Брат моего парня

33

Я несколько раз открывала телефон, закрывала, снова открывала — пальцы не слушались. У меня дрожали руки настолько сильно, что я едва могла нажать на имя Кая в списке контактов.

Наконец нажала.

Гудок… второй… третий.

— Да? — Кай ответил устало, как человек, который не спал ночь.

— Кай… Кай, пожалуйста… — слова полетели вперёд быстрее, чем успевала думать. — Ты видел новости? Эти порталы… то, что они пишут… это бред, абсолютный бред, я вообще не понимаю, откуда… как они вообще… почему упоминают меня в контексте аварии? Это же… это же кошмар какой-то!

Я говорила быстро, сбивчиво, будто боялась, что если остановлюсь хоть на секунду — расплачусь.

На том конце была тишина.

— Кай? Ты слышишь?

— Да, — отозвался он наконец. Тихо. Странно тихо. — Слышал.

— Это ложь! Я ничего такого. Я не знаю, кто это… почему это вообще появилось… — я почти задыхалась, потому что в груди всё сжималось. — И там пишут… что я втерлась в доверие… что я манипулировала… что я… ради наживы.

Голос сорвался.

Я сжала телефон сильнее, будто это могло удержать реальность на месте.

— Кай… пожалуйста… скажи хоть что-то…

Он выдохнул. Длинно, будто потёр лицо.

— Я приеду вечером, — сказал он. — Разберёмся.

— Кай, но… ты понимаешь, что там пишут? Они… они выставляют меня преступницей! И твою семью втягивают! И меня обвиняют в том, что произошло с водителем! Ты же знаешь, что я бы….я не могла.

— Рэн. — Он перебил спокойно. Слишком спокойно. — Я сказал: вечером приеду.

Эта отстранённость ударила сильнее любых слов. Будто между нами поставили стеклянную стену — прозрачную, но непроходимую.

— Хорошо… — выдавила я. — Хорошо.

— До вечера.

И он отключился.

Я осталась сидеть, глядя на экран, который снова стал чёрным. В комнате будто стало холоднее.

Оставшиеся часы растянулись в мучительное, липкое ничто.

Я ходила из угла в угол. Пыталась читать — буквы расплывались. Пыталась сделать чай — руки дрожали так, что я пролила воду на стол. Лира уехала к родителям, потому что у нее заболел младший брат, поэтому дергать ее не хотелось.

Телефон я проверяла каждые две минуты. Снова и снова. Но экран оставался тёмным, равнодушным.

Мне казалось, что стены общаги сжимаются. Что воздух становится густым. Что слухи уже бегут по коридорам быстрее, чем я дышу.

И самое страшное: ни Кай, ни Коул не писали.

И это только делало боль глубже.

Я сидела на кровати, держась за телефон так, будто он мог удержать меня от распада. Шаги Кая раздались заранее — уверенные, ровные, без спешки.

Он появился в дверном проёме, и на мгновение мне показалось, что это вовсе не Кай. Не тот, кто мягко улыбался, кто всегда казался спокойным островком среди моего хаоса. Этот Кай был собран, закованный внутрь, с лицом, на котором прикосновения эмоций не задерживались. Статуя. Холодная. Чужая.

— Заходи… — сказала я, но голос прозвучал странно — тонко, будто порвался.

Он вошёл, не глядя по сторонам, будто комната была пустой. Закрыл дверь.

— Кай, я… новости… это всё… — слова высыпались сумбуром, вязким, задыхающимся. — Ты же понимаешь, что это не я? Ты же знаешь меня… ты знаешь, я никогда…

— Сядь, — сказал он спокойно.

Не просьба. Не предложение. Команда.

Я опустилась на край кровати, чувствуя, как в груди всё стягивается в тугой узел. Кай стоял напротив, не двигаясь, будто врос в пол.

Тишина тянулась так долго, что у меня начали дрожать пальцы.

— Рэн, — произнёс он так, будто перебирал каждое слово на весах, — я скажу это прямо. Я знаю, что ты не виновата.

Облегчение вспыхнуло внутри — быстро, слишком быстро.

— Спасибо… Кай, я…

— Не перебивай.

Я замолчала. Он посмотрел на меня так, как будто впервые видел — пристально, сухо, внимательно, но без тепла. Совсем без тепла. Пустота в его глазах напоминала глубокую воду: чем дольше смотришь, тем страшнее.

— Я знаю, что это не ты, — повторил он, чуть наклонив голову. — Потому что знаю, кто это сделал.

У меня похолодели руки.

— Кто…?

Он усмехнулся. Медленно. Почти лениво. Но эта ленивость была как лезвие — скользящее, цепляющее кожу.

— Я.

У меня выбило воздух из лёгких — будто меня ударило что-то тяжёлое, невидимое.

— Кай… перестань. Это не смешно.

— Разве я смеюсь? — спросил он тихо. Губы почти не шевельнулись, но в голосе было что-то медное, звенящее. — Это моё дело. Моя работа. И моё решение.

Он подошёл ближе, так, что я ощутила запах улицы, холодный, ночной, и его собственный — знакомый, но почему-то теперь неприятно резкий.

— Ты оказалась очень удобной фигурой, — произнёс он, будто объяснял простейший факт. — Бедная, без связей. Без защиты. Ты всегда была слабым звеном. Я только… воспользовался этим.

— Кай, ты… ты не мог… зачем?! — голос сорвался. Я даже не поняла, как. — Что я тебе сделала? Что я такого…

Он наклонился ко мне, опершись руками о стол. Его лицо оказалось на уровне моего — близко, слишком близко. И это была близость не любви. А будто близость палача.

— Ты? — он чуть улыбнулся, и эта улыбка была хищной. — Ты хочешь узнать, что ты сделала?

Я кивнула, не узнавая собственное сердце — оно билось так громко, будто хотело пробить ребра.

Кай прищурился, изучая меня, как изучают рану — глубокую, гноящуюся.

— Ты поцеловала моего брата. Или за год тебе память отшибло?

Слова упали тяжело, как мокрый камень. С хлюпком. С мерзким осадком.

Я сглотнула — сухо, болезненно.

— Это было… случайно. И это ничего…

— Не имеет значения, — перебил он резко. — Для тебя — ничего. Для меня — всё.

Он выдохнул, длинно, тяжело, будто пытался выпустить накопившийся дым.

— Я видел, как ты смотрела на него. Я видел, как он смотрел на тебя.

Он оттолкнулся от стола и выпрямился, глядя сверху вниз.

— Ты думаешь, я не понимал? Не чувствовал? — голос стал тише, но напряжённее. — Год, Рэн. Год я ходил с этим, пытаясь убедить себя, что ошибаюсь и у тебя нет к нему чувств. Что ты не причиняла мне боль специально.

Он качнул головой.

— Но ты причиняла. Даже не пытаясь.

У меня затряслись губы.

— Кай… я никогда не хотела тебя… — хотела продолжить, но он снова меня перебил.

— Вот именно, — сказал он ровно. — Ты никогда не хотела меня. Всегда любила его.

Его глаза блеснули чем-то слишком острым, почти воспалённым.

— Возможно, в начале я даже любил тебя. Хотя прекрасно понимал, что такая нищенка и близко не моего круга общения. И ты даже разговора со мной недостойна. Но с того момента, как увидел тот поцелуй… я начал ненавидеть тебя не меньше, чем любил.

Мир вокруг стал мягким, ватным — как если бы кто-то погасил гравитацию.

— И всё это… новости… скандал… ты сознательно…?

— Подставил тебя, да. — Он произнёс это спокойно, почти мягко, как обыденность. — Сначала разнес слухи по универу, чтобы сделать твою жизнь там более невыносимой, а потом понял, что можно использовать куда глубже. Для достижения собственных целей. Чтобы нанести удар по Томсенам. А после и по родителям. Мне надоело, что они потакают и решают, что и как я должен делать. И чтобы ты наконец почувствовала, каково это — когда жизнь рушится не по твоей воле.

Я не хотела этого слышать. Я столько времени думала, что именно Коул распускает слухи, что правда никак не укладывалась в моей голове. Неужели подобным мог заниматься Кай?

Он развернулся к двери.

— Кай, стой! — я поднялась резко, так что колени подогнулись. — Ты не понимаешь! Это же может…

— Уничтожить тебя? — Он обернулся, вскинув бровь. — Да. Может.

— И ты этого хочешь? — сорвалось у меня.

Он долго смотрел на меня. Пугающе долго. Пугающе спокойно.

И наконец сказал:

— Я хочу справедливости.

— ЧТО здесь справедливо?! — крикнула я, голос сорвался.

— То, что ты сделала с моими чувствами было куда хуже.

— Тебе никто не поверит! — голос прозвучал так громко, что стены дрогнули. Я сама от него вздрогнула.

Кай чуть запрокинул голову, будто прислушивался — не к словам, а к тому, как я рушусь.

— Это ты так думаешь, — сказал он медленно, смертельно спокойно.

Я сглотнула.

— Потому что это бред, Кай! — крикнула я. — Это абсурд! Никто в здравом уме не поверит, что я могла иметь хоть какое-то отношение к вашей семье, к Томсенам, к их авариям… ко всему этому вообще!

Я сама слышала, как в голосе нарастает паника — голая, беспомощная. Но стоять на месте уже было нечем, будто под ногами пустота.

Кай усмехнулся. Не зло — тише, страшнее. Как человек, который видел шахматную доску всю, а я — только один угол.

— Ты ошибаешься, Рэн. У тебя есть мотив.

— Какой ещё мотив?! — слова сорвались резче, чем я ожидала. — Ты несёшь чушь!

Он подошёл ближе. Медленно. Словно любой его шаг мог разрезать воздух на куски.

— Ты правда не знаешь? — произнёс он тише. — Даже не догадываешься?

— О чём?! — выдохнула я, губы дрогнули. — Что за бред ты несёшь? Какой мотив?!

Он смотрел на меня так долго, будто решал — стоит ли ломать меня окончательно.

И всё же сломал.

— Твой мотив, — сказал он, почти шёпотом, — в том, что наша семья разрушила твою.

Я замерла.

— Что?..

— Много лет назад, — продолжил он, не отводя глаз, — мои родители участвовали в деле, которое завершилось банкротством одной влиятельной семьи. Когда-то уважаемой. С деньгами. С положением. С будущим.

Он сделал паузу. Небольшую, но достаточную, чтобы у меня по позвоночнику прошёл холод.

— Они обанкротили людей, которые после этого остались ни с чем. В прямом смысле ни с чем.

Я едва дышала.

— Кай… перестань…

— Семью, — сказал он сухо, — которая скатилась в нищету. В долги. В социальное дно. Семью, которая потеряла всё, что имела.

Он посмотрел прямо в меня — будто в самое дно.

— Твою, Рэн.

Мой рот приоткрылся сам. Но звука не было.

Мир сжался. Кожа стала холодной. Сердце пропустило удар — или десять.

— Ты… врёшь… — прошептала я. Но фраза прозвучала так, будто я сама в неё не верила.

Кай нахмурился — не зло. Скорее устало.

— Я не вру. Мы узнали об этом два года назад. Случайно. Через старые документы. Те, которые не должны были увидеть.

Он отвернулся на секунду — только секунду — и в этот момент я увидела: правда ранила и его. Но он давно выбрал путь, где боль уже не играет роли.

— Коул нашёл твою фамилию в списке. Едва увидел — понял, что это ты. Та самая семья. Те самые люди.

У меня тряслись пальцы. Нервно, беспорядочно. Как будто тело пыталось сбросить с себя услышанное.

— Он… — я проглотила воздух, — он… что?

Кай посмотрел на меня снова.

— Он поехал к вам. Смотрел со стороны. Долго. Он искал момент, чтобы познакомиться с тобой. Хотел… не знаю… загладить? Понять? Поговорить? Может, помочь и искупить ошибки семьи У него была эта дурацкая потребность спасать всех, кого наша семья когда-то покалечила.

Мне показалось, что под ногами исчез пол.

— Коул… знал? — прошептала я, голос стал тонким, как нить. — Он… так долго… знал?

— Да. Но познакомиться он не успел. Я сделал это раньше.

Он сказал это так просто, так буднично, что меня будто обухом ударили.

— Ты специально? — голос оборвался. — Ты подошёл ко мне специально?

Кай спокойно кивнул.

— Да.

Слово упало ровно, сухо, без тени сожаления.

— Я решил, — сказал он, — что раз судьба так свела нас, пусть будет польза. Я хотел узнать, кто ты. Наблюдать. Понять, насколько опасен человек, чья семья могла бы захотеть мести.

Он сделал шаг назад, словно отделяя себя от меня окончательно.

— Но я ошибся. Ты не была опасной. К твоему сожалению.

Он задержал взгляд на мне — и это был самый горький взгляд за весь вечер.

— Ты была беззащитной и слабой. И всё, что осталось — воспользоваться этим.

Тело стало чужим. Слова — тяжёлыми. Воздух — слишком плотным.

Я не поняла, как сумела произнести:

— Ты… познакомился со мной… только потому что твои родители… разрушили мою семью? И ты боялся, что я буду за это мстить?

Он посмотрел на меня долго. Очень долго.

И тихо сказал:

— Да.

Кай будто уже собирался уйти — рука легла на дверную ручку, корпус чуть подался вперёд. И в этот момент он остановился.

Повернулся не резко — медленно, будто делал мне одолжение. В его взгляде было что-то новое. Не злость. Не холод. Скорее… расчётливое сожаление. Как будто он заранее знал, какие слова разрушат меня сильнее всего.

— И ещё, Рэн, — произнёс он ровно. — Даже не думай сбегать из города.

Я вздрогнула.

— Ч… что?

— Ты не успеешь. — Он поднял брови, словно удивляясь моей наивности. — Расследование уже началось. Прокуратура. СМИ. Родственники Томсенов. Все движутся одновременно. Все ищут удобную мишень. И ты для них — идеальная.

Горло пересохло так сильно, что я едва смогла выговорить:

— Я… не собиралась… убегать…

— Конечно, собиралась, — сказал он мягко, почти ласково. — Ты всегда бежишь, когда становится страшно. Только сейчас бежать поздно.

Его голос стал ниже, плотнее, тягуче-холодным.

— Рэн. Если ты попробуешь уехать — тебя остановят не я и не мои родители. Тебя остановит система. И тогда всё станет лишь хуже.

У меня похолодели кисти рук. Сердце ударило неровно.

Но он не дал мне подумать, не дал отдышаться.

— И ещё кое-что. — Он сдвинул челюсть, будто собираясь произнести особенно неприятную правду. — Не пытайся связаться с Коулом.

Мне будто вырвали воздух из лёгких.

— Кай… — сорвалось хрипло. — Пожалуйста… скажи, что он хотя бы знает, что..

— Он знает, — перебил Кай спокойно. — И сказал, что не хочет иметь с такой, как ты, ничего общего.

Эти слова ударили так резко, что ноги подкосились. Я вцепилась пальцами в край матраса, чтобы не упасть.

Кай наблюдал. Не с удовольствием. Не с жалостью. С той самой ледяной пустотой, которой он стал за этот вечер.

— Ты ему не нужна, Рэн. — Его голос стал тихим, почти интимным в своей жестокости. — Даже если бы ты была невиновна — он не стал бы рисковать собой ради твоего прошлого. А сейчас… Скандал, расследование, связи… Он не собирается связываться с девчонкой из разрушенной семьи, которая принесла ему одни проблемы.

Он отпустил ручку двери.

— Не унижайся, — сказал он в последний раз. — Не звони ему.

И вышел.

Когда дверь за Каем закрылась, в комнате воцарилась такая тишина, что я услышала собственное дыхание — неровное, будто разорванное на части. Тишина не была спокойной. Она была плотной, вязкой, тяжёлой, как мокрая ткань, которой накрыли голову, лишая воздуха.

Я сидела неподвижно и ощущала, как внутри меня разрастается пустота — медленно, как ледяная трещина, проходящая по стеклу. Не боль сразу. Нет. Больно становится чуть позже. Сначала — оцепенение. Как будто разум вылетел из тела, оставив в нём только тупую вибрацию шока.

Я попыталась вдохнуть глубже, но воздух будто застревал по дороге, словно грудная клетка сузилась вдвое.

Только что мне сказали, что моя жизнь — её прошлое, её семья, её отношения, её чувства — всё это было частью чужой игры. С самого начала. С момента, когда я даже не подозревала, что кто-то смотрит на меня иначе, чем обычная девочка из бедного дома.

Я провела дрожащей рукой по лицу, как будто могла стереть то, что услышала.

«Наша семья разрушила твою». «Коул знал». «Он наблюдал за вами». «Ты была беззащитной». «И всё, что осталось — воспользоваться этим». «Коул не хочет иметь с такой, как ты, ничего общего».

Эти фразы не отдавались эхом — нет. Они просто стекали внутрь, как вода в трещины льда, и замерзали там. Одна за другой.

Я наклонилась вперёд, упёршись локтями в колени, и закрыла лицо ладонями — не для того, чтобы спрятаться, а потому что держать голову прямо стало тяжело, почти физически невозможно. Словно шея не выдерживала веса мыслей.

Перед глазами проплывали обрывки прошлого — те самые, которые я всегда считала чем-то бытовым, случайным, необъяснимым.

Вот мама закрывает лицо руками, впервые узнав про Кая. Вот отец молчит так долго, что я начинаю нервничать. Вот их взгляды — полные страха, злости, разочарования, но я тогда не понимала, что это не про меня. Точнее… не только про меня.

Я помню, как тогда моя жизнь с ними стала невыносимой. Они будто возненавидели меня. Начали выгонять из дома. Как у нас в доме воцарилась тишина — такая же, как сейчас. Холодная. Очень похожая.

И вот теперь… Теперь я впервые увидела картину целиком.

Они знали. Обо всём. О той семье. О своей утрате. О том, кто в этом участвовал. И когда я привела в дом имя «Кай» — они увидели в этом не любовь, не отношения, не попытку счастья…

Они увидели возвращение прошлого.

Мне стало стыдно. Стыдно так сильно, что захотелось провалиться сквозь пол. Не потому, что я совершила что-то неправильное. А потому что я даже не догадывалась о боли, которую несла в себе моя собственная фамилия.

Я обняла себя за плечи — жест детский, отчаянный, инстинктивный — будто могла удержать распад внутри. Но распад уже шёл. Медленно, глубоко, без остановки.

Кай сказал, что я не успею сбежать. Но я и не могла. Куда? От кого? От себя?

Я подняла взгляд на телефон — чёрный, неподвижный, холодный. Его экран отражал моё лицо — бледное, с красными глазами. И в этом отражении было что-то чужое. Будто я смотрела на другого человека, который только что лишился опоры под ногами.

Я попыталась представить Коула. Его плечи. Его взгляд в беседке. Его руки на моей талии. Его голос — низкий, сдержанный. И это воспоминание было настолько тёплым, что разрезало сильнее всего.

Если бы он хотел быть рядом… он бы был. Если бы хотя бы часть того, что было между нами, была правдой… он бы ответил. Он бы нашёл способ. Он бы нашёл меня.

А он — не нашёл.

На секунду я даже не поняла, когда слёзы начали течь. Они просто оказались на руках.

Я легла на бок, подтянула ноги к груди, и позволила себе заплакать так, как не позволяла давно — долго, тихо, с захлёбывающимся дыханием, как плачут не от обиды, а от потери себя.

И с каждым вдохом я всё сильнее чувствовала пустоту.

Я проснулась так, словно не спала вовсе: тело было тяжёлым.

Телефон сначала просто лежал в руке — холодный, чужой, неподвижный. А потом экран вспыхнул уведомлением новостей, и всё внутри меня болезненно дёрнулось. Я даже не успела подумать, нужно ли мне это видеть. Я уже открывала интервью механическим движением, будто тело знало, что выбора нет.

На экране был тот самый кабинет, где обычно проходят официальные заявления: строгие стены, тяжёлые кресла, слишком выверенные взгляды. Томсены. Родители Кая и Коула. Все вместе.

Тишина в комнате стала плотнее, когда раздался голос главы семейства Эшфорд — спокойный, ровный, уверенный, словно он читал заранее выученный текст.

— Мы хотим дать официальное опровержение недавним публикациям. Вся информация, которую распространяют СМИ, ложна…

Я не была готова к облегчению, которое накрыло грудь. Оно пришло как хрупкий луч, едва уловимый, но всё же настоящий. Я вцепилась в телефон сильнее, будто пыталась удержать это тепло, не дать ему раствориться.

Томсен старший аккуратно сложил руки перед собой — уверенный жест человека, не привыкшего оправдываться.

— Авария с участием нашего водителя — трагическая случайность. Никаких третьих лиц, никаких вмешательств, никаких угроз нашей семье не было.

Эти слова падали медленно, тяжело, словно накрывали меня мягким, но плотным покрывалом. Оправдали. Хотя они даже не упомянули меня по имени — всё же оправдали. По крайней мере… пока.

Мать Кая наклонилась вперёд, её голос прозвучал чуть теплее, но не менее уверенно:

— Наша семья не понесла ущерба, не получала угроз и не сталкивалась с попытками давления. Любые намёки на подрыв нашего клана — вымысел.

Я чувствовала, как внизу живота что-то расплавляется. Страх уходил. Не полностью — это было бы слишком просто — но отступал, как вода, откачиваемая из затопленной комнаты. Я вдохнула глубже и впервые за день ощутила хоть мельчайшее подобие воздуха.

Но затем Эшфорд старший сделал едва заметную паузу. Она была короткой, но ощутимой. Такой, которая предупреждает — сейчас будет что-то важное.

— И чтобы прекратить любую дальнейшую спекуляцию, — сказал он, чуть приподняв руки, — мы хотим поделиться новостью, которую долгое время держали в узком кругу. Наши семьи готовятся к объединению кланов.

Слова не насторожили. Сначала.

Я смотрела на экран, не отрываясь, не понимая, куда именно всё это движется.

И только когда мать Кая улыбнулась — так уверенно, так светло, будто говорила о самом счастливом событии своей жизни — во мне мелькнул предчувствующий холод.

— Мы рады подтвердить, что в ближайшее время состоится помолвка наших детей. Это союз, который мы все давно ждали.

И затем прозвучало:

— Коула Эшфорда и Лиз Томсен.

Мир не рухнул. Рухнула я.

Не резко — нет. Это ощущалось иначе: как будто под ногами стоял прозрачный, незаметный лёд, и он начал трескаться не одним громким ударом, а сотнями крошечных линий. Одной за другой. Подступая к центру. Туда, где стояла я.

Сначала я просто смотрела на экран не моргая и не понимая.

Слова были слишком ясными, чтобы не услышать, но слишком невероятными, чтобы сразу принять.

Свадьба. Его свадьба. Его и Лиз.

Позавчера он держал меня так, будто боялся отпустить. Целовал меня с такой силой, будто вырывал из меня воздух, чтобы вдохнуть его себе. Его руки знали каждую линию моего тела. Каждую дрожь. Каждый вздох.

А сегодня… Он женится.

И не просто женится — это объявлено публично. Официально. Утверждено семьёй. Закреплено союзом кланов.

Мой телефон дрогнул в руке. Я едва заметила, что перестала дышать. Вдох шёл как через узкую трубку — медленно, болезненно, с сопротивлением внутри груди, будто там стоял комок льда.

Я выключила видео. Не помню, как. Пальцы сами нашли кнопку.

Тишина стала густой. Не пустой — именно густой, вязкой, как смола, которую кто-то медленно выливал в комнату, заливая ею всё вокруг.

Я положила телефон на кровать, но он продолжал будто обжигать ладонь. Словно память о сказанном ещё держалась на коже.

Я медленно опустилась на кровать, чувствуя, как колени превращаются в мягкую вату. Запрокинула голову на стену — так, будто только она могла удержать меня от распада.

И провела ладонью по лицу.

Не потому что плакала. А потому что пыталась понять себя заново — но внутри будто стояла пустая комната, в которой раздался громкий звук, и он всё ещё вибрировал в стенах.

Ни одной моей мысли нельзя было собрать полностью. Каждая распадалась ещё до того, как возникала.

Коул женится.

Это было не просто новостью. Это было перечёркиванием.

Перечёркиванием того, что было между нами, что было ночью, что было во взглядах что я чувствовала кожей, что он говорил дыханием, что я надеялась услышать сегодня.

Я закрыла глаза и впервые позволила себе выдохнуть так, будто выдыхала остатки прошлого.

Это был не крик. Не рыдание. Не истерика. Это была тишина, после которой уже невозможно вернуться к прежней себе.

Я еще не знала, как поступать дальше. Мне уже не угрожало ничего, но я прекрасно осознавала, что вернутся на учебу, где я буду видеть Коула я не смогу. То, как он поступил сейчас перечеркивало абсолютно все. И делало настолько невыносимо больно, что я дышать не могла.

Нащупав пальцами телефон, я нашла номер Коула. Руки дрожали так сильно, что экран расплывался. Я даже не знала, выключен ли его телефон до сих пор, прочитает ли он это вообще, существует ли ещё тот человек, которого я держала за плечи всего сутки назад.

Но я знала одно: если не скажу это сейчас — это останется внутри, как яд, который будет медленно разъедать меня изнутри.

Я открыла окно сообщений. Секунда казалась вечностью. Клавиатура была слишком яркой, будто каждый символ мог обжечь кожу.

Я не хотела писать длинно. Не хотела оправдываться. Не хотела объяснять то, что он уже выбрал не слышать. Я просто хотела сказать правду.

Настоящую. Голую. Без надежды на ответ.

Пальцы сами начали двигаться.

«Я видела новости. Поздравляю. Желаю вам счастья. Не переживай, я исчезну из вашей жизни так, как будто меня никогда и не было. И надеюсь, что и сама тебя больше никогда не увижу. Больше всего в людях я ценю целеустремленность и умение быть честными с другими и перед самими собой. Я думала, что ты именно такой. К сожалению, ошибалась. Моя вина. Не смогла понять раньше, что твои слова и желание отстранится от семьи лишь пустышка и ничего не стоят. Удачи, Коул.»

Я перечитала текст — он выглядел чужим, будто не я его написала. Слишком спокойным. Слишком ровным для того, что творилось внутри.

И почти добавила ещё одну фразу. Ту, что первая пришла в голову, но слишком резала горло изнутри:

«Только скажи… хоть что-то из того, что было между нами, было настоящим?»

Но нет. Я стёрла её.

Это было бы просьбой. А просить у Коула теперь было нельзя. Я нажала «отправить».

Сообщение исчезло вверх, будто я выбросила во тьму маленький листок бумаги, который никто никогда не найдёт.

Экран стал пустым.

И я впервые поняла, что пустота — это тоже ответ.

Конец