Брат моего парня

10

Год назад

Я проснулась от того, что руки дрожали.

Комната была тёмная, узкая, пахла чистым бельём и чем-то дорогим — чужим. Гул в висках стоял тяжёлый, вязкий, как будто я всю ночь провела, пытаясь дышать сквозь мокрое стекло. Температура то отпускала, то накрывала заново, и я скручивалась под одеялом, не понимая, холод мне или жарко.

Сначала я думала, что жар делает всё хуже, чем есть.

Будто это он разрывает мне грудь, а не одиночество.

Будто это температура заставляет меня всхлипывать в подушку, а не то, что правда в очередной раз оказалась слишком холодной.

Родители выгнали меня из дома вечером. Без криков, без битья тарелок, без истерики — это было бы проще. Просто сухая претензия, что я слишком я, чем жутко их бешу.

Не первый раз. Но впервые — когда у меня дрожали колени от температуры, и пальцы не могли застегнуть куртку.

Кай забрал меня после того, как позвонил и понял, что я не дома. Он приехал и даже не спросил, что случилось — просто взял за руку и повёл к машине. Держал мою ладонь так крепко, будто мог одним этим давлением вытянуть из меня жар. Иногда он действительно верил, что может спасать простыми прикосновениями.

У его родителей он говорил тихо, слишком спокойно, почти устало. Я слышала обрывки из коридора: «Да, на одну ночь… Нет, она в порядке… Просто пусть поспит…»

Мне казалось, что каждый его аргумент звучал как оправдание за меня. Как будто я — мешок проблем, который он тащит на плечах, и надеется, что никто не увидит, насколько он тяжёлый.

Они согласились быстро. Слишком быстро. Вежливо, ровно, почти безэмоционально — и от этого было только хуже. Так улыбаются людям, которых не хотят обидеть, но и приютить надолго не намерены.

Кай уложил меня в гостевой комнате. Принёс воду. Поставил таблетки на тумбочку. Поправил плед так мягко, будто боялся, что моё тело лопнет от любого лишнего движения.

Потом наклонился, поцеловал в лоб — коротко, почти невесомо.

— Спи, хорошо? Я рядом. — сказал он.

И ушёл в свою комнату.

Наверняка он был вымотан. Наверняка ему пришлось объяснять родителям, почему он приводит в дом «девочку, у которой снова проблемы». И я уверена — это произвело на них сильнее впечатление, чем любой мой успех, любая оценка, любое достижение.

Они ведь никогда не выгоняли собственного ребёнка ночью на улицу. А мои меня — выгоняли. И это отличало нас намного больше, чем платёжки, статусы и машины.

От этих мыслей мне становилось тошно.

Я лежала в их идеальной гостевой, где ни одной пылинки, и думала, как завтра смотреть им в глаза. Нет… не смотреть. Лучше исчезнуть.

Температура либо спадёт к утру, либо нет — но я уйду всё равно. Выскользну тихо, пока в доме ещё темно и все спят. Сбегу, пока никто не увидел меня в том состоянии, в котором даже тень от меня кажется жалкой.

Возможно, это некрасиво. Но я не знаю, как иначе.

Я не знаю, как должна вести себя человек, которому дали крышу на ночь из жалости.

И главное — я была тут одна. Выброшенная. Прибрана «как гостья», но всё равно ненужная.

Я не хотела плакать, но глаза саднило так сильно, будто я смотрела в темноту слишком долго. Я прижала ладони к лицу, пытаясь заглушить всхлипы — хотя знала, что дом огромный, никто не услышит.

А потом услышали.

Шаги. Тихие. Слишком неровные для Кая, слишком уверенные для кого-то из прислуги.

Дверь приоткрылась. Я вздрогнула — не от страха, от узнавания. Звук был тихим, но знакомым так же, как собственное дыхание.

— Тебя слышно на другом конце коридора, — сказал он.

Не грубо. Но так, будто он не хотел этого слышать. Я знала, что Коул утрирует, потому что плакала я почти бесшумно, меня выдавали только редкие всхлипы.

— Уходи, — попросила я. Голос сорвался. — Пожалуйста.

Коул прикрыл дверь плечом. Оглядел комнату — меня, одеяло, стакан воды на тумбе — и будто что-то у него в лице незаметно дернулось.

— Ты красная, — произнёс он. — Вся.

Я спрятала лицо в подушку.

— Всё нормально.

Он усмехнулся — тихо, почти злым выдохом.

— Ага. Конечно. Ты же всегда «нормально». Хоть в огне стой, всё равно скажешь, что «ничего». Ты выглядишь так, будто тебя переехали и сдали обратно.

Я не ответила.

Он сделал несколько шагов. Слишком близко. Слишком тихо для человека, который обычно ходил как шторм.

— Родители выгнали тебя, да? — спросил он спокойно. — Кай ничего не сказал… но я видел, как ты вошла. Ты была белая как стена.

— У меня температура, — прошептала я.

— Это я вижу.

Тишина тяжелела.

— Почему ты плачешь?

Я сглотнула.

— Потому что… — голос сорвался. — Потому что я им не нужна. Никому не нужна.

Он выдохнул — коротко, резко, как будто что-то в этих словах ударило по нему.

— Не говори так, — его голос стал ниже. Грубее. — Ты не представляешь, как ошибаешься.

Я повернула голову. Встретила его взгляд. И поняла, что он ближе, чем я думала.

На секунду он будто замер.

Или это замерла я.

Он сел на край кровати. Не рядом — на расстоянии вытянутой руки. Но воздух между нами всё равно стал горячее.

— И Кай спит, да? — спросил он.

Я прикрыла глаза.

— Да.

Он чуть хмыкнул. Не злорадно — скорее… больно правильно.

— Конечно, — нахмурился. — Конечно, он спит.

Я резко повернулась к нему.

— Не смей.

— Что? — Коул поднял брови. — Я сказал что-то неправдивое?

— Кай помог мне, — выдохнула я.

— Ага. Привёл, положил, ушёл. Отличная забота.

— Он делает что может!

— Он делает что удобно, — сказал Коул так спокойно, что мне захотелось швырнуть в него подушку. — Ты же знаешь.

Я сжала пальцы в одеяле.

— Ты пришёл просто… чтобы сказать гадость?

— Нет, — он посмотрел на меня так, будто я уже знала ответ. — Я пришёл, потому что ты ревёшь так, будто тебя бросили посреди трассы.

— И что? — шёпотом спросила я. — Тебе жалко меня?

Он дернулся. Не всем телом — глазами. Тёмными, резкими, будто я ударила.

— Нет, — произнёс он тихо. — Жаль — не то слово.

Он провёл ладонью по волосам — так, будто ему было слишком тесно в собственной коже. И посмотрел.

Так, как никогда раньше не смотрел. Так, как нельзя было смотреть на девушку брата.

Я почувствовала, как по коже пробежало электричество — медленное, обжигающее.

— Перестань, — выдохнула я.

— Что именно? — его голос стал ниже, теплее. — Смотреть? Стоять? Дышать?

— Ты… — я задыхалась, — ты ведёшь себя так, будто…

— Будто? — он наклонился чуть ближе, но всё еще не касаясь.

Я сглотнула.

— Будто тебе не всё равно.

Тихая, опасная тишина повисла между нами.

Он сказал:

— А тебе хотелось бы, чтобы было всё равно?

Я не успела ответить.

Он подался вперёд. Медленно. Как будто любой резкий жест мог испортить всё.

Его пальцы коснулись моих волос. Едва-едва. Но от этого касания у меня руки задрожали.

— Тебе плохо, — сказал он. — А ты всё равно держишься. Ты всегда так…

— Коул…

— Не перебивай, — он был слишком близко, но не касался. — Ты раздражаешь до безумия. Но когда ты в таком состоянии… — он выдохнул, — я не могу просто уйти.

Я вжалась в подушку, но он догнал взглядом.

— Уходи, — прошептала я. Слабее, чем планировала.

Он медленно покачал головой.

— Правда этого хочешь?

Я подняла взгляд.

И не сказала.

Он видел это. Понял.

Пауза растянулась, как натянутая струна. Коул был так близко, что я чувствовала, как его дыхание скользит по моей щеке.

— Посмотри на меня, — тихо сказал он.

Я подняла глаза.

И этого оказалось слишком много.

В его взгляде не было злости, не было привычной колкости — только какое-то напряжённое, сдержанное отчаяние.

— Ты дрожишь, — произнёс он почти шёпотом. — Из-за температуры… или…

Пауза была невыносимой. Она будто распирала воздух между нами, как накалённое железо.

Его рука поднялась медленно. Слишком медленно, будто он проверял — можно ли, нужно ли, правильно ли.

Пальцы коснулись моей щеки. Тепло. Аккуратно. Чуть дрожащие — и от этого у меня внутри что-то сломалось.

Я судорожно вдохнула.

И он услышал этот вдох.

Это был знак. Разрешение. И приговор одновременно.

Он наклонился. Очень. Медленно. Так, будто боялся спугнуть.

Его лоб едва коснулся моего. Его дыхание смешалось с моим. Его пальцы скользнули к моей шее, горячие, цепкие.

Я чувствовала, как у него ускоряется дыхание. Как грудная клетка поднимается чаще. Как что-то в нём ломается от одного лишь расстояния между нами.

— Не делай такое лицо, — выдохнул он. — У меня от него крыша едет.

Я не успела спросить, какое.

Он поцеловал.

Не резко — медленно, словно впивался в этот момент кожей. Его губы были тёплыми, мягкими, но поцелуй — голодным. Глухим. Накатывающим. Как будто он пробовал вкус того, чего себе долго запрещал.

Его рука на моём затылке сжалась сильнее. Он притянул меня ближе — так близко, что между нами не осталось воздуха.

И я… я ответила.

Сначала осторожно. Потом глубже. Потом так, будто все силы, которые я тратила на сопротивление, провалились куда-то в темноту.

Поцелуй стал резче. Горячее. Он провёл ладонью по моей спине и это движение отозвалось огнём вдоль позвоночника.

Я слышала его дыхание — хриплое, неровное. Слышала, как он тихо выругался сквозь поцелуй — так, будто уже не мог держать себя в руках.

Он целовал меня так, будто боялся, что завтра я исчезну. И целовал так, будто ненавидел себя за каждое прикосновение.

Я тонула в нём.

Скользила пальцами в его волосы. Отвечала на каждое движение губ. Слышала собственное сердце, которое билось так громко, словно требовало: ещё.

Он прижал меня ближе. Губы его стали требовательней, настойчивей — но всё ещё сдержанными настолько, чтобы не причинить боли.

Это был поцелуй, который не бывает случайным. Поцелуй, который меняет всё. После которого уже нельзя сказать «ничего не было».

Его губы оторвались от моих неохотно — словно он силой заставил себя остановиться.

Он смотрел на меня так, будто мир рухнул и выжил только этот момент.

Мы оба тяжело дышали.

— Чёрт… — выдохнул Коул. — Почему ты так на меня смотришь?

Я чувствовала, что губы всё ещё дрожат. И в глазах — слишком много огня.

— Я… не должна была… — начала я, но голос сломался.

Он провёл большим пальцем по моей нижней губе. Медленно. Разрезая воздух между нами.

— Поздно, — произнёс он. — Слишком поздно.

Реальность ударила по голове наотмащь. С такой силой, что внутри все заледенело.

— Нет, — выдохнула. — Нет. Это… это не должно было…

Он смотрел на меня так, будто я вонзила лезвие ему под рёбра.

— Не смей говорить «не должно», — тихо сказал он. — Хотя бы не это.

— Коул… — я пыталась найти слова, но всё путалось. — Я с Каем. Я… я не могу так. Это неправильно. Это была ошибка, — прошептала я.

Он замер.

Совсем.

Так, будто этот звук выстрелил.

— Ошибка, — повторил он. — Понял.

— Не говори Каю. Прошу…

Он улыбнулся — медленно, болезненно.

— Конечно. — Его голос был тихим, почти нежным. — Зачем ему знать, что его девушка целуется со мной так, будто она… — он на секунду закрыл глаза, — будто это было лучшее, что с ней происходило за год?

— Не надо…

— Спи, — сказал он. — Завтра сделаешь вид, что ничего не было и все “нормально”. Ты умеешь.

Он вышел.

Дверь мягко щёлкнула.

Но внутри всё рухнуло с грохотом.