Буду твоей Верой

1

Посвящается моему другу В.

— Ты прочитаешь со мной это письмо?

— От кого оно?

— От нее…

— Мам, ну как? — забегаю в кухню и кручусь вокруг своей оси, слегка расставив руки в стороны. А больше и не получится, потому что проход в нашу кухню настолько узкий, что моему папе приходится проходить боком.

— Красавица, — мама поднимает вверх большой палец и переворачивает аппетитные скворчащие оладушки.

— Ты всегда так говоришь, — обреченно вздыхаю и зажимаю пальцами нос, чтобы не травмировать свои обонятельные рецепторы. — Пойду, спрошу у независимой стороны.

— Доча, поешь! — кричит вдогонку мама.

Мне некогда!

А всё потому, что с утра я провозилась с мытьем и сушкой головы. Обычно, я готовлюсь к универу с вечера, чтобы утром себя ничем не отвлекать и приходить на занятия во время.

Но в субботу мы с мамой ходили по магазинам и купили мне новые полусапожки, замшевые. И мне подумалось, что к новой обуви вряд ли подойдут мои сваленные за ночь волосы. Если пытаться производить впечатление, то сразу всем своим видом, а не частично.

Прагматик во мне во все уши трубил, что потратиться на замшевые сапожки для дождливой осени, зная, что другие мне не светят — слишком самонадеянно как минимум, и не рационально как максимум.

Но мамуля умеет уговаривать, убеждая в том, как они мне идут.

Мне и самой нравится, а если эти сапожки добавят мне баллов, чтобы понравится еще и ему, то, возможно, я перестану чувствовать угрызение совести.

Но мне все равно крайне важно услышать мнение самого говнистого члена нашей дружной семьи — моего младшего брата, одиннадцатиклассника Ромы.

— Роом, — трясу занавеской, которая является дверью, разделяющей одну небольшую комнату на два идентичных пространства.

У нас обычная двухкомнатная хрущевка в старом районе с бабушками-собачницами, милыми ухоженными палисадниками вдоль первых этажей, обустроенные этими самыми бабушками; с деревянными столбами и протянутыми между ними веревками, на которых жители самого нижнего этажа сушат в летнее время белье, с дедами, играющими по выходным в домино или нарды; с облитыми флотским мазутом скамейками, чтобы по вечерам молодежь не собиралась под окнами, раздражая этих самых бабушек, со сломанными советскими ошарпанными детскими площадками, где малышня собирает занозы и шишки.

Наше детство с Ромой прошло там же, в этих песочницах с формочками для куличиков из песка, радуясь, что он мокрый и липкий, но совершенно не подозревая о том, что до этого его смочили местная толстая кошка и худая собака.

Зальную комнату занимают родители, а нам с Ромой на двоих досталась спальня, разделенная тонкой перегородкой из гипсокартона. Как только Роме исполнилось четырнадцать, он занавесился от меня шторкой, когда как мое убежище полностью открыто для его глаз.

— Роом, ты одет? Можно войти? — стучу по шторке. — Я знаю, что ты не спишь.

— Я сплю, — пыхтит брат, как обычно, наверное, прячась с телефоном под одеялом.

— Не ври. Я вхожу, — закрываю руками лицо, мало ли… — Я вошла, Ром.

— Вижу, — опять это голос, как из трёхлитровой банки.

Отрываю от лица один палец, потом другой и в щелочку между ними подсматриваю одним глазом.

— Елки-иголки! — хватаюсь за сердце от увиденного.

Мой брат с голым торсом, но к счастью в спортивном трико, отжимается от пола, а на голове у него…зеленый, самый настоящий противогаз.

— Доброе утро, — снимает с себя устройство защиты и являет мне свою глупую мокрую взъерошенную голову.

— Где ты его взял? — хватаю противогаз и верчу в руках.

Ну действительно настоящий!

Ой, а вонючий какой!

Ромкиным пОтом!

— Из кабинета ОБЖ стырил, — ржет мой брат-полудурок.

Иногда я не верю, что мы-родственники.

Я — гипертрофированная отличница, суперответственная, мегарациональная и остроконсервативная пацифистка с альтруистическими замашками.

Мой брат же- бестолковый раздолбай. Это всё, что можно о нем сказать!

— Ром, ты-дурак? — хотя и так понятно. –Сегодня же чтобы в школу вернул, понял? Иначе я родителям расскажу, — шикаю на брата.

— Стукачка, — бубнит брат и поднимается с пола. — А че приперлась?

Ах, точно!

Расправляю плечи, натягиваю на лицо свою самую обворожительную улыбку, как я считаю, выставляю кокетливо вперед одну ножку в новом полусапожке.

Вон, как стихотворно получается!

— Ну как? — интересуюсь у братца.

Рома оценивающим взглядом проходится по мне, а я томительно ожидаю, нервничая, что начинаю опаздывать.

— Ну! — подторапливаю брата.

— Тебе правду или соврать?

— Правду, конечно, — фыркаю я.

— Полный отстой, — мои плечи обреченно падают, а нога подламывается с устойчивого невысокого каблучка, — кажется в таких ходила наша прабабушка.

— А если соврать?- еще на что-то надеюсь я.

— Нуу…- приценивается брат, — ничего так, тебе идет! — ржет так, что хочется схватить противогаз и настучать по его наглой физиономии.

— Дурак, — вылетаю под мерзкий хохот брата из дьявольского логова и прямиком несусь в прихожую.

«Сам он — отстой», — бубню себе под нос и пытаюсь натянуть бежевое кашемировое пальтишко, купленное на распродаже летом.

— Веруня, а позавтракать? — мама появляется в прихожей с наколотыми на вилку невыносимо аппетитными оладьями.

— Некогда, мамуль, у меня злаковый батончик с собой есть. Пока, — машу маме рукой и проворачиваю замок.

Выхожу за дверь и …эх, не могу!

Да елки-иголки!

Я — не слабохарактерная, я –слабоустойчивая.

Перед едой.

Перед любой вкусной едой.

Залетаю обратно и выдергиваю из рук, так и стоящей в прихожей мамы , один верхний оладушек и засовываю целиком в рот.

По дороге прожую!