Дела житейские

9

Месячные у меня запаздывают уже на две недели. Я хотела сказать Фрэнклину, но не смогла. Только ребенка нам сейчас и не хватает. К тому же я даже не жена ему. Представляю себе его реакцию!

— Фрэнклин, угадай, что я тебе скажу! У нас будет ребенок!

Он только взглянет на меня и переспросит:

— Что?

Да, совсем не похоже на телесериалы. Такого я и не жду. Уж конечно, он не всплеснет руками и не запрыгает от радости:

— Как? Я стану отцом? Разрази меня гром!

Нет. Чего не будет, того не будет. На седьмом небе от счастья он себя не почувствует.

У Фрэнклина опять пошла тяжелая полоса, он еле отбивался от Пэм. В прошлом месяце, когда Дереку исполнилось четырнадцать, у Фрэнклина не было денег на подарок. Я спросила его, чего хочется Дереку.

— Кроссовки.

— Какого размера?

Он сказал, что одиннадцатого. За тридцать долларов я купила пару высоких кроссовок — ведь Дерек играет в баскетбол — и вручила их Фрэнклину.

— Подари ему.

— Бэби, ты зря… Это же не твой ребенок.

— Я знаю, что он не мой ребенок, — ответила я, — но он твой сын, и мне не хотелось бы, чтобы он думал, будто отец забыл о его дне рождения. Можешь ты хоть раз попридержать свою дурацкую гордость? Не огорчай меня, Фрэнклин!

Дерек меня не поблагодарил, но придя к нам, весь сиял, и на нем были мои кроссовки. Я подумала, что хоть в чем-то мы продвинулись вперед. Мне очень хотелось сойтись с ребятишками Фрэнклина.

Моего отца хватил бы удар, если бы он узнал об этом. Слишком уж он благочестив. А Маргерит такая старомодная! Она наверняка начала бы уговаривать отца, чтобы он убедил меня вернуться домой. И мне пришлось бы выслушивать обычные банальности о женатых мужчинах и о том, как я могла связаться с таким. Словом, им я тоже не могла ничего сказать.

Видит Бог, я не хочу делать еще один аборт. Ни за что на свете. Но как же мне поступить? С работой у Фрэнклина все так же неопределенно, как и прежде. Не тянуть же мне на себе троих. Этого, пожалуй, мне не сдюжить. В наши дни уйма матерей-одиночек, но я никогда не помышляла о том, чтобы растить ребенка без мужа. Мой феминизм так далеко не заходит. Да мы никогда и не говорили о детях. А может, он больше не хочет детей? А вдруг хочет?

В общем, как ни крути, а дела из рук вон плохи.

К тому же я стала себя отвратительно чувствовать. По утрам меня выворачивает от сигарет Фрэнклина, особенно от вонючих окурков. А вчера я мыла ванну, и от моющего средства меня тоже затошнило. Похоже, обоняние у меня очень обострилось: как будто запахи проникают в самую глубину живота, а потом поднимаются оттуда и комком застревают в горле. Давно бы мне пора догадаться об этом, хотя бы по моему отношению к еде в последнее время, но у меня столько дел, что просто нет времени ни на чем сосредоточиться. Но сегодня утром меня во всем убедили весы — я прибавила больше двух килограммов. Я глянула на календарь, что висит на стене в ванной, потом сунула палец между ног, надеясь, что он будет красный. Но ничего похожего! Тут я запаниковала. Все ясно: ведь это случается у меня каждые двадцать восемь дней, как по часам. Бог ты мой!

По иронии судьбы ко мне едет беременная Клодетт.

Она уже на шестом месяце. Я, конечно, понимаю, что глупо было приглашать Порцию и Марию, но мне хотелось, чтобы все они приехали. Должна же я хоть кому-то сказать. Мне надо с кем-то поделиться. Хранить свои секреты мне сейчас просто не под силу.

Фрэнклин ушел в спортивный зал, а день хотел провести со своими ребятишками. Это его ребятишки. Услышав звонок, я бросилась вниз, но голова у меня вдруг закружилась, все поплыло перед глазами, и я стала спускаться осторожнее. В дверях стояли Порция и Клодетт.

— Поторапливайся, девушка. Здесь дикая холодина, — сказала Порция.

— А где Шанель? — спросила я Клодетт.

— С отцом. Она немного простудилась, а мне захотелось выбраться из дома. Так ты нас впустишь?

Мы пошли наверх.

— Итак, подружки, что будем делать? — затараторила Порция.

Я взяла кофейные чашки, достала из холодильника круасаны и сунула их в духовку. Есть мне не хотелось.

— Не знаю, — ответила я Порции.

Снова раздался звонок.

— Клодетт, будь любезна, открой Марии.

Клодетт поднялась, и мне бросился в глаза ее огромный живот. Я дотронулась до своего живота и погладила его. Ну почему сейчас, Господи, почему сейчас? И почему со мной? Ведь я была осторожна. Или это надо понимать иначе: так, что мне предназначено пройти через это испытание, и во всем есть свой смысл. Но это будет уже третий аборт. Дважды я убивала младенцев. Но произвести ребенка на свет сейчас — чистое безумие. Где он будет спать? Нужна квартира побольше, а значит, больше денег; няньке тоже надо платить. Словом, все в корне меняется. Может, придется прекратить уроки пения, да и не будет у меня времени петь. А вдруг вернутся мои припадки и мне придется снова принимать фенобарбитал? А потом мучайся мыслью, что у тебя родится ребенок с какими-то отклонениями? Избави Бог от такого! Мне нужно немного больше верить в науку. Какая же ты эгоистка, Зора. Думаешь только о себе. Нет, это не так, Да, так. Но если я не буду думать о себе, кто обо мне подумает? Я, правда, читала про женщин, у которых были припадки, а потом прекратились, и они рожали нормальных здоровых детей. Но где гарантии, что в течение девяти месяцев у меня не будет приступов? А если Фрэнклин узнает об этом прежде, чем я успею ему рассказать? Может, он решит, что я намеренно скрыла от него, и оставит меня. В общем, одно я знаю твердо: матерью-одиночкой я быть не хочу.

— Привет, дорогая, — сказала Мария, целуя меня в щеку, — ты в порядке?

— Стараюсь, — ответила я. — Вот чашки, кофе, сахар: круасаны горячие. Угощайтесь.

— Можно спросить тебя, Зора, — повернулась ко мне Клодетт, — чем ты пользовалась? Уж чем-то ты пользовалась, я полагаю?

— Мазью для колпачков.

— И что? Эта дрянь не помогла? — спросила Мария.

— Как видишь.

— Какого же черта ты не пользовалась самим колпачком? — подала голос Порция.

— Потому что у Фрэнклина слишком большой член. Мы сначала пытались, но у меня было такое ощущение, будто меня разрывает на части.

— Ага, ниггер с большой штуковиной! Знаем, — бросила Порция, отхлебывая кофе. — А что, ты не хотела принимать таблетки?

— Я не могу.

— Почему? — поинтересовалась Мария.

— Я видов пять пробовала, и все дают побочный эффект. Лицо пошло белыми пятнами. Груди разбухли и стали такими чувствительными, что до них нельзя было дотронуться. И мне не хотелось заниматься любовью…

— Ну, это еще не конец света, — заметила Мария.

— Как знать? Я на каких-то таблетках продержалась месяца два и прибавила килограмм шесть; потому их и бросила, — сказала я.

На самом деле все это оттого, что фенобарбитал нарушает обмен веществ. Поэтому не подействовали и противозачаточные таблетки. Вот я и забеременела.

— Надо было тебе попробовать патентованное средство, — сказала Клодетт. — Оно отлично действует, поверь мне. До рождения Шанель я пользовалась им лет пять, и у меня не было никаких проблем.

— Ради Бога, не пользуйся этой гадостью, — вставила Порция. — Их вообще давно пора изъять из продажи. Разве вы не слышали, что у некоторых женщин из-за них начинались кровотечения, кое-кто умер? У одних из-за этого бесплодие, другие беременеют почем зря, причем эта гадость действует и на ребенка. Не смей даже думать о них.

— Вопрос сейчас не в том, чем пользоваться в будущем, а что делать с этим. — Я положила руку на живот, который был напряжен, словно перед месячными, только, увы, на это надежды не оставалось.

— Ты сказала Фрэнклину? — спросила Мария.

— Нет.

— Почему?

— Потому что скорее всего он попросит оставить ребенка.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Клодетт.

— Мне так кажется, но вообще я хочу решить это сама. Фрэнклин иногда убеждает меня делать то, о чем я потом жалею. Мне бы не хотелось, чтобы так случилось и сейчас.

— А я, честно говоря, не понимаю, в чем проблема? Почему ты не можешь родить? Ты же любишь Фрэнклина? Правда?

— Да, люблю. Но все, Клодетт, гораздо сложнее. Мы пока даже пожениться не можем.

— Почему? — полюбопытствовала Мария. — Он что, женат?

Все трое уставились на меня. Они все равно не поймут, даже если я скажу, что Фрэнклин уже шесть лет в разводе. До них не дойдет, что он не получил официального развода только потому, что не может заплатить за него. Да и как это поймешь?

— Нет, он не женат, — ответила я. — Но сейчас он опять без работы. Счета так и сыплются на нас, да и уроки пения мне дают не бесплатно. Ума не приложу, что делать с ребенком.

— Зора, но ведь еще девять месяцев впереди, — напомнила Клодетт.

— Без кольца на пальце я бы никакого ребенка ни за что не завела, — заявила Порция.

— А если бы он тебя попросил, ты бы вышла за него? — спросила Клодетт.

— Признаться, даже не знаю. Я люблю его, но у нас очень много проблем.

— У кого их нет?

— У нас слишком нестабильная жизнь. Фрэнклин собирается зимой пойти учиться основам ведения собственного бизнеса.

— А какой у него диплом? — спросила Мария.

Вот черт! И чего они лезут со своими вопросами?

— У него нет диплома.

— А в каком же колледже он учился?

— Он не закончил, — соврала я.

Надо же было выгородить Фрэнклина. У них глаза на лоб полезут, если я скажу, что он и среднюю школу не кончил. Попробуй растолкуй им, что Фрэнклин и без всякого диплома незауряден, а диплом ума не прибавляет. Им этого не понять.

— В коммерческом. Он столяр. Заметили эту подставку под стерео?

Они стали рассматривать ее.

— Это работа Фрэнклина.

На Марию и Клодетт подставка явно произвела впечатление, а Порция сказала:

— Вопрос вот в чем: пытается ли человек найти работу или отлеживает свою черную задницу и плюет в потолок.

— Конечно пытается, уж поверь мне; самое неприятное — видеть, как человек, которого ты любишь, не может найти работы.

— Ну ладно, — сказала Клодетт, — если он умеет делать мебель и хочет учиться, это еще можно вынести. Если б не это, мне было бы плевать на него.

— Но я же не собираюсь сдаваться, просто иногда кажется, что все впустую.

— Когда силы иссякают, — уточнила Клодетт, доедая третий круасан, — чувствуешь себя так, будто топчешься на месте.

— Ну, лично я долго не выдержала бы, — ввернула Порция.

— Когда мы с Алленом поженились, — перебила ее Клодетт, — я заканчивала юридический колледж, а он был всего на третьем курсе медицинского института. Вот это, черт побери, было действительно тяжелое время. Иногда я так доходила, что готова была бежать сломя голову, а когда я вступила в коллегию адвокатов, мне пришлось зарабатывать деньги и оплачивать все счета. Аллен тогда учился. Он как-то спросил меня, могу ли я тащить все это на себе, и я ответила, что могу. Похоже, это и называется чувством долга. Не думайте, пожалуйста, что мы с Алленом влюбленные голубки. Мы и бранимся, и хлопаем дверьми. Время от времени я бью посуду. Как-то раз я даже телефон разбила. Но ведь не всегда же это. Не знаю, может, под каждой крышей свои мыши, но я понимаю, что лучше биться не в одиночку, а вдвоем.

— Я и сама так думаю, Клодетт, во всяком случае, пока силенок хватает.

— Все это, конечно, звучит очень мило, — заметила Порция, — но мы здесь для того, чтобы решить, как помочь ей, а не ему.

— Наверное, лучше от ребенка избавиться, — проговорила Мария.

— А какой срок? — спросила Клодетт.

— Две недели.

— Ну, это ничего, — обрадовалась Порция. — В Манхэттене полно мест, где можно все сделать при таком небольшом сроке. Зора, ты уже делала аборт?

Я хотела было соврать, но потом решила, что все это дела житейские и врать незачем.

— Два раза.

— Черт побери, а я три или четыре. Это, конечно, не праздник, не так ли? Господи, если бы мужики знали, через что нам приходится пройти ради пары минут удовольствия…

— Да, — подтвердила Мария, — если бы все эти противозачаточные средства нужны были им, бьюсь об заклад, они бы не так спешили расстегнуть ширинку. Слишком долго на нас лежал груз ответственности, вот что я вам скажу.

— А ты чем пользуешься? — спросила ее Порция.

Мария как-то странно посмотрела на нее.

— Пеной.

Почему-то мне казалось, что она врет, даже не знаю, почему. Я вообще никогда не слышала от Марии ни о каком мужчине, впрочем, я не думала, что она лесбиянка.

— Последний раз все получилось очень хреново, — несла свое Порция. — Мне дали валиум, а он ни черта не подействовал. У меня было ощущение, будто из меня все кишки вытянули.

— Ладно, Порция, давай без подробностей, — бросила Клодетт.

— Я оба раза вырубалась, — сказала я. — А сколько это сейчас стоит?

— Твоя страховка покроет это, я думаю? — поинтересовалась Мария.

— Ну я же не могу звонить об этом в школе.

— Ну ладно, хрен с ними, — сказала Мария. — У тебя деньги-то есть?

— Да не густо, — призналась я.

— Нужно заглянуть в „Голос" — там целая страница об этом, — посоветовала Порция. — У них большая конкуренция, так что можешь вырубаться за милую душу еще раз.

— Придется. Не хотела бы я очнуться и увидеть, как они это делают. Нет уж, увольте.

— Тогда это обойдется тебе долларов в триста.

— Три сотни?

— Я могу дать тебе сотню в долг, — предложила Мария.

— Откуда у тебя деньги? — спросила я.

— Подъемные получила.

— Что-то ты не говорила об этом.

— Ну, с тех пор как ты влюбилась, ты слишком занята. Тебя не доищешься. Как не позвоню, ты либо тренькаешь на пианино и поешь, либо валяешься с Фрэнклином.

— Я тоже могу дать тебе сотню, — сказала Клодетт, — а если нужно, то и больше.

— Полсотни подкину, — присоединилась к ним Порция.

— Спасибо, девочки. Не знаю, что без вас делала бы.

— Я поеду с тобой, надо, чтобы кто-то был рядом, — сказала Порция. — Дело не в том, будешь ли ты в сознании или вырубишься. Главное, не быть одной, когда все кончится.

Дверь открылась, и на пороге показался Фрэнклин с Дереком.

— Я не хотел вам помешать, — смутился Фрэнклин.

— Ты никому не помешал, — успокоила его я, — просто не ждала тебя так рано — вот и все.

Мои подруги тоже смутились от этого внезапного вторжения.

Я познакомила их всех. В комнате воцарилась гнетущая тишина.

— А где Майлс?

— У него ветрянка, — объяснил Дерек.

— О! — воскликнула я. Фрэнклин не слишком любил „бабские" разговоры, как он их называл, но я молила Бога, чтобы он не заподозрил ничего другого.

— Ну ладно, пора ехать домой, проведать Шанель, — первая поднялась Клодетт.

— Ты меня подбросишь до метро? — спросила Порция.

— Послушайте, милые дамы, напрасно вы из-за меня разбегаетесь; я заскочил только на секунду за мячиками.

— Да мы и так уже собирались, — солгала Мария. — Я одеваюсь.

Фрэнклин взглянул на меня, словно извиняясь, и пошел искать свои мячи. Он поцеловал меня в щеку, и все ушли вместе.

Я присела на диван; голова у меня вдруг закружилась, и комната поплыла перед глазами.

— Нет! — громко крикнула я, встала, прошлась по холлу, немножко успокоилась и превозмогла головокружение.

Порция ждала меня у входа в клинику. Я все утро прочищала желудок, пока из меня не пошла желчь. Теперь в животе не осталось ничего, кроме ребенка. Меня знобило, и я взяла такси. Фрэнклин ушел из дома, как обычно, и должен был вернуться после трех. Меня обещали отпустить часа через три, так что я успею прийти в себя.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Порция и, не дожидаясь ответа, заметила: — Выглядишь ты не Бог весть как, но не волнуйся, все кончится быстрее, чем ты успеешь почувствовать.

Мы вошли в большую белую комнату, где сидели женщины с несчастным или напуганным видом. Мне было страшно и горько. Я записалась и вернулась к Порции.

— Ну, расслабься на минутку, дорогая, и присядь.

— Порция, когда-нибудь Бог покарает меня за все это, я знаю. Вот увидишь, как только я решусь родить ребенка, наверняка случится выкидыш, а может, он родится уродом или эпилептиком. Я не должна этого делать, не должна.

— Перестань нести чушь. Очнись, милая. Нынче тысяча девятьсот восемьдесят третий год. Женщина вправе сама решать, хочет она ребенка или нет. Проклятье, мы должны мучиться только потому, что подвели какие-то вонючие противозачаточные. Разве ты не знаешь, сколько жизней поломано из-за того, что мы рожаем детей, которых не можем содержать, которых не ждали и не хотели? Потому что нам некому помочь. Ты же не собираешься, милая, искушать судьбу.

Наконец вызвали меня. Услышав свое имя, я не могла пошевельнуться от страха. Все во мне замерло.

— Все будет в порядке, дорогая, — проговорила Порция, провожая меня к двери. У меня не было сил даже повернуться и посмотреть на нее.

Голова моя безвольно лежала на каталке; меня ввезли в ярко освещенный зал. После того как мне в вену ввели иглу, мой рот стал как будто раздуваться, я почувствовала острый запах бензина. Но у меня же нет машины! Кто-то в белой повязке на лице велел мне считать от ста в обратном порядке. Почему от ста? Сто. Ребенок номер три. Умер. Уберите дренажную трубку! Пошевеливайтесь! У меня урок пения. Голос. Какой голос? Он умер? Я не могу петь. Ничего и никогда? Так вот цена за ребенка? Девяносто девять. Я обещала что-то не то Дилону, не то Перси, не то Фрэнклину — кому-то из них. Что именно? Обед. Черт побери! А в доме ничего, кроме детского питания. Девяносто восемь. Впрочем, есть отбивная в морозильнике. Но она как камень. Твердый, как палка. Девяносто семь. Отбивная. Палка. Кто? Я? Нет, не я. Ну давай, бей меня. Не бойся, бей. Девяносто шесть. Ну, попробуй, перейди эту линию. Я сама врежу тебе, клянусь. Предупреждаю! Девяносто пять. Трепло!

Очнувшись, я увидела, что лежу на столе в другой комнате, на кресле винного цвета. Рядом красивая темнокожая девушка не старше восемнадцати, явно африканка — скорее всего, сенегалка. Что она здесь делает? В черном кресле была женщина приблизительно моего возраста. У обеих были высоко подняты ноги.

— Как себя чувствуете? — спросил меня врач.

— Да вроде ничего. Никакой боли я не ощущала.

— Тогда вам лучше посидеть в такой же позе, как и эти женщины.

Я переместилась без особого труда и села около темнокожей девушки. На сиденье лежала белая подушечка. Я устроилась в кресле и врач опустил спинку. Ноги мои поднялись, как и у моей соседки. Врач вышел.

Я не знала, о чем заговорить с девушкой, и смотрела на свои ноги. Потом дотронулась до живота. Он был пустой. Из глаз моих потекли слезы, но я даже не пыталась вытереть их. Девушка протянула мне бумажную салфетку, и я с благодарностью кивнула ей. Почему у нас с Фрэнклином все не так, как у людей, почему мы не поженились? Почему у него нет постоянной работы? Почему у меня нет контракта на грампластинку? Почему…

— Ты откуда? — спросила я девушку.

— Из Сенегала, — ответила она.

Почему-то я испытала облегчение.

— А чем ты пользуешься?

— Ничем.

— О!

В комнату вошел врач, и я вдруг спросила его:

— Кто у меня был?

Он пристально посмотрел на меня.

— Я не имею права говорить. Не думайте больше об этом. — Он направился к женщине, которая лежала на столе. Волосы у нее были густые черные, с матовым оттенком. Она посмотрела на нас троих.

— Где я? — спросила она.

Никто не ответил.

— Как глупо! — Она отвернулась и закрыла глаза.

Когда я вышла в приемную, Порция читала „Космополитэн". Увидев меня, она положила журнал на пустой стол и бросилась ко мне.

— Ну, все в порядке?

— Да. Немного устала.

— Я же говорила, что ничего страшного.

Уверив Порцию, что со мной все в порядке, я остановила такси и поехала домой. Фрэнклина, слава Богу, еще не было. Я прилегла. Услышав, что открылась дверь, я вскочила.

Фрэнклин остановился на пороге.

— Что с тобой?

— У меня обнаружили грибок.

— Грибок?

— Ну да.

— Где ты его подцепила?

— У женщин это бывает. Это какой-то микроб, мне нужно пользоваться суппозиториями, чтобы вылечиться.

— А мне нужно немножко поиграть, бэби.

— Придется немного потерпеть, Фрэнклин.

— Ты хочешь сказать, что тебе нельзя заниматься любовью?

— Нельзя.

— Почему?

— Потому что ты тоже можешь заразиться, у тебя будет зуд и придется принимать антибиотики. Зачем тебе это?

— Я могу надеть презерватив.

— Нет. Ко мне нельзя прикасаться, пока я не вылечусь.

— Это надолго?

— На две недели.

— О, женщины, — вздохнул он. — Какое счастье, что я мужчина. Вы самые непостижимые создания на земле.

— Возможно, но что бы вы делали без нас?

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказала: что бы вы делали без нас?

— Когда ничего не умеют делать, то попусту болтают языком, — бросил он, направляясь к двери.

И что я такого сказала?

Прошло три дня, а о нем не было ни слуху ни духу. Я даже не знала, кому позвонить и как узнать, где он. Но, главное, я так и не поняла, чем провинилась и почему он ушел. Я сходила с ума в прямом смысле слова. Не могла ни есть, ни спать, даже два дня не появлялась в школе. Мне было тяжело видеть ребятишек. Хотела позвонить отцу, но что я ему скажу? Клодетт, Мария и Порция старались приободрить меня, убеждая, что я ни в чем не виновата; у меня не хватало мужества звать их и снова говорить обо всем. Так что пришлось справляться с этим самой. Я лежала, бессмысленно глядя то в потолок, то на свои растения. Может, и лучше, что он ушел. Может, теперь удастся вернуть жизнь в прежнюю колею. Но хороша ли та колея? Зазвонил телефон, я вздрогнула и, вскочив, быстро подняла трубку.

— Прости меня, бэби. Я просто хочу сказать тебе, что чувствую себя виноватым, — услышала я голос Фрэнклина. Он тяжело дышал. — Но почему ты мне не сказала?

— Что не сказала?

— Но, милая, я же не такой идиот! Я ведь знаю твои сроки. Кто же массирует твой животик и спину раз в месяц, когда у тебя начинается, а? А ведь в этом месяце у тебя ничего не было, и вдруг здрасте-пожалуйста, эта инфекция! Почему ты мне не сказала?

— Побоялась.

— Чего? Чего побоялась?

— Что ты попросишь оставить его.

— Так ты не хотела от меня ребенка?

— Ну что ты несешь, Фрэнклин? Конечно, хотела, но посмотри на это серьезно. Можем мы сейчас заводить ребенка?

— Разве в этом дело? Мы же должны были хотя бы все обсудить вместе, разве не так?

— Так.

Он молчал, я смутно слышала какие-то звуки, похожие на радио.

— Фрэнклин, ты где?

— В бруклинском госпитале. Со мной на работе произошел несчастный случай, и я порезал подбородок. Мне должны зашить рану, но эти засранцы не спешат. Я, чего доброго, истеку кровью, пока они займутся мной. Будь я белым, мне бы уж давно все сделали и я бы уже пришел домой. Ладно. Я люблю тебя, бэби.

— Ты в порядке? Я тоже люблю тебя. Честное слово, я сделала это не для того, чтобы причинить тебе боль. Я вообще не хотела этого, но решила, что у меня нет выхода. Прости, Фрэнклин. И не уезжай, пожалуйста. Жди меня. Я выхожу.

Я никак не могла найти кошелек. Наконец, как в полусне, я заперла дверь и вышла в темноту, с трудом передвигая ноги. В приемном покое я увидела Фрэнклина, который сидел, откинув голову на стену. Казалось, он не спал и не брился неделю. Рубашка была залита кровью, он прижимал к подбородку платок. От него разило спиртным.

— С тобой все в порядке? — спросила я, пристально глядя на него.

— Ничего страшного, не беспокойся. А ты как?

— Да я-то в порядке. Дай-ка я посмотрю, Фрэнклин.

— Да ничего особенного, обычная царапина. — Он так и не отнимал платка от подбородка.

Я пошла в регистратуру.

— Скажите, мисс, почему так долго нет врача? Мой муж истекает кровью. Это же „скорая помощь"! — Я ушам своим не поверила, назвав Фрэнклина мужем, но скажите, пожалуйста, как еще мне его называть?

— Его сейчас вызовут. Так вы его жена?

— Ну что-то вроде, — ответила я.

— Что это значит? Так вы жена или нет?

— Нет.

— Тогда подождите его здесь.

— Успокойся, бэби, — сказал Фрэнклин. — Все будет в порядке. — И он исчез за белой дверью.

Мне казалось, что я жду его целую вечность, а в голове вертелась только одна мысль: что он мне скажет, когда мы приедем домой. От этой мысли мне было не по себе. Хорошо бы нам обоим сделать вид, будто ничего не произошло, и жить, как прежде. Когда он наконец вышел, даже из-под бинтов было видно, как распух у него подбородок.

— Фрэнклин, сколько же швов тебе наложили?

— Немного.

— Ну ладно, пошли домой.

— Ты хочешь сказать, что у меня есть дом?

Я молча посмотрела ему в глаза, положила его длинную руку себе на плечо и обняла его. Мы шли медленно, и я чувствовала, что он всей тяжестью навалился на меня. Я не возражала.