Запретный мужчина

Глава 27

Пилар ехала на машине. День был солнечным, и вчерашнее казалось сном. Пилар попыталась узнать увитый плющом домик, но он так и не попался ей на глаза. Ехала она и размышляла. Как бы ни складывалась ее жизнь, а складывалась она, прямо скажем, не слишком удачно, Пилар все-таки не была готова к выходу, который предложила ей цыганка. Конечно, вчера она была в отчаянии, — Пилар не могла этого отрицать, — но сегодня, глядя на пламенеющие по склонам гор виноградники и синеву неба, она чувствовала, что все вокруг ей мило, и она готова была жить, пусть нескладно, пусть несчастливо, но все-таки жить, во что бы то ни стало жить!

Пилар сама удивилась настоятельности своего желания: оно делало ее сильной, независимой, давало радость. Вот уж чего-чего, а радости она не ждала. Ей казалось, что она никогда больше не будет радоваться. Потом вспомнила Карлоса и поняла, что расстались они навсегда. Поняла и приняла разлуку как неизбежность. Собственно, они никогда и не были вместе, она всегда гналась за ним, а он убегал. «Запретный» — вспомнила она слово цыганки.

Дорогу перебежала собака и помчалась дальше через поле, деловито, сосредоточенно.

«У каждого свой путь», — подумала Пилар.

Сейчас она следовала путем своего мальчика, но не ведала, куда этот путь ее приведет. Он был открыт в бесконечность, и Пилар этому тоже радовалась. Не принимала никаких решений. Просто двигалась вперед.

К полудню она добралась до станции, где когда-то, впрочем, не так уж давно, высадились сеньора Амаранта и Хулио. Неподалеку от станции Пилар увидела кафе. «Наверняка, тут они и перекусили», — подумала она и остановила машину.

Толстяк-хозяин приветливо ей улыбнулся.

— Проголодались? — весело спросил он.

— Очень, — ответила Пилар.

Хозяин принес ей дымящуюся баранью похлебку в глиняной миске, но Пилар медлила, не начинала есть.

— У вас тут недавно случилось несчастье, пропали женщина и мальчик, — не слишком решительно начала она.

— Как же, как же, — сразу погрустнев, сказал хозяин. — Вот вы, значит, сюда зачем. Родня, что ли?

— Тетка, — ответила Пилар.

— Да вы с мальчиком и похожи. Видать, в вашу породу пошел. С матерью-то они совсем разные. Вот тут они и сидели, где вы сидите, кушали с большим аппетитом. А потом мой сынок отвез их на тележке в горы.

— А меня он не отвезет? — спросила Пилар.

— Почему ж не отвезти? Отвезет. Я письмо вашему брату отписал, рассказал все как есть. Большое вышло для вас горе.

Глаза Пилар вдруг невольно наполнились слезами.

— Да вы поплачьте, а коли там походите, мессу отслужите, помолитесь, глядишь, и полегче вам станет. У меня у самого старший сынок в горах замерз, попал в буран и не выбрался. Много лет прошло, а сердце все одно болит. Горы они такие… Так что вы плачьте, плачьте, горе, оно слезами и выйдет.

Хозяин отошел, не мешая Пилар есть похлебку и плакать.

— Сразу поедете или как? — крикнул он с порога.

— Сразу, — ответила Пилар.

Поела, вышла во двор, увидела ослика, тележку.

«Этот самый ослик их и вез», — подумала она.

— За машину не беспокойтесь, в целости-сохранности будет, — пообещал хозяин.

Она взяла из машины сумку с вещами, села в тележку. Тронулись.

Пилар смотрела по сторонам и все пыталась представить, о чем думал Хулио, видя вот это самое ущелье, горы — суровые и неприступные, и небо над ними — синее-синее. День ведь тогда был солнечный, Пилар это прекрасно помнит. Кто, как не она, проводила их, мысленно пожелала счастливого пути?..

Громко цокали копытца, поскрипывала тележка, и все-таки вокруг было тихо, и казалось, ничто не может нарушить этой всеобъемлющей неземной тишины.

— Вот вы везли женщину с мальчиком, расскажите мне о них, — попросила Пилар чернявого паренька, что сидел к ней спиной.

— Мальчик, худенький, подвижный, вертелся все, удивлялся, то на камень матери показывал, то на дерево. В горах-то, видать, в первый раз. Рад был очень, доволен. Все ему тут нравилось. А мать больше молчала. Сразу было видно, что нездорова она — кожа да кости.

Паренек замолчал, засомневавшись, не сказал ли он чего лишнего.

— Да-да, — поддержала Пилар, — здоровье у нее очень слабое. Вы рассказывайте, рассказывайте, мне ведь каждое слово важно.

— Ну, я тоже к ним спиной сидел, так что особо не видел их. Мальчик поначалу говорил много, рисовать собирался, радовался, что альбом и карандаши взял, — припомнит возница.

Господи! Оказывается, ее мальчик любил рисовать! А она даже этого о нем не знала!.. Пилар вдруг вспомнила, что и сама когда-то рисовала, и до сих пор неравнодушна к цветам и краскам. Может, потому так и порадовали ее сегодня поутру пылающие по склонам виноградники?

— А потом холодать стало. У них даже и теплого ничего с собой не было, но мой отец им вязаные куртки дал. Накрылись они куртками, прижались друг к другу, пригрелись и, видать, задремали. Ну а потом уж мы приехали, — сказал паренек и умолк.

Для Пилар и впрямь каждое его слово было драгоценным. Ведь она ни с кем не говорила о своем мальчике, ничего не знала о нем, не знала, что он любит, чем занимается. И вот сейчас, только сейчас началось ее знакомство с сыном. Встреча. Теперь она смотрела вокруг еще пристальнее, пытаясь догадаться, что же привлекло его внимание, что хотелось ему нарисовать. Наверное, вон тот зубчатый утес, что так странно глядится на фоне неба. И вот эта сосна, что притулилась между скал.

А вон уже и деревенька. Белые домики тесно лепятся к взмывающей вверх горе. Тут тоже отцветают розы и тоже пламенеют виноградники.

Остановились перед гостиницей — небольшим аккуратным двухэтажным домиком с галереей и крытым двором. Вышла хозяйка, стройная высокая женщина в пестрой косынке на пышных волосах, в белоснежной кофте, в длинной до пят юбке, цветные бусы, шаль, — Пилар оценила красоту горянки.

— Родню вот привез, ну, этих… — паренек не договорил, хозяйка все поняла и печально улыбнулась Пилар.

— Если можно, я остановилась бы в той же самой комнате, — сказала Пилар.

— Можно, можно, — закивала хозяйка.

Пилар вошла в дом: глиняный пол, деревянные столы, очаг. По стенам полки с расписными тарелками. И деревянная лесенка на второй этаж.

Наверное, туда? Пилар вопросительно посмотрела на хозяйку.

Та кивнула, и сама начала подниматься по скрипучим ступенькам. Пилар пошла за ней.

Коридор, коричневая дверь и комната. Последний приют несчастной сеньоры Альварес и бедного Хулито.

Пилар оглядела две пышные постели, цветной полог, занавески, столик, кувшин для умывания в углу.

— А на какой постели он спал? — спросила она.

— На этой, — показала хозяйка. — Усталые они были очень. Вечером даже кушать не стали. Только воды им принесла горячей, чтобы умылись. Мальчик тотчас и заснул. Хорошенький такой, разрумянился, как ангелочек.

Хозяйка вздохнула и замолчала.

— А потом? — спросила Пилар.

— Утром встали не больно рано. Спустились вниз, завтракали. Мальчик, конечно. Сеньора-то почти ничего не ела. А мальчику яичницу я сжарила с помидорами, наворачивал за обе щеки. Кофейку попили со сливками. С собой еды взяли — хлеба, брынзы, лучку, помидорчиков, попросту, по-деревенски. Мальчик все мать торопил, не сиделось ему на месте. Хотел идти гулять, рисовать. Рюкзачок за спиной. Так и пляшет, что твой жеребенок.

Пилар представила себе веселого Хулито с гривкой светлых волос, нетерпеливо переступающего с ноги на ногу, и глаза ее опять наполнились слезами.

Хозяйка взглянула на нее и продолжила:

— А сеньора не торопилась. Стала меня о дороге расспрашивать в соседнюю деревню. Деревня тут не так уж далеко, дойти можно, и дорога красивая. Сказала, что, наверное, они там заночуют. Куртки, что дал им дон Хосе, мне оставила, попросила ему передать. «Засветло дойдем, не замерзнем», — сказала. И я с ней согласилась. Дни стоят теплые. Зачем лишнюю тяжесть таскать? Ну вот, расплатились они со мной и пошли. Я им вслед помахала. А потом узнала, что и не дошли они никуда. Это уж я от дона Хосе узнала, когда куртки ему передавала. На базар ездила и передала…

Хозяйка умолкла, постояла молча у притолоки.

Молчала и Пилар.

— Может, покушаете? — спросила наконец хозяйка.

— Нет, спасибо, — отказалась Пилар. — Я лучше по деревне немного пройдусь. А вы мне покажете, в какую сторону они ушли.

— Покажу. Только сейчас не ходите. Скоро уже темнеть начнет. Здесь у нас темнеет быстро. Вы тут походите, а завтра уж пойдете. Я вам провожатого дам, сынка своего. А то не ровен час…

— Завтра и посмотрим, — сказала Пилар.

Они спустились, вышли во двор.

— Во-он туда они пошли, — показала рукой хозяйка, и Пилар увидела тропку, что огибала гору и скрывалась за поворотом.

Поблагодарив женщину, Пилар пошла по деревенской улице. Чумазые мальчишки возились с собакой. Где-то неподалеку шумела вода, видно, с камешка на камешек бежал горный ручеек. Здесь, в этих чужих, незнакомых местах присутствие сына стало для Пилар явственным, ощутимым. Она не только представляла его себе, но и чувствовала его душу, характер. Возбудимый, нетерпеливый, открытый всем впечатлениям, Хулито, должно быть, часто смеялся и часто плакал. Подвижный, веселый. Она узнавала в нем себя, чувствовала, что понимает его. Вот и хозяин кафе сказал, что они похожи…

Пилар вернулась в сумерках и чувствовала себя очень усталой. Ужинать не стала, только попросила горячей воды, а потом сразу поднялась к себе. Завтра… Что будет завтра? Она не знала. Сегодня, а не завтра, предстояло решить ей главный вопрос.

Она достала из сумочки пакетик и опять повертела его в руках, вдохнула пряный острый аромат. В нем не таилось ничего дурного, страшного. Пилар знала, что хочет жить, что выбирает жизнь.

И все-таки, все-таки…

— Не веришь мне? — спросила цыганка.

— Верю, — ответила Пилар.

А раз так, то надо идти до конца.

Пилар решительно налила в чашку воды, высыпала порошок и перемешала. Порошок растворился без остатка. Теперь пить. Выпила. Питье как питье, чуть горьковатое. Теперь спать. Она легла на кровать, где спал Хулито, укрылась и заснула. И приснился ей сон…