Бывшие. Без права выбора

Пятнадцатая глава

Трубка выскальзывает из моих пальцев и падает на пол с глухим пластиковым стуком. Звук будто доносится сквозь вату. Я не чувствую ног. Не чувствую рук. Единственное, что существует в мире, это ледяная глыба, впивающаяся осколками в грудь.

«Ты можешь оказаться носителем».

Я медленно, как лунатик, опускаюсь на стул. В ушах гудит. Я не вижу ничего, кроме узора на линолеуме: размытые пятна, плывущие перед глазами.

– Софья.

Чей-то голос. Глухой, далёкий. Я не реагирую.

– Соня!

Резкий, как щелчок, тон. Я вздрагиваю и поднимаю голову. Максим. Он стоит надо мной, его лицо всё ещё напряжено, но ярость в глазах сменилась настороженным, изучающим вниманием. Он поднял мой телефон и держит его в руке.

– Что случилось? – его голос тихий, но твёрдый.

Он не выражает сочувствия. Он требует отчёт.

Я открываю рот, но не могу издать ни звука. Горло сжато тисками. Я просто смотрю на него, и, кажется, он читает в моих глазах весь тот ужас, что вывернул меня наизнанку.

– Мама… – наконец выдавливаю я, и это похоже на хрип. – Отцу… стало хуже.

Ложь. Гнусная, трусливая ложь, которая приходит первая на ум. Но я не могу сказать правду. Не сейчас. Не ему.

Он не верит. Я вижу это по тому, как чуть сужаются его зрачки.

– Ясно, – отчеканивает он наконец и отворачивается.

В этот момент дверь в реанимацию открывается, и выходит женщина в белом халате, у неё усталое, но спокойное лицо.

– Родители Смирновой?

Мы оба замираем. Я вскакиваю, едва не падая от головокружения.

– Я её мать! Как она?

– Состояние стабилизировали, – говорит врач, и у меня подкашиваются ноги от облегчения.

Максим молча поддерживает меня, и я позволяю себе опереться на него.

– У девочки тяжёлая бактериальная инфекция, вызвавшая фебрильные судороги на фоне высокой температуры. Сейчас ей вводят антибиотики. Но…

«Но». Это слово повисает в воздухе, леденя душу за секунду.

– Но что? – срывается у меня голос.

Врач смотрит на меня внимательно.

– Приступ был очень сильным. И учитывая его природу, а также некоторые нетипичные симптомы… нам нужно исключить ряд генетических патологий. Вам известно о чём-то подобном в семье? О случаях внезапной детской смертности, эпилепсии, болезней накопления?

Мир сужается до точки. Сердце замирает, а потом начинает колотиться с бешеной силой. Приказ матери срочно сдать анализы и эти пояснения врача о нетипичных симптомах, всё складывается в чёрную, бездонную пучину.

– Да, – выдыхаю я, понимая, что сбываются мамины худшие опасения.

Я чувствую, как взгляд Максима впивается в мой профиль.

– У её деда, моего отца… болезнь Фабри. Его недавно доставили в клинику в Германии. Моя мама позвонила буквально пару минут назад. Сказала, что я могу быть носителем. И что Лика… – голос срывается, и я закусываю губу, чтобы не закричать. – Что Лика в группе риска.

Тишина. Гулкая, оглушительная тишина, в которой слышно лишь прерывистое дыхание тёти Марины.

Врач кивает, её лицо становится серьёзным.

– Это в корне меняет картину. Нам нужно полностью сменить тактику обследования. Я свяжусь с нашими генетиками, но вполне вероятно, что анализы нужно будет отправлять в столичную лабораторию.

Она быстро разворачивается и уходит, а я даже не успеваю спросить, могу ли я увидеть её. Я остаюсь стоять, глядя в пустоту. И в этот момент на меня мощной волной обрушиваются мысли.

Зачем я вообще соврала ему? Я медленно, преодолевая сопротивление каждой клетки, поворачиваюсь к нему. Максим не смотрит на меня с торжеством. Не смотрит с ненавистью. Его лицо – сплошная каменная маска, но за ней бушует буря.

– Максим… – начинаю я, не зная, что хочу сказать.

Извиниться? Объяснить?

Он резко поднимает руку, обрывая меня. Его движение резкое, отточенное.

Он достаёт телефон. Его пальцы быстро набирают номер. Он подносит трубку к уху, и его голос, ровный, низкий, лишённый каких-либо эмоций, разрезает тяжёлый воздух коридора.

– Мне нужна команда лучших генетиков по болезни Фабри. Детский случай. Девятая клиническая, Смирнова Лика. Организуйте их присутствие здесь в течение двух часов. Все анализы дублировать в независимые лаборатории. Я беру всё финансирование на себя. Да. Немедленно.

Он вешает трубку и ещё что-то печатает в своём телефоне. Он не смотрит на меня. Максим решает проблему, о существовании которой не знал ещё полчаса назад. И только когда он заканчивает, то медленно переводит на меня взгляд. В его зелёных, таких знакомых и таких чужих глазах не гнев, не вопрос, а нечто худшее.

Ледяное, бездонное разочарование.

– Ты… – он произносит это слово тихо, и оно звучит как приговор. – Зачем ты мне соврала?

– Тебя это всё вообще не должно касаться, – я пытаюсь защититься, и мои слова звучат жалко и фальшиво даже в моих ушах.

– Ошибаешься, – он парирует без единой нотки сомнения. – А теперь ответь мне честно. Только действительно честно. Твоя паника, твоё нежелание, чтобы я называл Лику своей дочерью... Это как-то связано с тем, почему ты ушла тогда? С тем, что заставило тебя вычеркнуть меня из твоей жизни, не дав мне ни единого шанса?

Я замираю, и он цепко подмечает мою реакцию.

– Не отвечаешь? – его голос становится тише, но твёрже. – Тогда я скажу сам. Ты посчитала меня предателем и решила, что я недостоин. Не достоин знать о своём ребёнке. Не так ли?