Бывшие. Без права выбора

Двадцатая глава

Проходит два дня. Два дня странного затишья, наполненного мерным писком аппаратуры, разговорами с мамой по телефону и тягучим ожиданием, которое съедает изнутри, а каждый звук за дверью заставляет меня вздрагивать.

Максим появляется каждый день, ровно в девять утра, словно отмечаясь в табеле учета. Он приносит фрукты, игрушки, которые Лика с интересом разглядывает, и какой-то изысканный десерт для меня, уже в который раз остающийся нетронутым.

Он не пытается больше кормить дочь, но я чувствую на себе его тяжёлый, изучающий взгляд. Он наблюдает, как я поправляю Лике подушку, как читаю ей сказку, как целую в макушку перед сном. Он осваивается в роли отца с той же методичностью, с какой когда-то осваивал новые рынки. И от этого становится ещё страшнее.

На третий день возвращается профессор Гольдман. Максим приходит вместе с ним, и по его выточенному, как из гранита, лицу я понимаю, что шансы на отрицательный ответ ничтожно малы.

– Софья Валерьевна, – профессор останавливается рядом с кроватью, и его пальцы нервно постукивают по краю планшета. – Окончательные генетические анализы требуют времени, несколько недель как минимум. Но по всем имеющимся у нас предварительным данным я могу с уверенностью в девяносто пять процентов сказать, что диагноз подтвердится.

Я чувствую, как что-то тяжёлое и холодное, опускается на дно души. Девяносто пять процентов, в мире вероятностей это почти абсолют. Я машинально сжимаю руку Лики, и её тёплая ладошка кажется единственным якорем в нарастающей буре.

Максим тут же вступает в разговор. Вернее, полностью берёт его под свой контроль.

– Каковы наши следующие шаги? – его голос ровный, деловой, но в нём слышится стальная пружина, готовая распрямиться.

– Нужно стабилизировать состояние и как можно скорее начать терапию, – объясняет профессор, с облегчением переключаясь на знакомые рельсы. – Но для подбора точной схемы и дозировок, учитывая возраст пациентки, лучше всего подойдет...

– Профильная клиника с соответствующим опытом, – Максим заканчивает за него, и тут же поворачивается ко мне. – Я уже связался с университетской клиникой в Майнце. Они специализируются на лизосомных болезнях и готовы принять Лику.

У меня перехватывает дыхание. Германия. Опять.

– Я организую медицинский самолёт, и всё необходимое оборудование, команду сопровождающих врачей. Ты полетишь с ней, а я приеду следом, как только решу неотложные вопросы здесь. В Майнце для вас уже подготовлено всё необходимое.

Он не спрашивает, он сообщает. Уже всё продумал, обговорил, разложил на свои места. И часть меня кричит от радости, потому что это наш шанс. Но другая часть, в роли матери-медведицы, в чью берлогу только что проник посторонний, рычит от ярости и беспомощного ужаса. Он снова решил все за нас. За меня.

Когда профессор, кивнув, удаляется, Максим идет за ним следом, но внезапно останавливается в дверях. Он поворачивается, и его взгляд становится пристальным, почти что тяжёлым.

– Есть ещё один момент, – говорит он, и в его голосе появляются новые, опасные обертоны. – Мои юристы уже начали работу. Официальное заключение о подтверждении отцовства у них на руках.

В палате становится так тихо, что слышно, как за стеной плачет чей-то ребёнок. Словно сама реальность затаила дыхание.

– Какую... работу? – с трудом выдавливаю я, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки.

– Оформление документов. Чтобы у меня не возникло проблем с принятием решений относительно её лечения за границей. И в будущем.

В будущем. Я повторяю это слово про себя, и губы немеют. Будущее, в котором у него есть все юридические права, подкреплённые властью и деньгами. А у меня? Что останется у меня?

Едва дверь за ним закрывается, в палату заходит тётя Марина, с огромной кастрюлей чего-то съестного.

– Ну как вы тут, мои хорошие? – начинает она, но, взглянув на моё лицо, сразу умолкает и её улыбка гаснет. – Сонюшка? Родная, что опять случилось?

И меня прорывает. Все страхи, все эти безликие «юристы» и бездушные «оформления» выливаются наружу в потоке бессвязных, отчаянных слов.

– Он хочет забрать её у меня, понимаете? Он уже всё устроил: лучших врачей, клинику в Германии, этот чёртов самолёт! Всё решил без моего согласия, как будто я пустое место. А теперь вот юристов подключил. А потом? А потом он просто скажет, что у него больше возможностей, что у него теперь есть все права... И заберёт её.

Я плачу, горько и безнадёжно, а тётя Марина смотрит на меня, и в её глазах нет ни капли осуждения. Только бесконечная, горькая, выстраданная мудрость.

– Детка, – тихо говорит она, – он может купить целую больницу. Но он не купит того, как она шепчет «мама» во сне, прижимаясь именно к твоей руке. Он не купит годы, что ты была для неё целым миром. Сила... она не только в деньгах и бумажках. Она – тут.

Она кладёт свою тёплую ладонь мне на грудь, прямо к сердцу.

– И я сомневаюсь, что он захочет её забрать. Потому что, если бы хотел, уже бы всё сделал, не церемонясь. А он… он просто пытается построить крепость вокруг своей дочери. И тебя, глупышка, он по умолчанию уже поместил внутрь этой крепости.

Я смотрю на неё, всхлипывая, как ребёнок, и отчаянно пытаюсь в это поверить. Но в груди ноет леденящая пустота, которую не могут заполнить никакие слова. Крепости... они ведь не только защищают. Они и запирают.

И самое страшное, что я начинаю понимать сквозь слёзы: чтобы спасти дочь, мне, возможно, придётся добровольно запереться в этой крепости вместе с ней. И доверить ключи человеку, который когда-то уже однажды разбил мне сердце.