Вторая жена. Ты выбрал не нас

Глава 40

Свекровь в палате оказывается одна.

Внутрь я вхожу с какой-то опаской, будто там меня поджидает настоящая гюрза, но пересиливаю себя и подхожу к женщине поближе, к самой койке.

Выглядит она исхудавшей, изможденной и на вид больной. Впрочем, другие в больнице и не лежат. По-человечески мне ее, конечно, жаль, но и жертвовать собой ради нее я не буду.

– Считаешь, я заслужила? – спрашивает она вдруг неожиданно, вызывая у меня удивление.

В ее глазах я впервые не вижу ненависти, скорее, какую-то горечь и досаду. Но никак не раскаяние, что меня не особо поражает. Она такая, какая есть, и вряд ли уже изменится, даже несмотря на внешние обстоятельства, которые многих ставят на колени.

– А что вы хотите от меня услышать? Что я буду злорадствовать? Нет. Мне жаль, что так вышло, болезней никому не пожелаешь.

Я пожимаю плечами и присаживаюсь на единственный стульчик у ее койки. Палата, судя по всему, у нее одноместная, так что никто нашему разговору тет-а-тет не помешает.

Она молчит, но внимательно изучает мое лицо, но при этом никакого удивления на ее лице нет.

– Мне Бану звонила, – говорит она после нескольких минут тишины.

– Я догадалась.

– Давно знаешь?

– Что вы моя мать? Только что узнала.

– Не вижу радости на твоем лице, – морщится она, хотя и сама не пылает какими-то нежными чувствами ко мне.

– А должна кидаться к вам на шею и кричать, как долго я вас ждала? – фыркаю, а сама сжимаю ладони в кулаки.

Пусть я уже много месяцев знаю, что мои родители мне не родные, а всё равно оказываюсь не готова встретиться лицом к лицу с той, кто меня родила.

– Это, скорее, я должна спрашивать, почему вы не удивлены после звонка Бану, – киваю я, чувствуя себя так, будто по мне каток проехался. – Так что задам вам встречный вопрос. Как давно вы сами знаете, что я ваша дочь? И откуда?

Не знаю, что ожидала от нее услышать, но никак не того, что она выдаст.

– Всегда, – равнодушно пожимает она плечами, даже не подозревая, какой болезненный стон я сдерживаю.

– Тогда почему…

Я веду пальцами в воздухе, не зная, как объяснить ей то, что у меня на душе, но не показать, как сильно она меня ранит. Это не та женщина, которой я могу продемонстрировать свою боль. Она не поймет, только сделает мне больнее, испытав при этом удовольствие.

Я не обманываюсь ее состоянием и понимаю, что такие на колени не встают и прощения не просят. Слишком гордая она женщина, что не добавляет мне спокойствия. Еще более потерянной только ощущаю себя.

– Я изначально была против того, чтобы Саид на тебе женился, – признается она, хотя я и без этого знаю ее отношение к нашему браку. – Каждый раз, когда смотрю на тебя, чувствую стыд, и за это же тебя ненавижу. Моя плоть и кровь, воспитанная ненавистной мне женщиной, я постоянно вижу ее в тебе, хоть это и невозможно генетически. Ты переняла от нее больше, чем мне бы того хотелось. И я всегда боялась, что рано или поздно Бану откроет рот и расскажет тебе правду. И тогда вся моя тщательно выстроенная жизнь превратилась бы в ад.

Она честна со мной, и я вижу, что не врет. Но легче мне от этого не становится.

Мне ее не понять, ведь я не представляю, чтобы я ненавидела свою Амину. Она ведь моя звездочка, без которой я не представляю своей жизни.

Выходит, что я не нужна ни одной из своих матерей, чувствую себя всеми брошенной и несчастной, но тщательно скрываю свои чувства от этой женщины. Она не оценит. Не пожалеет. Только пнет, растоптав окончательно.

– Раз ты теперь в курсе… Ты ведь должна понимать, что близкими нам не стать, Дилара. Но кое-что я для тебя сделать могу.

– Что же?

– Я поговорю с Саидом, он от тебя отстанет. Но Дилара – его дочь, запретить ему с ней видеться я не могу, сама должна понимать.

– Но?

– Ты проницательна, в меня пошла, – удовлетворенно кивает она, но мне наоборот неприятно, хочется помыться и мочалкой всё тело протереть после общения с ней. – Я сделаю это для тебя, облегчив твою дальнейшую жизнь, но есть условие.

– Почку я вам не отдам, – предупреждаю сразу, но она кривится, будто я предложила ей помои. Неприятная все-таки она женщина.

– Условие иное.

Драматичная пауза.

– Никто не узнает ни о нашем разговоре, ни о том, кто есть кто. Особенно Саид.

– Хотите, чтобы я скрывала от него, что вы ему не мать?

Она сжимает зубы, явно злится, но не может себе больше позволить меня унижать. Ведь теперь у меня на руках козырь, который заставляет ее сдерживаться. Она боится, что Саид узнает правду. В груди горечь, что его, неродного сына, она любит больше. Но повлиять я на это не могу, так что стараюсь не принимать ее слова близко к сердцу.

– Вы так и не сказали, откуда знаете, что нас с Саидом поменяли местами.

– Я всё видела, – пожимает Гюзель Фатиховна плечами. – Бану не заметила меня, так что до сегодняшнего дня не подозревала, что я всю жизнь знала, что она поменяла наших детей. Не знаю, зачем ей это нужно было, но мне всё равно.

– Тогда почему шум не подняли? Я ведь ваша… дочь.

– Ты не поймешь, – резко выпаливает она, словно выпускает защитные иглы. Щерится, отчего скулы ее заостряются, делая ее вид куда болезненнее.

Я молчу, знаю, что расскажет. Больше ей не с кем поделиться.

– Шамиль – хороший муж, – заговаривает она снова, как и предполагала, – но мое сердце еще в школе было отдано Хамиту. Твоя мать украла у меня любимого, и я ей никогда этого не прощу.

Еще до того, как она продолжает, я догадываюсь, какими причинами она руководствовалась из-за своей болезненной безответной любви.

– Саид – сын Хамита. Ты даже не представляешь, как сильно он похож на него в молодости. Удивлена, что Хамит этого до сих пор не понял, – с какой-то горечью продолжает Гюзель. – Саид стал моей отдушиной в несчастливом браке. Все считают, что любимый сын у меня Дамир, но… Я просто всегда боялась, что остальные догадаются, кто он, если я буду уделять ему больше внимания, чем другим сыновьям. Я их всех люблю, но Саид… Он особенный.

Между нами повисает тишина. Недолгая.

Она явно хочет поскорее свернуть разговор, потому сразу переходит снова к делу.

– Я люблю своего сына и не хочу его терять, Дилара. Знаю, что у тебя новый мужчина и новая жизнь. Хочешь, чтобы Саид не мешал? Пойди мне навстречу, и тогда я помогу тебе.

Я рассматриваю ее в последний раз, понимая, что больше видеть ее не хочу. Отпускаю и ненависть, и боль, чтобы не лелеять их всю оставшуюся жизнь.

– Я ничего никому не скажу, но не ради вас и вашего спокойствия, – заговариваю, наконец. – Но вы всё равно повлияете на Саида, как и обещали. Посмотрим, умеет ли держать слово Гюзель Фатиховна Каримова.

Я резко встаю и ухожу, так ни разу и не обернувшись.

Эта женщина для меня теперь в прошлом.

Глава 41

Плесецкий все эти дни мне не звонит, хотя раньше делал это каждый день. После больницы как отрезало, и меня это беспокоит.

С того дня, как он обозначил свои намерения, мы не прерывали наши встречи, и когда он вдруг исчезает с радаров, я чувствую некую опустошенность, словно у меня украли нечто важное.

Несколько раз верчу в руках телефон, но позвонить так и не решаюсь.

А вдруг он передумал и за это время понял, что я ему больше не интересна?

Вот только чем чаще я думаю об этом, тем сильнее злюсь. Как настоящий мужчина, мог бы сказать мне это в лицо, а не пропадать вот так бесследно, ничего не сказав.

– Макара Власовича нет на месте, – говорит мне секретарша, когда я под предлогом срочного рабочего вопроса подхожу к его кабинету. – Когда будет, не знаю.

Злюсь, чувствуя себя какой-то дурой. Плесецкий, гад такой, на мои звонки, когда я все-таки решаюсь с ним связаться, не отвечает. И это снова пробуждает во мне гнев. Да такой, что когда рабочий день заканчивается, я звоню ему снова и снова, пока он не поднимет эту чертову трубку.

Мои усилия вознаграждаются, и он наконец принимает вызов.

– Да? – слышу я усталый голос Макара.

– Ты где? – спрашиваю, будто сварливая жена, и меня саму это бесит.

Даже с Саидом так себя не вела и одинокой не чувствовала. Неужели Макар-таки пробрался мне под кожу и заставил в себя влюбиться?

– Дома. Что-то случилось?

– Нет. Ничего, – резко отвечаю я, не в силах сбавить обороты.

Тишина, которая убивает, затягивается.

– Если ничего, зачем звонишь?

Голос его не такой холодный и вымораживающий, каким он говорит с совсем посторонними людьми, но после того тепла, в котором он меня искупал, его поведение для меня неожиданно.

– Видимо, зря. Прошу прощения, Макар Власович, такого больше не повторится.

Я первая бросаю трубку, а затем шагаю прочь от здания офиса, желая проветрить голову. Уже планирую завтра же написать заявление на увольнение, но пытаюсь остудить голову, чтобы не натворить делов из-за переизбытка эмоций.

Плесецкий неожиданно перезванивает, но я не отвечаю. Хоть сердце и колотится, но больше унижаться перед ним не буду. Но когда он звонит второй раз, палец сам тянется и проводит по экрану вправо.

– Ты всегда такая вспыльчивая?

Я замираю от неожиданно посреди дороги, а когда слышу сигнал автомобиля, быстро иду вперед, к тротуару.

– К чему вопрос? – цежу сквозь зубы, злюсь на него и ничего не могу поделать со своими эмоциями.

– Неужели так сложно пойти мне навстречу, Дилара Хамитовна?

На этот раз тон не официальный, но меня всё равно передергивает от этого его “Хамитовна”.

– Ты сам задал такой тон нашего общения. На звонки мои не отвечаешь, в офисе не появляешься, мне не пишешь. Что я должна была подумать? Что ты потерял интерес, но трусишь мне признаться.

– Кем-кем, а трусом меня еще никто не называл, – хмыкает куда расслабленней, но всё равно, как и я, взвинчен.

– А что мне еще оставалось думать?!

– Может, я хотел, чтобы ты наконец сделала первый шаг и озвучила свои чувства? Я ведь не провидец, а игра в одни ворота даже самого терпеливого выведет из себя.

Он говорит на этот раз уже раздраженно, и я завожусь сильнее. Пытаюсь остудить гнев, но после его грубого тона не получается.

– Я тебя люблю, доволен?! – вырывается у меня злобно, и я даже останавливаюсь, чтобы перевести дыхание.

А затем снова завожусь, когда в ответ на мое признание по ту сторону звучит тишина. Я бы наверное разразилась гневной тирадой, что он гад, который воспользовался мной и влюбил в себя, а сам слинял, но он все-таки успевает заговорить первым.

– Приедешь?

И я будто шарик сдуваюсь.

– Приеду, – капризно тяну я, желая оказаться рядом с ним. Вот только не чтобы обнять, а чтобы побить его как следует за то, что треплет мне нервы.

– Только обстановка, предупреждаю сразу, не располагает к романтике. Гордей заболел и наотрез отказывается сидеть с няней, так что я эту недельку буду из дома работать.

Романтика мне сейчас и не нужна, так что я всё равно еду к нему. Макар в своем репертуаре отправляет за мной водителя, запрещает ехать на такси, и я не сопротивляюсь. Пока жду, захожу в магазин, а взгляд сам собой цепляется за “пленку-защиту” у кассы. Краснею, ведь близости у нас с Макаром до сих пор так и не случилось, и это удивляет меня больше всего.

Я ведь видела, как он сильно меня хочет, но что-то его сдерживало. Неужели якобы отсутствие чувств с моей стороны? Ответ я могу узнать только от него самого.

– Что это? – кивает Плесецкий на пакет в моих руках, когда я вхожу в квартиру.

Мы с Аминой были уже у него несколько раз, так что в этот раз не озираюсь по сторонам, открыв рот. Живут они с Гордеем в двухъярусном пентхаусе с панорамными окнами в центре города, и посмотреть есть на что.

– Привезла народные “лекарства”, суп куриный варить буду, неизвестно чем ты тут ребенка кормишь, – ворчу я, а сама чувствую себя какой-то потерянной. На мое признание он ведь так и не ответил.

Прячу свои глаза, и он это замечает. Всегда чутко реагирует на любые изменения, которые со мной происходят, и этот раз не исключение.

– Обиделась? – спрашивает он у меня, схватив за подбородок и заставив поднять лицо.

Пакет с продуктами у меня сразу отбирает, но я вижу, каким теплом и благодарностью загораются его глаза после моих слов о супе. Ему явно не хватает заботы, либо приятна инициатива именно от меня. Последнее предпочтительнее.

– Да, – говорю я, как есть, помня главное правило. Прямолинейность и честность.

– Так надо было.

– Кому?

Злюсь снова, отстраняюсь и скрещиваю на груди руки, всем видом показывая, что обиделась.

– Мне, – не скрывает он и дергает уголком губ. Ему явно нравится чувствовать себя нужным, я оказываюсь права. – По тебе ведь непонятно, общаешься ли ты со мной только из-за нашего уговора, или тебе, действительно, нравится мое общество.

– Поэтому ты таким радикальным способом решил лишь меня своей венценосной персоны?

– Даже когда язвишь, нравишься мне всё сильнее.

Он разворачивается и уходит с пакетом на кухню, а я быстро скидываю обувь и чуть ли не бегу следом.

– Только нравлюсь? Не зли меня, Плесецкий.

В последнее время я себя плохо узнаю. Чтобы я и разговаривала в таком тоне с мужчиной? Если бы отец или братья увидели, неодобрительно поджали бы губы, решив, что я распоясалась.

Вот только когда Макар рядом, у меня будто расправляются крылья, словно я становлюсь самой собой. Не зажатой дочкой патриархальной семьи со своими старыми устоями, а просто женщиной, которая может высказать свое мнение мужчине на равных.

Будто и не было у меня прошлой жизни, где я боялась и слово лишнее сказать. Встреча с Гюзель Фатиховной ставит точку в прошлом, и в какой-то степени я ей даже благодарна. Возможно, если бы она не тюкала меня и дочь, я бы никогда не ушла от Саида, терпела бы вторую жену, а затем закрыла бы глаза на то, что у него была когда-то вторая жена.

А сейчас ни капли не жалею, что сделала шаг вперед, вышла за рамки правил и уехала в столицу, начав новую жизнь.

Когда я вхожу в кухню, Макар ловко ловит меня в свои объятия и крепко прижимает к себе, жадно вдыхая мой запах. Кажется, это его фетиш, который доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Ведь это значит, что мы идеально друг другу подходим, раз нам нравятся ароматы тела партнера.

– Люблю тебя, – тихо шепчет мне в волосы Макар. И пусть его голос звучит не громко, но так мне его признание даже куда приятнее.

Я улыбаюсь и откидываюсь затылком на его грудь, впервые ощущая себя в полной безопасности. А его проверка вызывает у меня какое-то тепло, ведь не только женщинам знаком страх быть отвергнутыми и нелюбимыми. Мужчинам тоже нужны слова, которые скажут им, что они для своей женщины самые-самые.

– Кхе-кхе, – кашляет вдруг он, прерывая романтический момент, и я оглядываю его с прищуром.

– Ты что, тоже болеешь?!