17

Убеждена, что мы совершаем ошибку.

Фрэнклин действительно ляпнул Винни, что мы выметаемся из квартиры к 1 апреля, то есть как раз к тому дню, когда кончается контракт. Кому пришлось облазить всю округу в поисках подходящего места, если Фрэнклину, видите ли, некогда? Мне, конечно. За прошедшие три с половиной недели он не только вступил в союз, но развил такую кипучую деятельность, что диву даешься. Не мне, разумеется, плакаться. Таким энергичным и решительным я его никогда не видала. Но меня дрожь пробирает: вдруг он опять вылетит с работы? Что будет тогда? До сих пор я почему-то считала, что как только Фрэнклин вступит наконец в профсоюз, всем нашим бедам придет конец. Только теперь до меня дошло, что это, увы, далеко не так. Профсоюз дает медицинскую страховку и отчисления в пенсионный фонд. А с работы Фрэнклина могут вышвырнуть сейчас так же, как и раньше.

Но за это время я облюбовала местечко на Боуэрум-Хилл. Двухэтажный кирпичный дом с двумя ванными, слава Богу, всего за 750 долларов в месяц.

— Вот и возьмем его, — обрадовался Фрэнклин. Он даже не собирался его смотреть. — У тебя хороший вкус, не сомневаюсь, это то, что надо.

Наш новый домовладелец, толстый седовласый еврей, даже не взглянул на наши документы. Его впечатлило, что я кончила колледж и учительствую. В тот же день я вручила ему чек на пятнадцать сотен. Фрэнклин с важным видом выложил тысячу, но я скрепя сердце взяла только свои двести пятьдесят студийных. В глубине души я начала сомневаться, что созрела для пения: слишком много неожиданностей и разных препятствий. В общем, поживем — увидим.

— А что за работа у вашего мужа? — спросил Сол, когда я подписывала свою часть договора.

— Он мне не муж, а работает он строителем.

Густые брови Сола полезли вверх, а мне захотелось сказать ему, что нынче восьмидесятые, значит, нечего удивляться.

За день до того, как мы должны были въехать, Сол наконец увидел Фрэнклина.

— Вы похожи на футболиста, — начал Сол.

— В жизни не играл в футбол, — ответил Фрэнклин, подписывая договор.

— Бейсбол?

— Смотрю по телеку.

— Бардаков не будет?

— Чего?

— Да ничего. Это я так. Вечеринки время от времени — ради Бога.

Фрэнклин хлопнул дверью. Сол стоял на крыльце, мусоля сигару и постукивая тростью по ступеньке.

Наверху он пробурчал:

— Одно могу сказать: этот парень мне не по душе.

Мы накупили уйму всяких чистящих и дезинфицирующих средств. Я сказала Фрэнклину, что не могу класть продукты в холодильник и посуду в шкафы, пока не отдраю все собственноручно. Сол клялся, что тараканов и в помине нет, но меня не проведешь. Это Нью-Йорк, дорогие мои. И в самом деле, едва открыв дверцы шкафов, я увидела тараканьи яйца.

Больше всего ненавижу мыть плиту и холодильник. Фрэнклин взял это на себя. Ну как можно не любить такого человека! А я принялась за шкафы и ванную. Сначала я, правда, решила сбегать в магазин и купить что-нибудь поесть, так как проголодалась. Когда я вернулась, все из холодильника было свалено в раковину, а Фрэнклин, развалившись на подоконнике, подпевал Майклу Джексону „Билли Джин". Его ящик ревел так, что стены дрожали.

Я обрызгала спреем полки шкафчика для лекарств и кафельные плитки в ванной комнате, потом присела и съела сэндвич. От сочетания „Кометы", „Фантастики" и аммония голова у меня закружилась, и я ретировалась в гостиную. Лучше, однако, мне не стало. Этот антитараканий спрей и какая-то гадость, которой Фрэнклин чистил холодильник, довели меня до удушья, и я поняла, что надо поскорее мотать отсюда.

— Фрэнклин, я выйду на несколько минут. У нас тут такая вонь от всей этой гадости, что мне аж тошно стало.

— Вали, вали, бэби. Я и сам боюсь потерять сознание.

Он открыл окна, но мне не терпелось выкатиться. Я спустилась вниз и села на ступеньки. Голова кружилась, однако от прохладного ветерка мне сразу стало лучше, и минут через десять — пятнадцать я совсем пришла в себя и отправилась назад. Теперь по ящику гремела „Беби, подойди ко мне", и Фрэнклин надрывался, вторя Патти Остин и Джеймсу Инграму. Скоро меня опять затошнило.

— Фрэнклин, что-то мне здесь не по себе.

Он убавил звук и спросил:

— Ты что-то сказала?

— Я говорю, что эта вонь совсем меня доконала.

— Да, запашок тот еще. Вот что, я все могу доделать один. Пока есть музыка, я могу чистить хоть целый день. А ты лучше отправляйся на старую квартиру и сложи все, что осталось.

Ему не пришлось меня уговаривать.


Недели две мы приводили дом в порядок; наконец расставили все по своим местам и начали обживаться.

Фрэнклин смотрел „60 минут", я готовила обед, отлично себя чувствовала и пела „Сладкие грезы" группы „Эуритмикс". Вдруг в глаза мне бросился календарь Сьерра Клаб с видом саванны. На меня двигалось стадо слонов, тут меня как обухом по голове ударило: где мои месячные?

— Ничего себе, — пробормотала я.

— Что случилось, бэби? — спросил Фрэнклин из гостиной. Он что-то измерял для стенки, которую задумал сделать.

— Да нет, ничего, — отозвалась я, заглянув в месяц март. Три львенка, отпихивая друг друга, тянулись к соскам огромной львицы. Но это же невозможно! — думала я. Как всегда, я очертила кружком свой день — по моим подсчетам двадцать восьмой. Перевернув страницу с мартом, я вернулась в апрель и уставилась на сегодняшнее число — одиннадцатое. И тут я вспомнила ту ночь, когда пришла от Марии и впала в такой раж, что и не вспомнила о своем колпачке. Какая дура! Ну какая же я дура!

— Что это ты так внимательно изучаешь апрель? — Фрэнклин незаметно подошел ко мне.

— Фрэнклин, у меня на две недели задержка.

— Значит, у нас будет ребенок, верно? Самое время, мы переехали, теперь для него есть место.

— Ты спятил?

— Почему это я спятил?

— Не могу я сейчас рожать.

— Почему?

— Ну, во-первых, мы не женаты и ты до сих пор не получил развод, а во-вторых, мне вот-вот начинать работу в студии, ну, и, наконец… что мы будем делать с ребенком?

— Любить.

— Любить?!

— Я оформлю развод до рождения малыша, клянусь.

У него что, крыша поехала?

— Фрэнклин, пожалуйста, отнесись к этому серьезно.

— Я очень серьезен, бэби. Я хочу, чтоб ты родила от меня ребенка.

— Как у тебя все просто! Но, Фрэнклин, ты же не знаешь, надолго ли у тебя эта твоя работа, а мы еще сняли такое дорогое жилье. Только-только у нас что-то наладилось, и на тебе — роди ему ребенка.

— Но ты уже избавилась от одного моего ребенка. Я не дам тебе убить и этого. Ну куда там, сейчас не до этого, ведь так вы рассуждаете?

— Давай, давай, вали все на меня.

— Вот что, бэби, я готов вкалывать на двух работах, если понадобится.

Фрэнклин говорил это так серьезно, что не верить ему я не могла. Мне очень хотелось согласиться с ним и сказать „да". Ах, если бы все было так просто! А что я скажу отцу? А Порции, Марии и Клодетт? А в школе?

— Знаешь что, давай сначала все проверим и убедимся в этом. Может, я просто переутомилась с этим переездом, с вещами и прочим.

— Ты беременна, детка.

— Откуда ты знаешь?

— Помнишь, мы тут порядок наводили?

— Ну да.

— Я уже тогда понял, что ты беременна, а потому и спровадил тебя из дома. Сколько раз я тебе говорил, малыш, что не хуже тебя знаю твое время. Но главное, я хочу дочку.

— Перестань, Фрэнклин! Сейчас заводить ребенка — чистое безумие, ты сам это отлично знаешь.

— О'кэй. В конце концов, это твое тело, так что поступай с ним по своему усмотрению. Обо мне можешь не думать. При чем тут я? Обрюхатил и все, ведь так, по-твоему? Пусть у меня не будет ребенка, ладно. Как ты решишь, так тому и быть. — Я помешивала рис, а он смотрел на меня. — Все. Я иду в магазин. Тебе что-нибудь нужно?

— Как будто ничего.

Словом, в рис я налила воды, телячьи котлеты пережарила, цуккини пересушила, салат пересолила. Фрэнклин вернулся, пропустив явно не менее пяти „Джеков Даниэлов". С тех пор как устроился на работу, он не пил.

— Обед готов, — как ни в чем не бывало сказала я.

— Я не хочу есть, — бросил Фрэнклин и, схватив свой приемник и бутылку, пошел к двери. — Пока.

— Куда?

— Никуда! — Он хлопнул дверью.

За окном загремела музыка; я выглянула. Он сидел на крыльце, курил и потягивал из бутылки. Видит Бог, я не хотела причинить ему боль. Но это же и моя жизнь! Я села на диван. Моя картина „Бегущие люди" висела криво, и я поправила ее. Вдруг мне страстно захотелось бросить все и бежать куда глаза глядят или зарыться в материнские колени…

Может, я и в самом деле не права и слишком эгоистична? Но дело в том, что мне страшно. Я совсем сбита с толку. Мне хочется, чтобы все было хорошо, но я мечтала совсем о другом, надеялась, что у меня все будет по-человечески, когда я рожу ребенка: выйду замуж за мужчину, которого люблю, успею сделать музыкальную карьеру. Буду…

Положив руки на живот, я пощупала его: он как будто стал больше. Внутри что-то пульсировало, как перед месячными. Но такое ощущение у меня уже с неделю. О'кэй, Зора, спокойнее, возьми себя в руки. Ты лезешь из кожи вон, лишь бы найти оправдание и как-нибудь избежать этого. Ты, Зора, поднаторела в умении находить оправдания, когда не хочешь смотреть правде в глаза, так ведь? Вспомни-ка, ведь это уже четвертый! Заткнись! Слишком легко хочешь отделаться. Да заткнешься ли ты наконец! Ну давай, давай же, признайся, что ты эгоистичная маленькая сучка и ни до кого, кроме себя самой, тебе и дела нет.

— Ты идешь спать? — раздался голос Фрэнклина.

Я вздрогнула от неожиданности, не заметив, как он вошел в комнату. Должно быть, я совсем отключилась: сидела за обеденным столом и не помнила, как туда попала. Фрэнклин поставил передо мной полупустую бутылку.

— Через пару минут, — сказала я ему.

Выключив везде свет, я минут пятнадцать простояла под душем, надеясь, что к тому времени, когда я лягу, он будет спать. Но не тут-то было. Когда я скользнула под одеяло, он обнял меня. Я прильнула к нему и зарылась лицом в его волосатую грудь.

— Пожалуйста, Зора, не убивай моего ребенка.

— Фрэнклин, умоляю, не начинай все сначала. Ты набрался.

— Почему ты решила, что я набрался?

— Ты же выпил бутылку бурбона.

— Все равно я не хочу, чтобы ты убивала моего ребенка.

— А я и не стремлюсь к этому.

— Почему же ты так поступаешь со мной? Я люблю тебя, хочу, чтобы ты стала моей женой и у нас был ребенок.

— Фрэнклин, да ведь ты сам сказал, что это мое тело!

— Я покривил душой, честное слово! Ты рационально подходишь к эмоциональной ситуации. Сначала я думал, что как-нибудь с этим справлюсь. Да куда там! Не набравшись так, я не смог бы сказать тебе, что чувствую. Все твои доводы — пустая болтовня. Да разве бывает подходящее время, чтобы родить ребенка? Я точно знаю одно: ты носишь под сердцем моего ребенка, и я не хочу, чтобы ты убила его. Не думай, что я пьян в стельку, хотя отчасти это так, но клянусь тебе Богом, что получу этот проклятый развод и, разрази меня гром, буду вкалывать на трех работах, лишь бы прокормить вас! Поверь мне, Зора!

Господи, это уж было слишком. Я отодвинулась и посмотрела на него. Как я его любила! Я хотела этого ребенка. Но почему сейчас, Боже! Почему именно сейчас!

— Ты не пожалеешь, бэби. Клянусь Богом, не пожалеешь.

Мне не хотелось обнадеживать его. Я отодвинулась и положила голову на подушку.

— Давай спать. Утро вечера мудренее, — взмолилась я.

— Ладно.

Утром я почувствовала, как он прикоснулся ко мне губами, но притворилась, что сплю. Вскоре захлопнулась дверь. На кухонном столе я увидела записку от Фрэнклина:

„Я хочу, чтобы мы стали семьей".


Я совсем расклеилась.

Отправившись на метро в Женский Центр на Манхэттен, я всю дорогу ревела как белуга. После анализа сидела вместе с другими женщинами в приемной и ждала результата. Были там и мужчины, нервно расхаживавшие от стены к стене. Здесь я делала последний аборт. Как ни пыталась я отогнать эти воспоминания, перед глазами стоял операционный стол, мелькали белые халаты, медицинская аппаратура и пластиковая игла в вене. Во рту стоял привкус бензина, а в ушах звучал повелительный голос: „Считайте от ста назад!"

— Не могу, — почти вскрикнула я, и несколько человек взглянули на меня.

Нет, ни за что больше я не лягу на этот стол. Я дала себе слово, что это в последний раз. Да и сколько же можно делать это, не испытывая чувства вины? Раз? Два? Три? Или четыре? Не пришло ли время, Зора, наконец повзрослеть и взять на себя ответственность за все это?

— Зора Бэнкс, — вызвали меня.

Я вздрогнула, сердце у меня заколотилось, и даже не помню, как я очутилась в небольшой комнате, выкрашенной в бежевый цвет. За столом сидела молодая блондинка вся в белом; в руке у нее было что-то вроде секундомера.

— Присаживайтесь.

Я села и огляделась. На стенах висели картинки с изображениями человеческого зародыша на разных стадиях развития в утробе матери.

— Как вы себя чувствуете? — спросила меня женщина.

— Неуверенно.

— Надеюсь, у меня хорошая новость для вас, — сказала она, повернув стрелку на своем приборе. — Ваш ребенок, если вы решите оставить его, должен родиться на Новый год.

Родиться. Родиться. Ваш ребенок должен родиться. Я не могла вымолвить ни слова, хотя крепилась изо всех сил, чтобы не разреветься. Врач посмотрела на меня с доброй улыбкой и положила свою руку на мою.

— Вас это не очень обрадовало?

— Вы сказали, мой ребенок должен родиться на Новый год?

— Судя по анализам, вы на шестой неделе, значит, разрешитесь первого января.

День разрешения. День избавления. Избавьте меня! Шесть недель беременности. Чьей? Моей. Так значит, все так и есть. Я беременна уже шесть недель. Это ребенок Фрэнклина.

— Вам нужно подумать?

Со мной происходило что-то необъяснимое. На душе становилось все легче и легче, словно с меня свалилась невыносимая тяжесть. И вдруг все стало просто и ясно: я ношу под сердцем ребенка от человека, которого люблю; пришло, наконец, время решиться на это, и каков бы ни был исход, я так и сделаю. Глядя на изображения зародышей на стенах, я подумала, как выглядит мой. Да, я хочу ребенка. Впервые за долгое-долгое время я ощутила со всей непреложностью, что собираюсь довести все это до конца.

— Мисс Бэнкс, с вами все в порядке? Вам нужно подумать?

— Нет, — откликнулась я и неожиданно улыбнулась.

Я встала и посмотрела ей в глаза.

— О, да вы улыбаетесь! — воскликнула блондинка.

— Похоже, я стану матерью, — сказала я.

Я шла довольно долго, прежде чем сообразила, что куда-то иду. Итак, я решила дать человеку жизнь. Я! Вся моя жизнь в корне менялась от этого решения. Остановившись на углу Сорок восьмой и Мэдисон, я зашла в японский ресторанчик и слопала суси по двадцать долларов. В конце концов, не так уж мало женщин имеют детей и все же поют, подумала я. Папа будет вне себя от счастья, если мы с Фрэнклином поженимся. Я выйду замуж. Расплачивалась я с таким чувством, будто вдохнула веселящий газ.

Когда я вышла на улицу, зелень показалась мне гораздо ярче и привлекательнее. Я ощущала нежный запах деревьев, на тротуаре вспыхивали алмазы, все прохожие улыбались мне, словно догадываясь, что я, Зора Бэнкс, стану матерью. Придя домой, я тут же позвонила своему психоневрологу и сказала, что беременна и уже четыре года не принимаю таблетки. О тех нескольких, что я приняла недавно, я умолчала, полагая, что это не имеет значения: взяв последнюю, я заметила, что срок годности истек год назад. Я добавила, что у меня был всего один приступ после того, как я выпила немного виски. Врач сказал, что ничего нельзя предвидеть и лучше уж мне начать принимать их, так, мол, будет надежнее. Вот еще, подумала я. Без этих мерзких фенобарбиталов, которые попадут в кровь моего младенца, шансов нормально выходить и родить его гораздо больше. Так что увольте. Он посоветовал также, чтобы во время беременности я регулярно следила за давлением. Это я обещала.

* * *

День тянулся невыносимо медленно. Ради Бога, Фрэнклин, обойдись сегодня без сверхурочных! Он вернулся очень рано — ровно в четыре.

— Привет, — бросил он.

— Привет, — отозвалась я и широко ему улыбнулась.

Он тоже улыбнулся, и его ямочки отчетливо обозначились на щеках. Не произнеся ни слова, он подошел ко мне, положил руку на мой живот и стал водить по нему ладонью. Потом обнял меня и прижал к себе. Своими теплыми губами Фрэнклин прижался к моей щеке, затем отступил и погладил меня по волосам. Слезы стояли в его глазах, но он не плакал. Склонив голову, он коснулся губами моего уха.

— Спасибо, — прошептал он, — спасибо.

Загрузка...