Запретный мужчина

Глава 32

Раз в три дня Федерико Корхес выбирался в центр города, чтобы позвонить своему патрону в Мадрид. Разговаривал он не с самим Санчесом, а с его ближайшим помощником. Собственно, это и разговором нельзя было назвать. Федерико набирал номер, и на том конце провода отвечали:

— Вас внимательно слушают.

После чего Корхес говорил:

— Это я.

Ему отвечали: «Хорошо» или «Ясно» и тут же клали трубку.

Это означало, что никаких новых инструкций для Федерико нет, и нет пока никаких новостей, которые могли бы ему пригодиться здесь, в Каракасе.

Но на этот раз вместо привычных «Хорошо» или «Ясно» прозвучало:

— Минуту.

И Корхес понял, что что-то произошло, прежде чем услышал голос самого босса.

— Вот что, мой мальчик, — заговорил Санчес, — у нас тут произошло кое-что непредвиденное. Наш с тобой подопечный сбежал.

Федерико понял, что речь идет о Хермане, но не произнес ни слова. Он продолжал слушать.

— Итак, ты задерживаешься в Венесуэле на неопределенное время. Ты должен жить в этом доме. Делай, что знаешь, ухаживай за любой из дам, начиная от парализованной бабки и кончая соплячкой Гальярдо, но тебя не должны оттуда выкурить. И тем более раскусить. Впрочем, — в голосе Санчеса прозвучала насмешка и вместе с тем угроза, — впрочем, раскусить тебя до конца не удалось пока даже мне. — Санчес опять сделал паузу. — Так что действуй, мой мальчик. Наш подопечный может дать о себе знать со дня на день, а может и появиться у вас собственной персоной.

И Санчес положил трубку.

Федерико сел в машину и поехал к ближайшему бару.

Известие о побеге Хермана Гальярдо, которое сам патрон наверняка воспринял с яростью, где-то даже обрадовало его.

Во-первых, всегда приятно узнать о проколах и промахах тех людей, которым босс безоговорочно доверял и на которых полагался, тех людей, что умудрились упустить Хермана Гальярдо. Это повышало его собственные акции в глазах Санчеса. Он, Федерико, всегда работает чисто.

Во-вторых, настроение у Корхеса всегда повышалось, когда он узнавал что-либо новое о необыкновенных людях, вроде Хермана, способных совершать неординарные поступки. Такой человек не мог не вызывать у него симпатии.

В-третьих, ему было бы интересно встретиться лицом к лицу с врагом, которого он втайне уважал, а Гальярдо являлся именно таким человеком. И не просто встретиться, а победить этого мужественного и сильного врага хитростью и изворотливостью. Это, безусловно, доставит ему артистическое наслаждение, которое уже не могут принести победы над незначительными людьми и женщинами.

В-четвертых, он и сам не хотел пока покидать этот дом. По-своему Федерико даже привязался к его обитателям. Вероятно, это особенность его организма — любить будущих жертв.

Корхес был неплохим шахматистом, в свободное время даже развлекался составлением шахматных задач, которые позже отыскивал у известных мастеров, гроссмейстеров, асов в мире шахмат.

Все люди, включая Санчеса, для него, Федерико, — шахматные фигуры.

Он может составлять интереснейшие комбинации, которые не разгадает и самый изощренный ум.

Он будет передвигать их внутри шахматного поля, в пределах своей игры, как ему вздумается.

Кое-кого следует нейтрализовать, кое-чьи позиции укрепить. Все это будет весьма интересно.

Но вот что за фигура Ана Роса, это ему еще неясно…

Самое загадочное существо в этом доме, она вызывает в нем любопытство тем, что не делает никаких движений в его сторону. А между тем Федерико без ложной скромности сам себе мог признаться в том, что женщина перед ним устоять не может. Просто одну можно одолеть лаской, с другой следует повести себя, напротив, последним хамом, третьей напеть что-то про ее возвышенную душу и оригинальный ум, четвертую тронуть жалостными историями из своего несчастного детства, пятую поразить циничным умом, шестую заинтриговать ледяным видом… и так далее. Все они только и ждут того, чтобы мужчина покорил их сердце. Женщины, которую нельзя соблазнить, не существует, немного терпения и фантазии — и самая целомудренная, самая суровая и красивая из них — твоя. Замужняя или девственница, женщина жаждет лишь одного: чтобы ее ценили, чтобы ей расточали комплименты, чтобы ее, хотя бы на словах, ставили выше всех ее сестер, настоящих, прошлых и будущих.

Так думал Корхес. Но в глубине души он не мог не признаться самому себе, что независимость, с которой держалась Ана Роса, равно как и ее красота, несколько смущали его. И что он уже много времени потратил на обдумывание, как бы подобрать к ней ключик. Но тем интереснее будет игра!

— Сеньор, вам помочь?

…Официантка с испугом смотрела на его руку, с которой капала кровь.

Федерико проследил за ее пристальным взглядом и усмехнулся. Он так увлекся мыслями об упрямой Ане Росе, что и не заметил, как хрустнул в руке стакан с выпитым ромом.

…Хорошая примета!

Управляющие отелями, отчитавшись перед Эстелой, только что разошлись.

Вошла секретарша и доложила:

— Ваша дочь, сеньора.

И тут же вошла Ана Роса. Она редко навещала мать в ее офисе, поэтому Эстела, увидев ее, не на шутку встревожилась.

— Что-то случилось?

— Решительно ничего, — пожала плечами Ана Роса, — просто дочь пришла пригласить свою мать спуститься в бар и выпить по стакану сока.

— Добро пожаловать, — настороженно сказала Эстела, — а сок нам Рената принесет сюда. Пожалуйста, Рената.

— Хорошо, сеньора.

— Садись, дорогая, в это кресло, — проговорила Эстела.

— Нет, — возразила Ана Роса, — дай мне немного посидеть в твоем кресле, за твоим рабочим столом. Хочу почувствовать себя хозяйкой…

— Не самое лучшее ощущение, — освобождая для дочери свое кресло, призналась Эстела, — столько забот…

— А не пора ли нам с Даниэлем облегчить твои заботы, мама? — вдруг спросила Ана Роса.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, видишь ли… Мы оба болтаемся без дела…

— А между тем вы единственные мои наследники? — продолжила Эстела.

— Мы об этом помним, мама, — усмехнулась Ана Роса, — но дело не в этом… Пора бы и нам с моим братцем заняться чем-то стоящим… Ты бы могла нас ввести в курс твоих дел. Лично я готова начать с самой нижней ступеньки гостиничной иерархии. Уволь свою Ренату, я буду приносить тебе по утрам газеты и кофе и отвечать на телефонные звонки.

Снова вошла Рената с высокими узкими бокалами в руках.

— Ваш сок, сеньора. Ваш сок, сеньорита…

Едва она закрыла за собой дверь, как Ана Роса продолжила:

— И с этим я справлюсь. Я сумею принести тебе стакан сока из бара. Что скажешь, мама?

— Скажу, что увольнять Ренату нет необходимости. Мне нужен секретарь. Я сама не справляюсь с наплывом бумаг. У Ирены большую работу с документами вела ее подруга Пилар. Прежде она ничего не смыслила в таком деле… Ты тоже смогла бы научиться… Но скажи, отчего тебе вдруг захотелось поработать?

Ана Роса слегка улыбнулась.

— Просто надоело сидеть дома и бить баклуши, — уклончиво ответила она.

Эстела пристально посмотрела на дочь.

— Тебя, наверное, удручает присутствие Ирены и ее детей в нашем доме?..

— Немного, — призналась Ана Роса, — но я понимаю, ты не можешь иначе.

— Может, ты испытываешь неловкость оттого, что у нас оказался совершенно чужой человек — Федерико Корхес?

Ана Роса слегка покраснела и сделала полный оборот на вертящемся кресле, чтобы скрыть свое смущение.

— Отчего же? Все от него в восторге…

— Все, но не ты? — спросила Эстела.

— Мама, я вообще редко прихожу в восторг от людей, — пробормотала она.

— Это я заметила.

— Нет, — медленно проговорила Ана Роса, — я не имею ничего против Корхеса. Он меня не достает. Он ведет себя, кажется, достаточно тактично. Много времени проводит с детьми. Вчера возил их на пляж, а вечером, я слышала, что-то читал им вслух…

— Что читал? — с любопытством поинтересовалась Эстела.

— Кажется, это были стихи… Что-то о танцующей луне, которая уводит за собою ребенка…

— А, — сказала Эстела, — это стихи его тезки, Федерико Гарсиа Лорки. А ты что — стояла под дверью?

— Нет, проходила мимо, — Ана Роса снова закрутилась на кресле. — По-моему, он неплохой человек.

— По-моему, тоже, — согласилась Эстела.

Отец Иглесиас часто навещал Фьореллу. Посещения эти были второй по счету, после музыки, отрадой для ее души.

…Когда она оказалась прикованной к постели, может быть, впервые в жизни мужество изменило ей. В тайне от невестки Фьорелла начала копить таблетки снотворного, которые по одной в день Онейда приносила ей на ночь.

Фьорелле незачем было и спать, и бодрствовать. Спать для того, чтобы видеть сны, в которых она ощущает себя свободно передвигающейся, сильной, еще не старой женщиной, и бодрствовать затем, чтобы предаваться бесплодным воспоминаниям и горестным сожалениям об утраченном пространстве? Правда, иногда невестка или Онейда вывозили ее в специальном кресле в сад или на прогулку, и тем не менее пространство все больше сужалось вокруг нее и в основном ограничивалось четырьмя стенами ее комнаты.

Конечно, оставалась еще музыка… ее вечная любовь, ее наркотик. Музыка ненадолго возвращала ей ощущение движения и даже полета; этого счастья Господь Бог ее не лишил.

Ее палка, на которую она столько лет опиралась при ходьбе, теперь стояла в углу, как вечное напоминание об утраченном счастье. Да, это было счастье, это была свобода; подумать только, в те времена она могла сама, без посторонней помощи выйти на улицу, сесть в машину, поехать в церковь.

Теперь же церковь в лице отца Иглесиаса сама приходила в ее дом.

Отец Иглесиас терпеливо поучал ее, поддерживал, не давал Фьорелле окончательно погрузиться в отчаяние.

Он говорил, казалось бы, все те слова, которые любой священник произносит любому, попавшему в несчастье, и она знала это.

Но теперь это были для Фьореллы не пустые фразы.

Он наставлял ее, что страдания ниспосланы людям свыше. Тот, кто не страдал, никогда не познает Бога. Тот, кто не познает Бога, еще более несчастен, чем больной, чем нищий, чем парализованный, душа его — увечная душа, слепая, глухая, ей не дано прозреть.

Мы должны не только терпеливо переносить земные муки, но и жаждать их всем сердцем, как измученная зноем земля жаждет дождя.

Мы обязаны со смирением принимать то, что послала судьба: самая большая победа, которую только может одержать человеческое существо — это победа над самим собой.

И тогда благодать снизойдет в душу. Тогда мы не будем больше мучить тех, кто окружает нас. Напротив, им можно оказать серьезную помощь, поддержать в трудную минуту, дать разумный совет…

Фьорелла жадно внимала этим поучениям.

Прежде ее посещения храма Божьего носили чисто формальный характер. Все ди Сальваторе испокон века посещали церковь. Это была традиция, которую никто из них не вправе был нарушить. И Фьорелла отдавала дань этой традиции.

Но теперь она молилась всей душой.

Люди способны оказать друг другу поддержку, но в настоящей беде единственная опора — это Бог.

И однажды она, смущаясь и отворачиваясь, сунула отцу Иглесиасу заветный сверточек, в котором лежало накопленное ею снотворное.

Он развернул пакетик и сразу все понял.

— Благодарю тебя, Господи, — отец Иглесиас, опустившись на колени перед ложем Фьореллы, перекрестился, — ты просветил сердце моей духовной дочери… Она на правильном пути и отныне не сойдет с него во веки веков. Аминь.

…И все же даже теперь иногда бесполезные сожаления о некоторых поступках, совершенных ею в давно прошедшие дни, наполняли душу Фьореллы горечью. Особенно сейчас, когда благодаря ей семейство Гальярдо свалилось на ее кроткую невестку Эстелу.

И все потому, что когда-то она, Фьорелла, приняла из рук обезумевшей Ирены Ривас крохотное дитя, Мартику.

Все они привязались к ребенку, полюбили его.

Но настало время, и Мартику пришлось возвратить Ирене, ее законной матери, и Херману, ее отцу.

Теперь волею судьбы Мартика опять вернулась в их дом. Фьорелла счастлива видеть ее милое личико, слушать ее детский лепет.

Но вместе с Мартикой явилась в дом целая свора Гальярдо: Ирена, ее приемыш Хермансито, ее воспитанница Милагритос… И что будет делать с этим семейством Эстела? Не век же им всем пребывать в доме приемной матери Мартики! И о чем только думает Ирена? Ей хорошо теперь предаваться скорби и слезам, а вот Эстеле приходится обо всех думать и заботиться. Мало ей своих хлопот и своих проблем!

Хорошо еще, что этот любезный человек, Федерико Корхес, изъявил свое согласие пожить некоторое время в их доме. Он заботится о детях, Эстела уверяет, что Федерико хорошо разбирается в бизнесе и дает ей кое-какие ценные советы, понимает в дизайне. Он же следит в доме за распустившейся прислугой, которая норовит улизнуть от выполнения своих прямых обязанностей — у Эстелы на это нет ни сил, ни характера. Федерико проявил себя в доме как хороший хозяин, но вместе с тем он с настоящими хозяевами ведет себя как тактичный, внимательный гость, и это приятно.

Он часто навещает ее, старуху, расспрашивает Фьореллу о семействе ди Сальваторе и видно, что ему интересно слушать ее рассказы. Человек живой и любопытный, в нем еще не притупился интерес к людям.

Иногда они вместе слушают музыку, спорят об отдельных фрагментах опер — и спорят горячо. Федерико в такие минуты забывает, что он здесь всего-навсего гость, который, казалось бы, должен соглашаться с хозяевами.

Она улыбнулась, припомнив, как он по косточкам разбирал последний акт оперы «Риголетто», уверяя ее, что некоторые мелодии Верди позаимствовал у малоизвестных опер Россини. Впрочем, сцену Джильды, Спарафучилле и Магдалены он ценил высоко — эта яростная сцена — лучшее, что есть в опере, уверял ее Федерико.

…Но отчего ее не покидает ощущение, что она его уже где-то видела?..

Где? Когда?