Дела житейские

12

— Ну так что ты собираешься делать?

— Все что угодно, только не сидеть дома, Фрэнклин.

— Но все билеты на приличные шоу и концерты давно уже распроданы, а я не намерен выбрасывать на ветер семьдесят пять долларов только для того, чтобы идти невесть куда и танцевать — это уж точно.

— А почему бы и не выбросить? Можем же мы позволить себе это один раз в год. Где газета?

— Позвони своим подружкам. Кто-нибудь из них наверняка знает, где приличная вечеринка. Спроси Порцию — она настоящая Рона Баррет, когда дело касается развлечений.

— Ты ведь терпеть не можешь Порцию, не так ли?

— Разве я это говорил?

— Говорить, может, и не говорил, но ты всегда с такой иронией отзываешься о ней.

— Никакой иронии. С чего это ты взяла? Позвони ей, правда!

— Ладно, позвоню. Только сначала просмотрю объявления.

— А ведь Мария хотела заскочить к нам на Новый год.

— Это она просто так сказала, но с ней всегда все не ясно. Да Мария уже давным-давно забыла об этом.

— А ты позвони и напомни.

— Зачем? Ты что, так хочешь ее видеть?

— Просто она симпатичная, так мне во всяком случае кажется. Притом она довольно забавна и к тому же твоя подруга.

— Не думай, что я такая раззява и не заметила, как ты глазел на ее титьки.

Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Что за черт?! Попробуй не глазей на них, когда тебе их в нос тычут! Я не привык к тому, чтобы Зора ревновала. Вот здорово! Когда на улице я смотрю на задницу какой-нибудь красотки, Зора, перехватив мой взгляд, ехидно спрашивает:

— Что это ты там рассматриваешь?

А я удивляюсь:

— А что такое? — И иду дальше как ни в чем не бывало.

— Если тебе так хочется, можешь пойти за ней и получить свое. Мне это безразлично.

— О чем это ты, бэби?

Тут она обычно присвистывает и ускоряет шаг. И чего она вяжется? Ни о каких девицах я думать не думаю. Да любого мужика хлебом не корми, дай поглазеть на задницу восемнадцатилетней пташки — особенно если она так обтянута. Это называется похотью, но с чего это бабы взяли, будто если пялишься на них, значит, до смерти хочешь, ума не приложу. Женщина, которую я хочу, идет рядом. А вся эта мура — вроде проверки. Если женщина тебя любит и это задевает ее, не сомневайся: сегодня ночью в постели она выложится и покажет тебе такое, о чем ты и не мечтал. А все это только потому, что ей в башку втемяшилось, будто она должна тебе что-то доказать. Гораздо хуже, когда она на такое не реагирует: тут уж мужику надо смотреть в оба; здесь что-то не так.

— Не глазел я на ее титьки, Зора. Да она всем, кто там был, их показывала! — Тут я рассмеялся. И, к моему удивлению, Зора тоже.

Она наклонилась над кухонной стойкой, просматривая газету, а я зашел сзади и прижал своего маленького к ее соблазнительной круглой попке.

— Фрэнклин, отстань, нечего со мной заигрывать.

— Мне просто до смерти охота почувствовать твое тело, малышка, но если, по-твоему, я должен подождать Марию, то ладно.

Обернувшись, Зора влепила мне пощечину. Не слишком сильную, но все же чувствительную.

— О'кэй. Виноват. Больше не буду. Как насчет партии в скрэбл, когда кончишь?

— Тащи доску. Вот смотри, что-то такое в Савойе, и всего пятьдесят долларов.

— С каждого?

— Еще бы. Но в Савойе здорово. Давай сходим!

— Зора, пятьдесят баксов! Это же грабеж! Позвони Клодетт и всем, кого знаешь. Надо же попробовать найти что-то подешевле.

Зора сняла трубку и набрала номер. Первой она, кажется, позвонила Клодетт, потому что принялась поздравлять ее с рождением ребенка. Ну кому в наше время придет в голову назвать младенца Джорджем? Зора стала выкладывать ей все про занятия вокалом и про свою пробную запись, над которой должна была начать работать, и очень долго трепалась, а я сидел и ждал, когда же она наконец спросит о том, какие сейчас в Нью-Йорке новогодние развлечения. Я даже стал покашливать от нетерпения.

— Ладно, дорогая, мне надо идти, но я обязательно забегу проведать тебя и малыша в ближайшие пару недель. Обещаю! А то приезжай к нам с ним и Шанелью. Она уже совсем большая, должно быть. Да, конечно. О'кэй, целуй малышку Джорджа и счастливого Нового года тебе и Аллену, милая!

— Ты забыла упомянуть еще о Первой Поправке, — вставил я, — значит, никаких вечеринок, да?

— Не гони, Фрэнклин, — откликнулась Зора и стала набирать другой номер.

— Мария, это Зора.

У Марии, видно, был включен автоответчик.

— Знаешь что, дорогая, поднимай-ка свою ленивую задницу и приезжай к нам выпить за Новый год и будь добра, позвони мне, если есть что-нибудь стоящее на завтрашний вечер, куда можно пойти бесплатно. Пока!

— Не можешь поживей, бэби? У меня уже зуд в заднице.

— Полегче, Фрэнклин. Ты же просил меня разузнать, что и где будет завтра, я этим и занимаюсь. Кричать будешь потом, а пока помалкивай.

Словом, она меня отбрила. Я смотрел, как Зора опять набирает номер, уверенный, что на сей раз она звонит Порции. Та, к моему удивлению, оказалась дома. Насколько я понял, Порция собиралась в „Савойю".

— Ты хочешь сказать, дорогуша, что домашние сборища вышли из моды? Что правда, то правда. О'кэй, забито. Правда? Прекрасно. Ну значит, мы уж точно там встретимся. Как его зовут? Ладно, если вы придете раньше нас, займите хороший столик. Да, не беспокойся, мы будем. Пока!

— Чего ты ей мозги пудришь?

— Ты о чем?

— Что мы там будем.

— Слушай, у Порции два лишних билета. Ее знакомые, какая-то пара, в последний момент отказались, так что мы можем туда попасть. Это шикарное местечко, нам не придется палец о палец ударить — идем на все готовенькое, а потому мне совершенно наплевать, сколько придется выложить. Я знаю точно одно — мне не хочется торчать на Новый год дома и играть в скрэбл. Ну, давай, раскладывай.

— Что-то у меня нет настроения. Пожалуй, я лучше своими деревяшками займусь.

— Прекрасно. А мне что прикажешь делать?

— Иди, спой что-нибудь. — Я поднялся, пошел в свой закуток и устроился за верстаком. Я слышал, как она хлопнула дверью своей комнатушки.

Я купил себе бутылку. Нынче канун Нового года, и провались все пропадом. Всю ночь напролет я шлифовал и отделывал кусок дерева, не соображая толком зачем. Все вокруг покрыла древесная пыль, и так я проковырялся до самого утра — пока не прикончил бутылку. Протерев глаза, я пошел на кухню поставить кофейник. Зора скребла, мыла, стирала пыль, елозила шваброй по полу, так что мне тошно стало. Со мной она не разговаривала, до полудня надраивая полы и наводя чистоту в квартире. Я пошел в спальню, лег и стал смотреть футбол. К тому времени она добралась до спальни и сказала мне первые за весь день слова:

— Ну-ка, вставай!

— Знаешь, — отозвался я, — мне, пожалуй, лучше смотаться в бар. Вернусь чуть позже. — Какого черта торчать здесь до ночи и играть в молчанку? Вот ведь эти бабы. Хуже детей, если им что-то не по душе.

— Скатертью дорога!

Это мне подходит. Дорожка проторена. Я принял душ, побрился и надел все чистое. Свой единственный костюмчик и пару лучших ботинок. Спрыснулся ее любимым одеколоном. Зора чуть не упала от такого зрелища. Она меня в костюме отродясь не видала. Честно говоря, не так уж я был раздосадован. Просто мне не понравилось все это: из-за того, видите ли, что ей хочется поплясать, она готова выкинуть пятьдесят долларов. Пятьдесят долларов за танцульки!

И вообще, в гробу я видал этот вшивый Новый год. Весь Нью-Йорк высыпает на улицы. Не город, а муравейник. Такси не поймать, а куда ни зайдешь, ни одной знакомой рожи; стоишь, как дурак, и делаешь вид, что счастлив до обалдения. Подрыгаешь ногами на танцульках, пропустишь стаканчик за сорок-пятьдесят баксов — ведь эти гады на праздник цены взвинтят, хоть стой, хоть падай — и вали домой, выжатый как лимон или настолько затраханный, что уже не потрахаешься…

Когда я уходил, Зора, стоя на коленях, надраивала ванну. Я решил не прощаться.

Мне показалось, будто что-то шмякнулось о дверь с той стороны, едва я ее закрыл, но, может, мне только показалось. У меня была прорва денег, весь я сиял, как новая монетка, и источал аромат парфюмерного магазина, словом, выглядел на миллион долларов. А дома бешеная баба — хрена с два я дам ей испортить себе настроение.

Я направился в „Только на минутку", но черт знает, куда все подевались, — должно быть, ошивались дома и готовились к празднику. Зато была настоящая музыка, несмотря на половину седьмого утра. Усевшись за стойку, я заказал двойного „Джека Дэниэла" и тут почувствовал чью-то руку на плече. Кто-то чмокнул меня в щеку. То, что это не Зора, я знал точно: не ее губы. Сзади стояла Терри.

— Давненько не виделись, — сказал я.

— Кого я вижу? Фрэнки, ты ли это? Тебя не узнать!

— Да и ты как картинка, радость моя. Как ты сюда попала?

— Тебя ищу!

— Ну уж конечно! Что будешь пить?

— Ром с кокой.

Я помахал бармену и заказал ей выпивку. Приятно, что ни говори, вот так запросто угостить знакомую. Терри, как всегда, выглядела на все сто. Мало того, что она обалденно хороша — этакая черная китаяночка, у нее еще губы — закачаешься, ну что твоя Донна Саммер. Стоило мне только увидеть, как она прижала их к краю стакана, и я сразу вспомнил, как хорошо она умеет брать в рот. Ну просто с ума сойти! А еще у нее самые длинные ноги из тех, что когда-либо обхватывали меня. От всех этих мыслей в штанах у меня зашевелилось. Вот только на башке у нее был все тот же гнусный парик.

— Куда это ты запропастился, Фрэнки? Тебя вдруг как ветром сдуло. Так как ее зовут?

— Зора.

— Ах, вот оно что! И где же она?

— Дома.

— Что ж она делает дома в канун Нового года?

Я уставился на ее задницу. Этих визжащих ноток в ее голосе что-то не слышно, а может, мне только кажется, черт его знает.

— Прибирается.

— Обалдеть можно! — Она запустила пальцы в свой мерзкий парик.

— Ты спросила — я ответил. Я ее не заставлял — таково ее желание.

— Ну, а чем еще занимаешься?

— Вкалываю. А ты-то как?

— Да все по-старому. Протираю зад в банке. Впрочем, пошла на повышение — я теперь главный кассир. — Терри покручивала соломинкой в стакане и так смотрела на меня, словно давно уже решила, что делать дальше.

— Поздравляю!

— Так как ты собираешься праздновать Новый год, Фрэнки?

— С тобой, — сказал я и ушам своим не поверил. Как это у меня сорвалось, даже ума не приложу! Клянусь, еще секунду назад у меня и в мыслях такого не было. Я же не из тех, кто втихаря заводит шашни, хоть Зора со мной и не разговаривает. Но отступать было поздно. А Терри всегда была горяча, ну и, в конце-то концов, что тут такого; любой бабе хочется, чтоб ее ублажили под Новый год. А если еще оттрахаешь как надо, она тебя вовек не забудет. Я не я, если Терри с первого же мгновения не размечталась об этом.

— Пошли отсюда, — бросила Терри, спрыгивая с высокого табурета.

— Только я ненадолго. — Мне хотелось сразу все уточнить.

— Не бойся. Отпущу тебя к вечерней поверке.

— А ты все там же?

— Нет, переехала, но это минут десять на такси. Давай, Фрэнки, сам знаешь, что не пожалеешь.

Терри открыла дверь. Ну и мрак! По сравнению с нашей квартирой эта похожа на старый черно-белый фильм. Ну и дыра! Да нет, здесь не было грязи, просто сразу бросалось в глаза, что все куплено по дешевке. Куда ни глянь — кругом бархат. Угораздило же ее выбрать этот темно-бордовый цвет! Типичный интерьер за триста баксов. На стене были прикреплены скотчем старые афиши рок-н-рольных звезд. Стерео у нее какой-то никому не ведомой фирмы.

— Располагайся. Я пока сниму с себя тряпки.

Я присел на диван. Да, женщины, что ни говори, здорово изменились. В былые времена мужик должен был добиваться их расположения. А нынче, если ты бабе понравился, она выкладывает тебе все тут же и говорит не только, как хочет тебя, но где и когда. Я даже не знаю, честно говоря, как относиться к этой сексуальной революции и свободе. Есть в этом какая-то подлянка. Уж так ли хорошо для мужчины, что можно подвалить к любой и перепихнуться?

Терри вошла в комнату вся в кружавчиках, а Тарзан и не шелохнулся. Что-то тут не так! Я, кажется, влип. Вообще-то трахаться меня сейчас особо не тянуло, во всяком случае с Терри, но ведь я сам на это напросился, так что хочешь — не хочешь, а выкручивайся. Интересно, что поделывает сейчас Зора?

— Выпьешь?

— Пожалуй.

Терри включила приемник. Лучшего она, конечно, придумать не могла. Ничего, кроме шума, нельзя было расслышать.

— А у тебя что, пластинок нет?

— Проигрыватель накрылся. Подожди, я что-нибудь найду, иногда просто надо подвигать антенну.

Терри встала и принялась крутить антенну; попа ее заходила вверх и вниз. Нет, до Зориной ей очень далеко. Неужели она и впрямь уйдет без меня?

— Вот, — протянула мне стакан Терри.

— Благодарствую. У тебя здесь замечательно. — Я не знал, что сказать. — Симпатичная квартирка.

— Ты тоже симпатяга, Фрэнклин. — Терри обняла меня за шею.

— Минутку, дорогуша. Дай пропустить глоточек. Время терпит. — Я выпил все залпом, и в следующее мгновение перед моими глазами возник черный парик. — Терри, секундочку. Не могла бы ты снять этот парик?

— Нет, — отрезала Терри и принялась за дело.

— Давай еще глотнем, и все будет о'кэй.

Терри малость поутихла и взяла мой стакан. Все напоминало старый голливудский фильм.

— Я бы хотела, Фрэнки, чтобы ты чувствовал себя хорошо, — подмигнула мне Терри.

Она принесла стакан рома с кока-колой, и я одним махом разделался с ним. Тут только я почувствовал, как все выпитое за день ударило мне в голову. Мать твою! Кончай-ка поскорей, парень, и делай ноги! Терри села, прижавшись ко мне, и я сунул палец ей между ног. Этого я никогда не позволял себе с Зорой.

Терри начала обцеловывать меня с головы до ног, запустив руку в ширинку. Мой Тарзан спал мертвым сном и не шелохнулся. Терри даже проигнорировала это. Она стянула с меня брюки, и не успел я сообразить, что к чему, как оказался в ее сочных губах, так и истекавших слюной. Губы ее сжали его плотно-плотно. Да, приятель, если тебе повезет, ты выберешься отсюда, даже не запихнув его. Ну и ну! Ах ты черт, я же совсем позабыл, что Терри может вот так сосать, пока не кончит, а потом ей надо сесть на меня и плыть еще, пока не кончит второй раз. Вот уж влип так влип. Это, может быть, на всю ночь.

Терри и так и этак обрабатывала дурака, но он был хуже сосиски. Который же час? Оторвав взгляд от ее головы, ходившей вверх и вниз в этом дурацком парике, я стал оглядывать комнату, но, черт побери, часов и в помине не было! Пришлось погладить этот проклятый парик.

— Радость моя, — прошептал я, да только Терри была уже не в себе. — Эй, — повысил я голос, и только тогда она посмотрела на меня. Взгляд у нее был отсутствующий, я даже не сразу узнал Терри.

— Где у тебя часы?

— Чего?

— Мне нужно знать время.

Терри ошалела, посмотрела на ручные часики и пробормотала:

— Да еще только четверть десятого. Ты чего?

— Просто хотел узнать.

— Тебе что, надо быть дома тютелька в тютельку?

— Я не маленький, дорогуша. Никто мне не указ.

— Ну и ладненько. — И она нырнула на прежнее место.

Дело швах! Мой дражайший так и спит, а она — знай свое. Мне показалось, что прошла вечность, и тут Терри затряслась и запричитала, а потом я услышал знакомые вопли. Я вспомнил, что раньше я от этого дурел.

— Фрэнки! О-о-о-о! Фррэнки! Я умираю без тебя, любимый. О, как я тосковала по тебе! — Терри вскочила, шарахнула меня на диван и попыталась оседлать, да не тут-то было. Она тормошила его и так и эдак, а этому сукину сыну хоть бы что. Я уже ни о чем другом и не думал: только бы умотать отсюда подобру-поздорову. Зная, как Зора не любит опаздывать, я понимал, что, скорее всего, она свалит в девять, если уж решит обойтись без меня.

Наконец Терри как-то ухитрилась запихнуть его и начала раскочегариваться, но вдруг до меня дошло, что это не я трахаю ее, а она меня.

— Поостынь, детка. — Я поднял ее над собой.

— Ты сдурел, Фрэнки! Что ты делаешь? Отстань!

— Хватит. Мне пора.

— Ты что! Не дури!

— Я и не дурю. Все в этом мире меняется.

— Ты что, спятил, Фрэнки? Дождался, когда я дошла, и имеешь наглость сбросить меня и еще несешь, что все в этом мире меняется. Да ты что, совсем свихнулся?

— А ты разве не видишь? — и я покрутил у нее перед носом своим членом. — Да ты же его не добудишься. Ты здесь, конечно, ни при чем, но только мне пора мотать. Честное слово. — Я начал быстро одеваться. Мне очень хотелось под душ, но, видит Бог, не здесь. Терри сжала кулаки, словно готова была пришибить меня. Я уже был при полном параде, и мне не терпелось выкатиться отсюда ко всем чертям, но поцеловать ее на прощание я никак не мог себя заставить.

— Извини, Терри.

— Да пошел ты!

Я и пошел.

Какого черта она поселилась в дыре, где днем с огнем не сыщешь такси, ума не приложу. В общем, я протащился целых восемь кварталов по дикой холодине до станции метро, а потом уткнулся носом в запертые двери: метро, чтоб ему пусто было, сегодня не работало. Я глазам своим не верил. Вот уж поистине поделом: нечего было сюда тащиться.

Несколько минут я стоял, тупо уставившись на закрытые двери и пытаясь сообразить, что делать. Было, наверное, градусов десять. Я достал новенькие кожаные перчатки, которые подарила мне на Рождество Зора, — я-то ей еще ничего не подарил — и надел их. Я, как дурак, зыркал туда-сюда. Сначала во тьме ничего нельзя было рассмотреть, кроме унылых кирпичных домов, потом появились прохожие, по-праздничному одетые, и устремились к подземке. Я попытался остановить их и сказать, что метро не работает. Мне хотелось позвонить Зоре, но куда ни глянь — ни одной телефонной будки. Наконец, кто-то сказал мне, что до ближайшей надземки кварталов шесть. Пришлось пилить. Нос и пальцы у меня совсем онемели, пока я добрался туда. Я мечтал только об одном: приехать домой, согреться под душем и обнять любимую женщину. Видит Бог, меня не тянуло танцевать, воротило от одной мысли о толпе, и уж никак не хотелось снова куда-то тащиться.

Был уже десятый час, когда я наконец открыл дверь. Первое, что я почуял, — запах духов. Лютер Вандроуз напевал „Дом — это еще не очаг". И какого дьявола она его поставила? Захлопнув дверь, я крикнул:

— Зора!

— Я здесь, — отозвалась она из ванной.

Честно говоря, мне стало не по себе, вдруг я увижу что-то не то! Я неуверенно направился к ванной. Зора была уже одета и готова к выходу. Выглядела она сногсшибательно: кожаное пунцовое платье в обтяжку подчеркивало все, что можно. Черные сетчатые чулки; туфли на высоких каблуках такого же цвета, что и платье. Мать моя, даже от ее локтей исходил ток. Она придвинулась к зеркалу, нанося розовую губную помаду.

— Господи, ты выглядишь потрясающе! — еле вымолвил я.

— Спасибо. — Зора поджала губы и чуть отступила от зеркала, чтоб получше разглядеть себя.

— И куда же ты собралась? — спросил я, чувствуя, как у меня разламывается голова. Нельзя мешать бурбон с ромом, уж кому-кому, а мне-то надо это знать.

— Ухожу из дома.

— Что это значит?

— Что слышишь.

— А если я скажу, что никуда не хочу идти?

— Все равно пойду.

— Без меня?

— Без тебя.

— Ах, вот оно что!

— Ты сам все это начал, Фрэнклин, бузил с самого утра, умотал куда-то, а теперь здрасте-пожалуйста явился за три часа до полуночи. И чего же ты ждешь?

— Ничего, кроме крупицы участия.

— Участия?

— Ты даже не пытаешься войти в мое положение. И не только сегодня.

— Может, объяснишь мне, что все это значит?

— Послушай, милая. Вы все из кожи вон лезете и сходите с ума из-за этого треклятого Нового года только потому, что белые задурили вам голову и велели праздновать. Большинство тех, кто уходит куда-то из дома, делает это от одиночества. Но хотя у тебя есть я, ты хочешь выбросить на ветер две сотни баксов, а это ни в какие ворота не лезет! Впервые за столько месяцев у меня в кармане монеты, и, видит Бог, я не желаю выкладывать их белым за один вечер только потому, что они нам мозги проели с этим хреновым праздником.

— А, вот, оказывается, в чем дело!

— Именно в этом.

— Очень интересно. А теперь послушай меня. По-моему, все это чушь. Если бы не мой отец, у тебя бы сейчас и гроша за душой не было. А у меня, Фрэнклин, до того, как я встретила тебя, всегда были деньги, и мне не приходилось думать о них с утра до ночи. Я последнее время из дома не выхожу, потому что у нас всегда пусто в карманах. Поэтому мы только валяемся в постели или играем в скрэбл. А меня уже воротит от всего этого, говоря твоими же словами, прямо-таки воротит. Так что нравится тебе или нет, а я, как видишь, принарядилась, надушилась, накрасилась и иду в ресторан поужинать и потанцевать. Если я не могу пойти с тобой, с кем же мне пойти?

Зазвонил телефон, и Зора схватила трубку.

— Да! Я уже выхожу, — сказала Зора и бросила трубку.

Господи Боже мой, как же она хороша, когда злится!

— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, милая, но тебе даже неинтересно, почему я пытаюсь попридержать эти пятьсот долларов.

— Ну так выкладывай! Умираю от любопытства.

— Зачем столько яда, дорогая?

Зора словно рассекла рукой воздух. Ну ладно. В конце концов, то, что она говорила, было отчасти справедливо, но я не собирался отступать.

— Я хотел купить машину.

— Что?

— Вникни! Машину!

— Какую машину ты решил купить в 1983 году за пятьсот долларов? Пожалуйста, просвети меня, Фрэнклин.

— Я думал, ты добавишь свои пятьсот.

— Ах вот что ты думал!

— А что тут такого?

— Да нет, ничего. Только мои пятьсот уже улетели.

— Улетели?

— Ты же помнишь, я все сняла со счетов! А сейчас заплатила за телефон, за газ…

— Но если бы у нас была машина, проще было бы искать работу и добираться до нее. Мы бы могли ездить куда угодно и когда угодно. У меня сейчас есть работа, бэби, я мог бы отложить еще немножко месяца за два и купить вполне приличную тачку.

— Обалдеть можно!

Зора подошла к стенному шкафу и достала пальто. Провалиться мне, она это все всерьез! Пойдет без меня.

— Но скажи, ради Бога, как ты собираешься добираться?

— На такси.

— И ты потащишься в этой тьме в десять вечера в канун Нового года по Нью-Йорку, кишащему всякой мразью, наркотой и всяким дерьмом?

— Брось, Фрэнклин, молоть чушь!

— Надеюсь, что хоть поддавать не собираешься?

Зора уставилась на меня.

— Разве ты не знаешь, что говорят, бэби?

— О чем?

— О том, что с кем проведешь Новый год, с тем и будешь весь год.

— Кто же это изрек?

— Не знаю, кто именно, но дело не только в этом. Вспомни-ка предыдущие годы. С кем ты последний раз встречала Новый год?

— Подумаю об этом, когда буду танцевать.

— Ну что ж, счастливого пути, дорогая.

— Спасибо.

— У нас есть попкорн?

— Не знаю. Посмотри сам.

Зора пошла за кошельком и ключами и уже собиралась надеть пальто, когда я подошел к ней.

— Не хочу портить тебе новогоднюю ночь, дорогая, видит Бог, не хочу. Напротив, мечтаю быть с тобой, вот и все. У нас вся жизнь впереди, и мы успеем еще потанцевать и повеселиться. Так оно и будет, клянусь тебе. Сколько раз мы встретим вместе Новый год, кто знает? Надеюсь, не раз. Но сейчас я думаю об одном: как наладить нашу жизнь, как заложить прочный фундамент, чтобы впредь, когда мы захотим пойти повеселиться, нам не пришлось бы ломать голову над тем, сколько это стоит. Неужели ты этого не понимаешь?

Зора смотрела на меня широко открытыми глазами; я видел, как у нее навернулись на глаза слезы.

— Разреши мне по крайней мере поцеловать тебя до Нового года.

Зора вытерла глаза и размазала тушь. Она стояла на своих высоченных каблуках и кусала губы, рассеянно глядя то вверх, то вниз, то на меня. В глазах ее застыла грусть. Она тяжело вздохнула, приблизилась ко мне и поднялась на цыпочки. Груди ее прижались к моей груди. Ее губы коснулись моих губ, и я увидел краем глаза, как пальто упало с ее плеч и мягко скользнуло на пол.