Она пришла с Земли. Абитуриентка. Студентка

Глава 3 Следы

Неподалеку застучал топор. Лера почувствовала, как расслабляется скрученный внутри клубок нервов и оживает разум. Люди…

Она попятилась на звук. Никак не могла заставить себя повернуться к столбам спиной и пятилась, проваливаясь, падая и снова вставая. Но взгляд от столбов не отрывала. В груди тлела надежда, что вот-вот, стоит только моргнуть, как все вернется: и сентябрьское утро, и парк, и Димка с Санькой, которые наконец добегут до нее и будут, смеясь, выбирать для проигравшего самую глупую частушку.

Но сколько бы Лера ни моргала, наваждение не рассеивалось. К тому же слишком реалистично она промокла и продрогла до костей, а от перцовой смеси невыносимо драло горло и щипало глаза.

Стук топора оборвался.

Сердце екнуло. А ну как уйдет незнакомец, оставит ее здесь одну? Лера бросила на столбы последний взгляд и поспешила туда, где скрылся мужчина.

Прорвавшись сквозь густой колючий молодняк, она вывалилась в прогал под здоровенной старой сосной и чуть не запнулась о лежащего человека. Стоящий неподалеку незнакомец предупреждающе вскрикнул. Она испуганно замерла, а мужчина вернулся к своему занятию: связыванию больших еловых лап.

Прижав руку ко рту и распахнув глаза, Лера уставилась на мертвеца. Одежда на его груди была разодрана в клочья, и под ними вместо гладкой кожи виднелось красно-черное месиво. Лера сглотнула и перевела взгляд на лицо. Лицо было белое-белое, аж сливалось со снегом. И чистое… Лишь две капли крови. И усы только начали пробиваться. Мальчишка совсем…

Лера судорожно втянула воздух. Мужчина покосился на нее, перевел напряженный взгляд на парня, потом что-то проворчал и задвигался быстрее. Вдруг кровавые подмерзшие лоскутья на груди лежащего шевельнулись, и Лера затаив дыхание, присмотрелась. Вот, опять… Жив! От облегчения она обмякла, так что пришлось опереться о дерево.

Мужчина бережно уложил раненого на копну связанных ветвей и укрыл его своим тулупом, подоткнув, как одеяло у ребенка. Потом молча кивнул Лере на валяющиеся рядом лыжи, впрягся в волокушу и, хромая, пошел куда-то сквозь лес.

Лера дернулась было за ним, но тут же в растерянности остановилась. Надо ведь ждать на том месте, где заблудилась. Так быстрее найдут. А Димка с Санькой наверняка уже ищут ее, и убеги она сейчас, будут до ночи шастать по этому лесу, черт бы его побрал.

В тишине и одиночестве стало еще холоднее. Лера попрыгала, разминая окоченевшие ноги. Вспомнила о капюшоне, натянула его поглубже и, сунув руки под мышки, осмотрелась.

Снег вокруг был взрыт и забрызган кровью, а там, где его примял раненый, натекла целая багровая лужа. Лера отошла подальше от нее, под защиту другой раскидистой сосны и устало прислонилась к стволу. Блуждающий взгляд наткнулся на серую неподвижную груду прямо за стволом. Тело обдало жаром, и Лера шарахнулась в сторону. Еще один волк! Сколько же их тут⁈

Она в ужасе завертелась, выставив перед собой баллончик, но никто на нее не бросался, никто не выглядывал из-за деревьев.

Еще минут пять она топталась на месте, озираясь и прислушиваясь. Потом опять проверила телефон. Связи не было.

Над головой зацокала белка. Сорока села на нижнюю ветвь и выкатила на Леру круглый черный глаз. Вдалеке застучал дятел. Обычные лесные звуки несли успокоение, и Леру наконец озарило.

— Вот я дура! Человек же был! Чего еще-то надо?

Она бросилась к лыжам.

Лыжи на ногах болтались и поворачивали носы, куда им вздумается. Скорее всего они принадлежали раненому подростку, но сделаны были под валенки или зимние сапоги: Лерины кроссовки тридцать шестого размера обе разом влезли бы в одну широченную кожаную петлю. Бежать Лера не могла. Только идти, да и то еле-еле.

От мучительной борьбы с норовистыми деревяшками она согрелась, вспотела и умоталась до предела. В первом же неглубоком овражке свалилась и долго барахталась в рыхлом снегу, не в силах подняться. Потом выломала две сухие палки и, отталкиваясь ими, выбралась наверх. Отряхнулась и поспешила дальше.

Вскоре показался просвет. Лес кончился.

На самой опушке она снова достала телефон. Ни одной черточки. И SOS не отвечает. Чертыхнувшись, с тоской окинула взглядом предстоящий путь.

Все пространство впереди было затянуто молочной дымкой. В лесу, среди близких силуэтов деревьев, туман был не заметен, но поле просто тонуло в нем, и не видно было ни конца его, ни края. И мужчины не видно. Только след от волокуш.

Поле было ровное, гладкое, с хрупким настом, который ломался и проседал под лыжами. Идти было легче, чем по лесу, и Лера, приноровившись, быстро покатила вперед. Однако пару минут спустя обнаружилось еще одно отличие, но на этот раз неприятное: в ельнике было заметно теплее, а здесь, на просторе, гулял ветерок, несильный, но мерзко-влажный.

Тело начало коченеть. Лера задвигалась энергичней и, чтобы отвлечься, принялась размышлять.

Во-первых, очевидно, что время и место не те, то есть не парк и не осень. Во-вторых, стали они «не теми» после странной темноты и тишины. И какой отсюда вывод?

Она могла просто потерять сознание. Ударилась головой и сейчас в больнице. И может даже очнется сразу как дойдет до конца поля. Хорошая гипотеза.

Что еще? Что кроме комы или наркоза может вызвать такие реалистичные галлюцинации?

Смерть… От промелькнувшей мысли Лера сбилась с шага.

— Не, ерунда… — пробормотала она, тронувшись дальше. — Я ведь живая… Мерзну.

Однако мысль не отступала. Лезла назойливой мухой.

«А вдруг я, правда, умерла?»

Что если это поле и туман — персональный ад для нее? Что если век за веком она будет ходить здесь, пока не искупит грехи? Хотя какие у нее грехи? Не накопила вроде еще. Или считаются не только поступки, но и чувства и желания? Например, гнев и зависть. Ведь были же? Были.

Та кукла, например.

Она конечно, была ребенком, и ею двигала обида. Но все же…

Ей исполнилось восемь. За плечами год привыкания к новой жизни, к новой себе, две операции и восстановление дома. И спустя этот трудный год она впервые спустилась к ребятам, во двор. Как сейчас она помнила: мама заплела ей косу, поцеловала и назвала красавицей.

Первой закричала Ленка, бывшая лучшая подружка по песочнице и скакалкам:

— Разбегайся народ — уродина идет! — Ей всегда удавались коротенькие дурацкие рифмы.

С визгом и хохотом все прыскали в стороны, и отовсюду неслось:

— Уродина! Уродина!

В первый раз Лера прибежала к маме, захлебываясь от рыданий. Во второй раз плакала, но кричала в ответ:

— Сами вы уроды! Дураки!

А потом увидела оставленную кем-то куклу и исцарапала найденной тут же стекляшкой ее резиновое лицо. Ленкина мать вечером пришла и орала на всю девятиэтажку. Мама что-то негромко отвечала, а Лера спряталась в спальне за шкаф. Но и туда долетел разъяренный вопль:

— Так не выпускайте ее!

Как будто она дикий зверь.

Мама тогда отдала деньги за куклу. Лере она ничего не сказала, только закрылась в комнате, а когда вышла, глаза у нее были красные и опухшие. Больше Лера к ребятам не ходила.

Дыша на покрасневшие от холода пальцы, она огляделась. Впереди туман, позади туман… Ад, не ад, но следы от волокуши куда-то вели, и значит, мужчина с раненым не пригрезились.

Посреди поля снега стало меньше. Зато, как грибы, отовсюду повылазили пни с обледеневшими шапками. Они будто специально вырастали на пути, вынуждая останавливаться и сворачивать. В конце-концов, Лера решила пойти пешком. Но только ступила на снег, как тонкая корка хрустнула, и нога провалилась по колено.

Пришлось опять надеть лыжи.

А ветер все крепчал. Выдувал остатки сил и поземкой укрывал продавленную волокушей дорожку.

Лера шла, сцепив зубы и размеренно дыша носом. Вперед она почти не смотрела — экономила силы и тепло. Главное — следы. И лыжи. Они идут по следам…

Тело двигалось уже с трудом, как ржавый, не смазанный механизм. Бесчувственные руки прижались к груди и не разгибались, пальцев на ногах будто и вовсе не было. Шаги все замедлялись, и Лере порой казалось, что она стоит на месте. Тогда она глядела исподлобья, выискивая хоть какой-нибудь ориентир. Ничего не находила и снова шла по следу.

В глазах темнело. Хотелось плюнуть на все и лечь. Все равно она уже ничего не чувствовала — что ей снег?

Но немного сил еще оставалось, и Лера шла. Ей обязательно нужно добраться хоть куда-нибудь. Тогда она или очнется, или позвонит родителям. Главное, добраться…

Вот следы… Вот лыжи…

Деревня приблизилась незаметно. Просто сквозь шум в ушах донесся лай собак и голоса людей. Звуки становились все громче и громче, а потом лыжи уперлись в доски.

Ворота с калиткой. По обе стороны — бревенчатый частокол.

Лера вытащила ноги-протезы из лыж и навалилась на дверь. Стучать не могла — руки не поднимались. Петли заскрипели, и калитка медленно открылась. Лера так и вошла, опираясь на нее, чтобы не упасть.

Несколько одинаковых бородатых лиц обернулись к ней. Опять все вокруг заволокло туманом, а в уши кто-то затолкал вату. Сквозь туман бесшумно подплыл один из людей, что-то сказал и накинул на плечи тяжесть. От тяжести по телу начало расползаться тепло. Это тепло и осознание того, что она дошла, что здесь люди, что скоро она обязательно увидит родителей и Димку с Санькой — все это навалилось облегчением. Таким сильным и неподъемным, что исчез внутри упрямый стержень, и Лера медленно сползла по калитке.

Упасть ей не дали. Чьи-то сильные руки подхватили ее, лицо защекотала жесткая борода… Успокаивающее бормотание, запах чеснока и хлеба… А потом она поплыла, качаясь на теплых, уютных волнах, и ей было очень хорошо.

Все-таки не ад…

Долину, скрытую среди холмов, заполняли беззаботный смех и крики студентов столичной академии магии. В этот свободный от учебы день здесь, вдали от зорких глаз преподавателей и стражей, вдали от аудиторий и полигонов, жизнь бурлила горной рекой, а морозный воздух звенел смехом и радостью.

Маркус ван Сатор, наследник одного из Великих родов, мчался на аэре по снежной целине.

Ветер бил в лицо обжигающим потоком, белые искрящиеся вихри взметались позади гигантскими лепестками, а парус выпирал круглым боком, и казалось, ткни в него — лопнет. Позади с шелестом стаи саранчи неслись соперники. Маркус не оглядывался. И без того знал — в спину дышит тонкий, гибкий Хэдес.

Этот подъем последний. За ним финиш, однокурсники, которых стихия «воздуха» не одарила своей благодатью, и горячее мясо с запретной кружкой согревающего вина.

Маркус усилил поток. Мачта протестующе скрипнула, но выдержала, и сверкающий ледяной кромкой гребень словно подкинул аэру вверх. Взмыв над землей, она вспыхнула ярким алым росчерком под десятками восхищенных взглядов.

Сердце ухнуло вниз, а потом восторженно ударило в горле. Волшебный миг полета! Свободы!

— Йо-ху-у-у! — ликующий крик сорвался с губ и умчался в бледное зимнее небо.

Жаль, что этот чудесный миг так короток.

Ноги спружинили, гася толчок, и аэра хищно скользнула к шатрам. Пора было уменьшить поток магии и дать доске остановиться, но Маркус чувствовал, что Хэдес еще не сдался. Как всегда, надеется обойти на последних локтях.

Финишная полоса синела меж двух пылающих костров, не позволяющих прорваться вперед сразу двум гонщикам. Вкус победы должен ощутить лишь один!

Зрители, сообразив, что скорость не снижается и паруса по-прежнему полны, бросились врассыпную, а девушки, позабыв о достоинстве патрицианок, возбужденно завизжали. Костры стремительно неслись навстречу. Еще полсотни локтей… Десяток… Маркус проскочил первым.

Плавно снизив давление на парус, он ловко развернул аэру на крохотном пятачке, и снежная волна захлестнула все вокруг. Мимо промчалась черная аэра Хэдеса и, вильнув, скрылась за ближайшим шатром. Вот страдалец! Нельзя же так серьезно относится к проигрышу.

Подскочивший первокурсник с поклоном увел аэру в сторону, а Маркус, смеясь, обнял двух счастливо пискнувших одногруппниц и спросил подошедшего Стэфанса:

— Где же радость от победы старого друга? Неужели мелочное чувство зависти посетило тебя или ты наконец-то осознал, что «огонь» уступает «воздуху» и не так уж всемогущ?

Стэфанс криво улыбнулся:

— Вкуси амброзии, всемогущий ты наш. Все зажарилось, пока вы там раскатывали, — он кивнул на жаровню, на решетке которой уже аппетитно пузырились и брызгали жиром пласты мяса.

Маркус с удовольствием опустился на стул и вытянул подрагивающие от напряжения ноги.

Из самого большого шатра доносилась музыка и, судя топоту и по колебанию матерчатых стен, там кто-то самозабвенно отдавался танцу.

Цедя подогретое вино, Маркус лениво наблюдал за завершающими гонку участниками. Вскоре все собрались вокруг жаровен. Вэлтен взгромоздился на жалобно застонавший стул и оглушительно ударив черпаком по металлическому тазу, прогудел:

— Выпьем за наших «воздушников»! Ветер им в паруса и крепкого наста под доску!

— Выпьем! Да пребудет с ними сила!

Десятки кружек взлетели вверх, роняя на притоптанный снег рубиновые капли.

Прошел час с тех пор, как Силван прибежал в деревню с раненым сыном. Час маяты, неизвестности и то гаснущей, то возрождающейся надежды на чудесный дар Ренны, деревенской лекарки. Та сразу выставила его прочь, велев не мешать, и Силван уже примял все сугробы вокруг ее избы в попытках разглядеть в заиндевелые окна хоть что-нибудь. В конце концов, убежал к воротам, где собрались мужики, обсуждая произошедшее.

Тут-то и повезло. Пришла девица из леса, и Силван вновь спешил к Ренне, думая лишь о том, что сейчас увидит Лима. Жив ли?

Видимо от беспокойства он излишне сжал руки, и укутанная в тулуп незнакомка слабо застонала. Силван метнул взгляд на бледное лицо. Странная чужачка. В лесу-то он и вовсе принял ее за парня. С такими рубцами да в штанах! Голос опять же хриплый, как у Фестуса-пропойцы. А что коса, так аристократы и подлиннее отращивают. Однако теперь, рассмотрев вблизи изящные дуги бровей, нежную кожу на здоровой половине и тонкую белую шею, Силван удивленно покачал головой.

— Девка!

Надо же, девка встала меж ним и волком! Тут Силван остановился и озабоченно нахмурился. А следует ли тащить ее к лекарке? Вдруг магичка?

Девушка снова застонала, и Силван, еще раз глянув на опухшие веки и следы слез, решительно двинулся дальше.

— Ренна, тебе еще одна болезная, — сказал он, вваливаясь в лечебницу.

Все также держа свою ношу, заглянул через плечо лекарке. Та сосредоточенно шептала, склонившись над его сыном. Враз ослабевшим голосом Силван спросил:

— Как он?

— Жить будет, — проворчала Ренна, вставая. — В твою породу пошел, крепкую. Сил только у меня что-то маловато, как в пропасть сгинули. Ну, кто там еще?

— Древние ее разберут! Волка приложила чем-то, тот щенком заскакал, заскулил… Магичка, кажись.

Ренна отшатнулась и замахала на Силвана руками:

— Совсем спятил? Обо мне не думаешь, так о сыне побеспокойся. Как я при ней исцелять-то буду?

Силван насупился:

— Кабы не она, так некого и исцелять было бы. Говори, куда класть. Глянешь только. Очнется, да уйдет, что ей тут делать?

— Совсем разума лишился, по лесам бегаючи!

Они стояли с минуту, меряя друг друга взглядами, но Силван знал, что Ренна оттает, уступит. Так и случилось. Лекарка тяжело вздохнула и кивнула на занавеску у дальней стены:

— Положи там, на кровать. Сперва с Лимом закончу.

Смазав и перевязав раны паренька, лекарка подошла к девушке.

Та все еще не пришла в себя. Силван так и уложил ее поверх покрывала, целиком укутанную в большой мужицкий тулуп, лишь русая макушка торчала да ступни в странных кожаных туфлях со шнуровкой.

Не желая рисковать, Ренна для начала глянула магическим взором. Обычная аура обычного человека. И с чего Силван решил, что она магичка?

Ренна задернула занавеску и принялась раздевать девушку. Промокший наряд незнакомки был хоть и необычен, но простоват, а вот рубцы на лице выглядели ужасно. Застарелые, грубые — такие только опытные маги-целители могут убрать да еще и за огромные деньги. Видать, совсем бедняки ее родители, раз оставили такое уродство и обрекли дочь на одиночество.

А вот нижнее белье было чудное: тонкое, шелковистое, как у богатых, но мелкое какое-то. Ну что за лоскутки? Впрочем, кто их, городских, разберет? Они поди и вовсе без белья шастать могут. А что девица из города, так и гадать нечего — руки нежные, мягкие… Тут взгляд Ренны замер на массивном перстне. Знак Солнца!

Когда она, задумчиво хмурясь, вышла с охапкой сырой одежды, Силван спросил:

— Ну, как она?

— Да уж получше Лима-то. И не магичка она вовсе! Аура не ярче твоей. С чего взял? Напугал только! — Ренна сверкнула сердитым взглядом, сунула Силвану его промокший тулуп и понесла остальную одежду в избу, сушить.

Силван устроился на лавке, снял шапку и, приглядываясь к слабому дыханию сына, пробормотал:

— Магичка, не магичка. Мне без разницы, все одно — помогла.

— А волка она приложила знатно, — продолжил он, когда Ренна вернулась. — И визжала, правда, знатно. Но кабы волка визгом можно было одолеть, так мы бы баб с собой брали, а не топоры. И штаны опять же. Я слыхал, магички и этак бесстыдно одеться могут.

— А я говорю, аура у нее обычная! — Ренна вдруг замерла. — А вдруг у нее все силы на твоего волка ушли, вот аура и притухла?

— А что, может так?

— Может. Да и день сегодня вовсе странный… — Ренна устало повела плечами. — У меня самой силы пропали. Едва хватило, чтоб Лима удержать.

Силван привстал и с беспокойством вгляделся в бледное лицо сына:

— Но ведь с ним все в порядке, да?

— Да, да, — задумчиво теребя ухо, ответила лекарка. — На ноги только не сразу встанет… Ох, кабы беды не вышло. Ты предупреди всех, чтоб при чужачке обо мне помалкивали.

— Нешто они не знают?

— А ты предупреди, — лекарка в раздражении уставилась на Силвана, потом оглянулась на занавеску, за которой лежала незнакомка, и прошептала: — Скоро очнется. Притащил на мою погибель… Что мне делать-то с ней?

— Приюти пока, — тоже шепотом ответил Силван. — Я заплачу. А за Лима дичью принесу. Или может тебе шкуру волчью надо?

— На кой мне шкура? И денег не надо. Лечить чужачку не буду, здорова она, так что платы не возьму.

Вдруг скрипнула кровать. Силван с Ренной замолчали и настороженно переглянулись. Силван напоследок тронул волосы сына и вышел, а лекарка поспешила к незнакомке.