стол, я протянул ей бокал, снова вдохнув волшебный аромат духов, наполненный свежим солнечным запахом ее волос и кожи. Губы у нее были влажными от шампанского.

— Ты не скучаешь по Клубу? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Ну, знаешь, все эти ремни и хлопалки. Скучаешь по ним?

— Нет, — сказал я, еще раз поцеловав ее. — Если, конечно, у тебя нет страстного желания вытрясти из меня всю душу. В этом случае, как истинный джентльмен, полностью отдаю себя на твою милость. Но у меня есть кое-что на уме, то, что я всегда хотел сделать.

— Так сделай это! — воскликнула она.

Лиза выскользнула из платья. Ее загорелая кожа казалась еще темнее на фоне белого покрывала, а розовые соски походили на две спелые ягоды. Я провел рукой между ее ног. погладив мягкие волосы на лобке, а затем встал и вышел из комнаты, проскользнув в темную кухню.

Вернулся я с маслом и молотой корицей в руках. Я быстро разделся и подошел к кровати. Она лежала на боку, опершись на локоть, и я залюбовался ее пышной грудью, плоским животом, шелковистым треугольником между ног.

— Что ты задумал? — спросила она, слегка зардевшись и кинув застенчивый взгляд на мои руки.

— То, что давным-давно собирался сделать, — заявил я, устраиваясь рядом с ней.

Я нежно сжал ее голову и поцеловал, затем протянул правую руку и взял немного масла. Масло уже успело растаять, и я легко втер его в розовые соски и нежную кожу грудей. Ее дыхание участилось, и я ощутил исходящее от нее тепло. Я поднес к губам коробочку с корицей и вдохнул этот чудный восточный аромат: запретный запах, запах афродизиака, возбуждающий не менее сильно, чем запах мужчины или женщины. Корицей я натер ее соски. Затем, придавив своей тяжестью и уперевшись затвердевшим членом в ее бедро, я лег на нее сверху и стал облизывать ее груди, покусывая соски.

Я почувствовал, как напряглось подо мной ее тело, как стало горячим ее влагалище. Она стонала, извивалась, стараясь высвободить руки, а потом сжала ладонями мою голову. Она явно чувствовала невероятное возбуждение, но в то же время была немного напряжена и испугана.

— Нет, это уже чересчур, — простонала она. — Чересчур.

Тогда я слегка приподнялся и убрал волосы с ее лица.

Мною вдруг овладело животное чувство: я хотел немедленно войти в нее. Я вспомнил, что она говорила насчет повязки на глазах: вроде того, что с ней чувствуешь, себя раскованнее. И тогда я нашарил рукой ее сорочку и, свернув жгутом, завязал ей глаза. Потом положил ей подушку под голову.

Она издала глубокий вздох, похожий на всхлип, губы ее припухли и увлажнились, а горячее тело раскрылось мне навстречу. Она обвила мою шею руками и прижалась ко мне бедрами.

Потом она что-то прошептала, почти промурлыкала. И когда я снова стал лизать и покусывать ее соски, застонала, прижавшись ко мне еще сильнее.

Я был вне себя от восторга и так возбужден, что мне пришлось даже слегка отстраниться, чтобы не кончить, прямо сейчас. Она хрипло стонала и кричала. Так обычно кричат люди, когда им больно. Мне показалось, будто у нее внутри лопнула какая-то струна.

Я снова сунул пальцы в масло и, раздвинув ей ноги, стал намазывать волосы на лобке, половые губы, влагалище. А потом стал втирать в ее клитор корицу, и она окончательно сдалась, перестав сопротивляться.

— Да-да!.. Продолжай!.. Да-да! — шептал а она неразборчиво.

Я уже дошел до наивысшей точки и понял, что долго не выдержу. И тогда и уткнулся лицом в ее тело, вдыхая ее запах — запах чистого тела, масла и корицы. А потом начал ласкать языком ее клитор, сомкнув губы кольцом, будто хотел высосать ее всю.

Она, словно привязанная, бессильно распласталась на кровати, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Она оказалась полностью в моей власти. Она извивалась, работая бедрами, но не сопротивлялась. Она была моей. Я слизывал масло, смешанное с корицей, чувствуя на языке вкус этого афродизиака и горьковатые, обжигающие соки ее тела. Она стонала и всхлипывала. А потом сказала, что она уже на грани.

Тогда я снова лег сверху и вошел в нее. Мой член был таким горячим и твердым, что я был не в силах больше сдерживаться. Я извергнулся прямо в ее жаркое влагалище. Она кончила одновременно со мной, пройдя несколько пиков оргазма. Лицо ее стало пунцовым, белоснежная повязка на глазах мягко светилась в темноте, ее опухшие, покрасневшие губы шептали то ли проклятия, то ли молитвы.

— Лиза, позови меня по имени, — попросил я.

— Эллиот, — произнесла она.

А потом повторила еще и еще. Ее влагалище крепко сомкнулось вокруг моего члена, дрожащие губы шептали мое имя.

Потом я встал, чтобы принять душ. Я включил горячую воду на полную мощность, и пар тут же заполнил маленькую ванную, отделанную белой кафельной плиткой. Я хорошенько намылился, стараясь стряхнуть с себя сонливость после соития.

Я немного удивился, заметив ее силуэт за стеклянной шторкой, но потом с радостью отодвинул шторку. Лиза скользнула ко мне под душ. Вид у нее тоже был сонный, спутанные волосы падали на лицо. И тогда я, взяв губку, стал осторожно мыть ее тело. Я намылил ей плечи и грудь, чтобы смыть масло и корицу. И она начала потихоньку просыпаться, оживать, снова загораясь желанием.

Она поцеловала по очереди каждый мой сосок, нежно погладила, а потом обвилась вокруг меня. Мы стояли под струей горячей воды, и я целовал ее в шею, щекотал намыленной губкой влагалище, поглаживал его ласкающими движениями.

— Ну, давай же! — прошептал я. — Кончи прямо мне в руки. Я хочу видеть, как ты кончаешь.

Я сам от себя такого не ожидал, поскольку считал, что для того, чтобы кончать три-четыре раза в день, надо быть на пике формы. Я чувствовал себя абсолютно счастливым рядом с ней — мокрой, скользкой от мыла и трепещущей. Лиза приподнялась на цыпочках, и ее влагалище раскрылось. Потом я почувствовал, как ее руки нежно гладят меня по спине, опускаясь все ниже и ниже, раздвигая задний проход.

Господи, какое это сладостное чувство! Как приятно, когда тебя открывают сзади и имеют вот так. Она засунула мне в задний проход два пальца и стала продвигаться все глубже и глубже — совсем как тогда в Клубе, когда она использовала резиновый фаллос, — пока не нашла простату и не надавила на нее. Выронив губку, я стремительно вошел в нее. Она содрогнулась, потом еще и еще и наконец кончила. Она тяжело дышала, ловя воздух полуоткрытым ртом. Я прижимал ее своим телом к белой кафельной плитке, а она продолжала массировать мне простату. Она кончала снова и снова, и так, казалось, до бесконечности. Ее лицо и грудь пылали, мокрые волосы падали на плечи, точно струи воды.

— Я ведь не шутил, когда говорил, что люблю тебя, — прошептал я, но ответа не получил.

Мы просто стояли, подставив разгоряченные тела под струю горячей воды, а потом она поцеловала меня и положила голову мне на плечо. Ну что ж, для начала неплохо. Я могу и подождать.

Когда мы наконец попали в «Ривер куин лаундж», там было уже полно посетителей, и даже среди всей этой толпы ее нельзя было не заметить. В маленьком черном платье от Ив Сен-Лорана, в босоножках на высоком каблуке, с волосами, уложенными в художественном беспорядке, она была самой восхитительной женщиной в зале. Бриллиантовое колье подчеркивало стройные линии шеи, придавая Лизе еще более экзотический и соблазнительный вид. Полагаю, я в своем черном смокинге тоже неплохо смотрелся. Хотя вовсе не это приковало к нам взгляды посетителей ресторана. Они, наверное, решили, что мы молодожены. Мы начали обниматься, не дожидаясь, когда принесут напитки, а потом, тесно прижавшись друг к другу, заскользили по танцполу, при этом мы разительно отличались от жен и мужей, одетых в жуткий полиэстер.

Ресторан был залит мягким, приглушенным светом, за огромными стеклянными окнами сияющий огнями Нью-Орлеан лежал как на ладони, оркестр исполнял латиноамериканские мелодии — чувственные и ритмичные.

Шампанское кружило нам головы, и я, заслав в оркестр пару сотен баксов, уговорил их играть во время перерыва. Мы отплясывали румбу, ча-ча-ча и все такое, чего я раньше не стал бы танцевать даже под страхом смертной казни. Ее бедра обтянутые черным шелком, извивались, грудь призывно вздымалась, а ноги на высоченных шпильках выделывали замысловатые па.

Нам было ужасно весело и удивительно хорошо. Исполнив ча-ча-ча мы, задыхаясь от смеха, вернулись к своему столику. Мы жадно поглощали липкие и отвратительные коктейли, предназначенные специально для туристов. Что-то такое с ананасом, бумажными зонтиками, разноцветными соломинками, солью, сахаром, вишенками и со смешными названиями типа «Восход солнца», «Вуду» или «Сазарак». И просили еще и еще. Но лучше всего было, когда оркестр заиграл босанову. Певец вполне недурно подражал Жилберту[7], ее убаюкивающей, томной манере исполнения, и мы плыли, обволакиваемые звуками музыки, прерываясь лишь для того, чтобы пригубить очередной напиток.

К одиннадцати вечера нам захотелось чего-то погромче. Захотелось более острых ощущений.

Я на руках внес ее в лифт, а она хихикала, как девчонка.

Пройдя немного по рю Декатер, мы обнаружили новый диско-бар, я даже и не знал, что в Новом Орлеане есть такие дискотеки: с толпой народу и мигающими цветными огнями. На танцполе было не протолкнуться от молодежи, музыка просто оглушала, с гигантского видеоэкрана Майкл Джексон пронзительно пел «Wanna Be Startin' Something». И мы с ходу окунулись в это людское море, дергаясь и извиваясь, толкая друг друга локтями, а потом обнялись с вновь вспыхнувшим жаром.

В этом месте публика была одета совсем по-другому, и мы, естественно, привлекли всеобщее внимание. Но нам было плевать, потому что мы от души веселились.

Не успели мы заказать напитки, как в зале зазвучала песня «Electric Avenue» в исполнении Эдди Гранта, и мы снова пошли танцевать. Мы танцевали, как нам нравилось, не обращая внимания на других. Гранта сменила группа «Полис» с их «Every Breath You Таке» и «King of Pain», а затем экран потемнел и на нем появилась группа «The Doors» со своей «L. A Woman».

И это был не танец, а какое-то сумасшествие. Мы дергались, словно в конвульсиях, кружились по залу, а под конец я оторвал Лизу от пола и швырнул ее через себя, почувствовав на своем лице влажные пряди ее волос.

Я уже тысячу лет ничего подобного не вытворял. Наверное, со времени учебы в университете, когда я ходил на рок-концерты в Сан-Франциско. Мы все пили и пили, а цветные лампочки то зажигались, то гасли, и комната кружилась перед глазами в этом море огней; так бывает, когда здорово напьешься. Нам ничего не оставалось, как танцевать до упаду, скользить по танцполу под Давида Боуи, и Джоан Джетт, и Стиви Смита, и «Manhattan Transfer», и снова под «The Lady in Му Life» Майкла Джексона, медленно, щека к щеке, в долгом сладком объятии. Я тихонько напевал ей эту песню на ухо. Похоже, я стал каким-то высшим существом, получив на этой земле все, что хотел. Наши тела так тесно сплелись, что казались одним телом, одним пылающим телом, спутником, запущенным в космос и летящим собственной звездной тропой.

В час ночи мы, все так же не разжимая объятий, выкатились на улицу и побрели куда глаза глядят. Фары проезжающих машин выхватывали из темноты узкие, мощенные камнем улочки, газовые фонари, старинные испанские галереи и зеленые ставни.

Мы ужасно устали и вымотались до предела, и когда подошли к одному из этих забавных фонарных столбов, стилизованных под старинные газовые фонари (я их просто обожаю!), я обнял ее и поцеловал, словно моряк, подцепивший девчонку на берегу. Жаркие, мокрые, сладкие поцелуи с обжиманиями и поглаживанием выступающих из-под черного шелка сосков.

— Не хочу обратно в отель! — воскликнула она, поправляя растрепавшиеся волосы. — Давай заскочим куда-нибудь еще! Я больше не могу идти. Слишком набралась. А что, если пойти в «Монтелеоне»?

— А почему ты не хочешь в отель? — удивился я.

Лиза должна была позвонить в Клуб, но я точно знал, что она этого не сделала. Она весь вечер была рядом со мной, разве что пару раз отлучалась в дамскую комнату.

— Не хочу слушать, как надрывается телефон, — объяснила она. — Я готова идти куда угодно: в «Монтелеоне», в гостиничный номер, ну сам знаешь, как будто мы только что познакомились. Ну пожалуйста! Пожалуйста, Эллиот!

— Хорошо, любимая, — согласился я.

Мы развернулись и отправились в «Монтелеоне».

Нам дали номер на пятнадцатом этаже — жемчужно-серый бархат, огромный ковер, маленькая двуспальная кровать, — таких слегка обшарпанных, старомодных номеров в Америке, наверное, не меньше миллиона.

Я выключил свет, открыл шторы и бросил взгляд на плоские крыши Французского квартала. Мы хлебнули виски из бутылки, купленной по дороге, а потом улеглись прямо в одежде на кровать.

— И все же я хотел бы узнать одну вещь, — шепнул я ей на ухо, слегка пощекотав ей мочку пальцем.

Она лежала рядом, вся такая обмякшая, теплая и очень сладкая.

— Что? — сонно поинтересовалась она.

— Если ты меня любишь, если привезла меня сюда именно потому, что действительно любишь, если сходишь по мне с ума, как я по тебе, а не просто решила поразвлечься таким странным образом, если у тебя не нервный срыв или типа того, так почему же, в конце-то концов, ты не хочешь мне об этом сказать?

Она не ответила. Она лежала тихо-тихо, словно уже успела уснуть, густые ресницы легкой тенью легли ей на щеки, а маленькое черное платье от Ив Сен-Лорана почему-то напомнило мне ночную сорочку. Лиза глубоко и ровно дышала. Она спала, закинув на меня правую руку, крепко вцепившись в мою рубашку, будто даже во сне не хотела меня отпускать.

— Черт бы тебя побрал, Лиза! — рассердился я.

— Да-а-а… — сонно прошептала она.

Но, похоже, она была уже далеко от меня.