Дела житейские

7

Фрэнклин испортил мне день рождения, позвонив из телефонной будки и сказав, что должен работать сверхурочно, а потому не успеет обналичить свой чек. Я почему-то не поверила ему, но промолчала. Он обещал сводить меня в кино, а потом в ресторанчик в Виллидже. Я поняла, что ему не по себе, поэтому попросила его не принимать это слишком близко к сердцу и предложила пятьдесят долларов взаймы. Он согласился. Потом мне показалось, что все это выглядит довольно глупо: в мой день рождения я даю ему деньги в долг, чтобы он отметил его со мной, а при этом еще удивляюсь, что он от этого не в восторге. Вообще-то мне хотелось одеться понаряднее и пойти танцевать. Я уже целую вечность не слышала живой музыки и уже не помню, когда в последний раз мне довелось кайфовать под музыку, раскачиваясь всем телом и прищелкивая пальцами.

Когда Фрэнклин пришел наконец домой, от него разило так, будто он больше пил, чем работал. Но я и виду не подала.

— Вот. — Протянул он мне небольшой букетик цветов. — Счастливого дня рождения, бэби, желаю тебе всего самого лучшего. — Он как-то прохладно поцеловал меня в щеку и ушел в ванную.

Я поставила цветы в воду, хотя меня так и подмывало вышвырнуть их в окно. Я сидела в прострации и ждала, когда он выйдет. Кончив мыться и одевшись, а это все длилось страшно долго, он вышел в гостиную и спросил, готова ли я. Кивнув, я поднялась. Мне казалось, что я иду на работу, а не праздновать свое тридцатилетие.

— Не хочешь в следующий уик-энд съездить на скачки? — спросил он, когда мы спускались в подземку.

— С удовольствием, — ответила я. Я никогда не была на бегах. Даже само это слово звучало для меня непривычно. Вагон грохотал и раскачивался. Мы молчали, и это тоже было необычно. Как правило, Фрэнклин болтал со мной.

— Никак не пойму, зачем тебе этот фильм?

Меня будто холодной водой обдали. Я мечтала об „Офицере и джентльмене" всю неделю, даже Порция и Мария говорили, что это потрясающий фильм.

— Да потому что это прекрасный фильм, Фрэнклин, — сказала я. Во мне нарастал протест. Черт побери! Это же мой день рождения, и я буду смотреть то, что хочу. Но вслух я этого не сказала. Вечер и так начался не слишком удачно, и мне не хотелось разрушать то, что еще можно было спасти.

— Терпеть не могу фильмы про войну, — сказал он. — Война наводит на меня тоску, а сегодня, в твой день рождения, я не хочу никакой тоски.

— Этот фильм не про войну, Фрэнклин. Он про двух мужчин, которые находятся на военной службе, но вообще-то — это любовная история.

— Ради Бога, не обращай внимания на мои слова. Я хочу только забежать сначала в винный магазин.

Час от часу не легче.

— Фрэнклин, фильм начнется через несколько минут.

— Не беспокойся, ты пропустишь только рекламу.

Он купил бутылку чего-то крепкого, и на это ушло восемь долларов из пятидесяти.

Когда мы вошли в зал, фильм уже начался, я огорчилась: не люблю пропускать начало. Мы шли по проходу, пытаясь найти два свободных места, но зал был набит битком.

— Вон два места, — прошептала я.

Фрэнклин знает, что я люблю сидеть подальше от экрана, но он направился к первым рядам. Я плелась за ним. Он нашел два места посередине; чтобы добраться до них, пришлось беспокоить людей.

— Простите, — сказала я, а Фрэнклин молчал.

Едва мы сели, как он открыл бутылку. Он положил мне руку на плечо, но вскоре убрал ее. Минут через сорок он заерзал. Я взглянула на него: он даже не смотрел на экран, а бормотал что-то себе под нос.

— В чем дело? — спросила я.

— Все это дерьмо собачье, — громко ответил он. — Я же говорил тебе, что не хочу смотреть этот идиотский фильм.

— А я хочу, — сказала я и откинулась на спинку кресла.

— Ну так я подожду тебя в вестибюле. — Фрэнклин поднялся.

Со всех сторон начали шикать. Посидев еще несколько минут, я тоже встала, кипя от злости. Людям пришлось снова подниматься, чтобы пропустить меня, и они были раздражены. Я не сразу нашла Фрэнклина. Он стоял на улице и курил.

— Фильм совсем не плохой, — сказала я.

Он вытаращил глаза.

— Ты никогда не служила в армии и не знаешь, как гнусно, когда любой белый слизняк приказывает тебе, что делать, когда вставать, ложиться, сколько раз приседать, обращается с тобой как с последним дерьмом, а ты ему и слова не смеешь сказать, не то получишь по зубам. Так что не тебе судить, хороший ли это фильм.

— Почему же ты не сказал мне этого до того, как мы истратили десять долларов?

— Только потому, что сегодня твой день рождения, и ты хотела посмотреть этот дурацкий фильм. — Он пошел вперед, не дожидаясь меня.

Было холодно и ветрено, хотя стоял сентябрь; я застегнула все пуговицы и направилась за ним. Каблуки моих ковбойских сапог стучали по асфальту. Я не могла понять, почему он в таком состоянии, но хотела, чтобы все это поскорее кончилось. Догнав Фрэнклина, я взяла его за руку: неосознанная попытка примирения.

— А когда ты был в армии?

— Когда и все.

— Когда же это, Фрэнклин?

— Не надо сейчас говорить об этом.

— Ладно, — согласилась я. Чувствуя, как болезненно он реагирует на мои слова, я решила больше не касаться этой темы.

— Кажется, поезд подходит, побежали! — схватив меня за руку, он потащил меня за собой по ступенькам так быстро, что я чуть не упала. Его явно что-то угнетало, но что именно, я не могла понять. А вдруг что-то случилось с Пэм или с одним из ребятишек, подумала я. Но пусть уж лучше сам расскажет, если, конечно, захочет. Не надо лезть к нему в душу, во всяком случае сейчас. В конце концов, сегодня мой день рождения, и — увы! — кажется, худший из всех.

Мы сошли на Четвертой западной улице и направились в один из моих любимых ресторанчиков. Внутри было много растений, в огромных зеркалах отражался весь зал, а где-то в глубине звучала приятная музыка. Мы заняли столик у окна. Летом я сидела на этом же месте, но сейчас окно было закрыто и казалось, что мы парим над городом. Фрэнклин заказал двойной виски, не успела я и подумать, чего мне хочется. Когда официант принес меню, я вдруг поняла, что у Фрэнклина не хватит денег на двоих, но не смогла заставить себя достать деньги из сумочки. Фрэнклин снова заказал двойной виски. Он попыхивал сигаретой и поглядывал вокруг с явным удовольствием, словно собрался провести здесь всю ночь. У меня закололо в виске, и мне стало не по себе. Все сегодня шло как-то не так, но я ничего уже не могла поделать.

— Фрэнклин, — сказала я, наклонившись к нему и дотронувшись до его руки. — Что случилось?

— Ничего, — ответил он, отдернув руку и не глядя на меня.

— Ты как-то странно себя ведешь. С тобой что-то происходит, но я не знаю, что.

— Да не веду я себя странно. Тебе кажется. Может, потому, что я не хотел смотреть этот дурацкий фильм о влюбленном белом? Ерунда! У меня просто был тяжелый день, я малость замотался. Я и пошел сюда только потому, что сегодня твой день рождения. Я бы с большим удовольствием остался дома.

— Что же ты сразу не сказал? Мы могли бы никуда не ходить, ты же знаешь.

— Ты же все время твердишь, что мы никуда не ходим, вот я и решил пойти.

— Но видишь, как все обернулось. Если уж Ты так устал, почему не поспал во время фильма, как бывало раньше?

— Слушай, закажи что-нибудь поесть, пока наш праздник совсем не испортился.

— Я не голодна, — сказала я, откидываясь на спинку стула.

— Оно и видно!

— Что это значит?

— Ты просто думаешь, что я не смогу расплатиться, не так ли? Выкладывай все начистоту, Зора.

Правда, я еще утром размышляла, действительно ли у него не было времени получить деньги по чеку? А если все это не так, зачем он говорит об этом?

— Разве мне не надо доверять тебе, Фрэнклин?

У него так и заходили желваки на щеках. Что в конце концов происходит? Я терялась в догадках. Да он же пьян! Вот оно что. Я просто ни разу еще не видела его в таком состоянии, и это мне совсем не нравилось. Он просто ищет повода для ссоры. И надо же, именно сегодня!

— Послушай, давай-ка лучше сменим тему. У меня куча неприятностей на работе, и голова у меня забита всем этим. Я не хочу вываливать это на тебя и портить твой день рождения. И так я наговорил уже много лишнего. Закажи-ка что-нибудь, и побыстрее смотаемся.

— Мы можем уйти хоть сейчас. — Я поднялась и надела жакет. Я и в самом деле уже ничего не хотела.

— Отлично! — Фрэнклин допил свой виски и расплатился с официантом, не дав ему чаевых.

Мы вышли на улицу и молча остановились на углу. Сильный ветер нес пыль и дул прямо в лицо.

Фрэнклин сунул руки в карманы.

— Ну?!

Мне не хотелось спускаться в метро, сидеть или стоять с ним рядом, не хотелось, чтобы мое плечо прижималось к его плечу, а больше всего не хотелось разговаривать. Он испортил мне этот день ни за что ни про что, и я не понимала, почему.

— Фрэнклин, давай возьмем такси.

Ничего не ответив, он сошел с тротуара и поднял руку. К нему сразу подкатили три машины, однако, не останавливаясь, поехали дальше.

— Ах ты, мать твою! — выругался Фрэнклин. Он так и держал свою руку с поднятым указательным пальцем. Следующая машина также не остановилась. Выглядел он, как побитая собака, таким я его еще не видела. Он постоял еще минут пять-шесть и явно готов был взорваться. Наконец повернулся ко мне.

— Попробуй-ка ты!

Я сошла с тротуара и подняла руку; не прошло и секунды, как возле меня резко затормозила машина. Открыв дверцу, я оглянулась на Фрэнклина. Он стоял, словно не имел ко мне никакого отношения; потом сел в машину.

— Если ты большой и черный и живешь в Америке, все против тебя, Зора. Они считают, что все черные либо убийцы, либо грабители, и боятся, что сначала мы перережем им глотки, а потом заграбастаем их вонючие денежки. Ведь так, сэр?

— Послушайте, мне-то какое до этого дело? — повернулся к нам водитель.

Фрэнклин с силой захлопнул дверцу и откинулся на сиденье. На щитке водителя висела табличка с надписью „не курить", но Фрэнклин вытащил сигарету и закурил. Таксист покосился на него в зеркальце, но промолчал. Я покачала головой и прижалась щекой к стеклу.

За всю дорогу мы не проронили ни слова.

Не успели мы войти, как Фрэнклин включил телевизор и бросился на диван. Я пошла в спальню, разделась и натянула самую безобразную пижаму, которую Фрэнклин не выносил. Мне хотелось есть, но сейчас было не до того. Почистив зубы, я легла в постель.

Я слышала, как Фрэнклин вошел в спальню и постоял около меня, но даже не повернулась. Я лежала лицом к стене.

— Я виноват, Зора, действительно виноват.

Я не ответила, но мне было горько, очень горько.

Не знаю, сколько он так простоял надо мной, но проснувшись утром, я поняла, что рядом его нет. Сердце у меня заколотилось; меня сверлила мысль: неужели он ушел? Эта мысль, признаюсь, доставила мне огромное облегчение. Я спустила ноги с кровати, и они наткнулись на что-то теплое. Взглянув вниз, я увидела Фрэнклина; он свернулся на полу на одеяле.

Фрэнклин не разменял свой чек и в понедельник. Но теперь я знаю, почему. Во вторник утром я, уходя на работу, запирала входную дверь. Тут ко мне подошел приятель Фрэнклина Джимми. Фрэнклин отправился на работу без четверти семь, как обычно.

— Привет, дорогуша, Фрэнклин дома?

Я выключила „Вокман" и сняла наушники:

— Нет, он на работе, Джимми.

— Отлично! Значит, его снова вызвали. Слава Богу! Терпеть не могу, когда он без работы. Он ведет себя, как большой ребенок, правда?

— Похоже, — только и сказала я. Без работы? Почему же он мне ни слова об этом не сказал? Тут я сообразила, что могу кое-что вытянуть из Джимми.

— Да, а сколько дней он без работы, Джимми?

— Да уж с неделю вроде. Когда я его видел в прошлый вторник, с ним хрен знает что творилось. Прости мои выражения, дорогуша. Он только и думал, что о тебе да о твоей квартплате. Как бы ты не решила, что он ни к черту не годен и тебе не пара. Мужику так втюриваться не след, хотя, чего врать, ты, конечно, баба что надо! — Джимми издал одобрительный возглас, и лоб у него наморщился. Пояс на брюках болтался у него где-то под животом. На него без смеха смотреть невозможно. Я знаю, чем он зарабатывает на жизнь, Фрэнклин мне говорил. Но к нам он эту дрянь никогда не приносил, даже не заикался об этом. Джимми казался мне человеком, не нашедшим места в жизни.

Быстро попрощавшись с ним, я вскочила в автобус. У входа в „Макдональдс" так и кишели детишки: школа была напротив. Я решила перекусить. Почему Фрэнклин не рассказал мне об этом? Зачем обманывать меня? Значит, он не верит, что я способна понять его. Как же так? А я-то думала, что он ничего от меня не скрывает.

Коридоры в школе казались сегодня особенно длинными. Стерильно длинными. Хотя сотни ребят сновали взад и вперед или стояли вдоль стен, облокотившись на серые дверцы шкафчиков для одежды, мне чудилось, будто все это — замедленная съемка. Мне совсем не хотелось работать, но я вошла в свой класс и села. Мои восьмиклассники хором поздоровались со мной. Я потянулась за своим кейсом, но его не было. Час от часу не легче! Где это меня угораздило его оставить? Я стала вспоминать весь путь от автобуса. Нет, когда я сошла, он был у меня в руках, это я хорошо помнила. Значит, „Макдональдс". Точно. Плохой знак, Зора, если ты уже оставляешь вещи. Зачем ему работать строителем, раз его то и дело вышибают с работы? Неужели нельзя чем-то еще зарабатывать на жизнь? По крайней мере, пока он не пойдет учиться? Я твердо знаю одно — нельзя позволять ему отыгрываться на мне за свои неудачи, а мне нечего снова принимать этот фенобарбитал, иначе я не справлюсь с его стрессами. Податься некуда. А тут еще это вранье. Терпеть не могу лжецов. Придется так и выложить это ему, чтоб все было ясно как день. Нечего таиться от меня; если мы собираемся проходить через это вместе, пусть найдет способ справляться со своими неудачами. Баста!

— Кто-нибудь может оказать мне любезность? — Поднялось не меньше шести рук. Я выбрала мальчика, который учился у меня еще в седьмом классе. Лэнса.

— Я оставила свой кейс в „Макдональдсе". Скажи там, что я твоя учительница. Вот записка и пропуск.

— Я мигом, — сказал Лэнс и гордо вышел из класса.

— Ну как дела? — обратилась я к детям с наигранной бодростью.

— Еле дышим, — проорала половина класса.

— Совсем доконали, — взвыли остальные.

— А мне хоть бы хны, — засмеялась одна латиноамериканка. — А у вас здорово вымотанный вид, мисс Бэнкс. Что это вы ночью делали, а?

Половина класса загоготала. Я пыталась изобразить улыбку, но мне было не до веселья. Последние три ночи я, в общем-то, глаз не сомкнула.

Я раскрыла журнал. К моему удивлению, Лэнс вернулся с кейсом еще до звонка на первую перемену. Урок тянулся мучительно долго, а я так добивалась этого урока. Я только-только получила помещение, которого очень ждала. Прекрасная акустика. Бетонные стены и громадные окна. Для уроков музыки лучше не придумаешь. Бетховен, Брамс, Шуберт звучали здесь дивно. А Леонтин Прайс? Боже, я часами могла сидеть здесь и слушать. Конечно, моих восьмиклассников не заставишь любить такую музыку. А вот если бы я поставила Брюса Спрингстина, они бы взвыли от восторга. Я сама любила Спрингстина и до конца четверти собиралась сделать им сюрприз и принести его записи.

— Итак, — обратилась я к классу, — меня зовут мисс Бэнкс.

— Мы знаем, — отозвался кто-то.

— Ну и отлично. А теперь скажите мне что-то, чего я не знаю. Почему вы здесь? — Интересно, где сейчас Фрэнклин и где он шлялся всю неделю, делая вид, что идет на работу.

— Потому что нас наказали!

— Потому что вы должны быть здесь!

— Ну, это неправда, сами знаете. Так вот, послушайте, как я обычно веду уроки. Договоримся сразу: если вам скучно, скажите мне, ясно?

— Мне скучно, — крикнул кто-то.

— Только чур не сегодня, — возразила я, снова пытаясь улыбнуться. — Я хочу познакомить вас с лучшей музыкой мира. — О Господи, только бы не сейчас!

Не меньше пятнадцати ребят из тридцати шести издали тяжкий вздох.

— Кто слышал о Чайковском, Брамсе, Шуберте или Бетховене?

Поднялось рук пять.

— А кто слышал о Глэдис Найт, Брюсе Спрингстине, Дуби Бразерс?

Лес рук и дикие вопли.

— Ладно, ладно, вот что мы сделаем: вы услышите всю эту музыку и кое-что еще. Я хочу научить вас слушать музыку и понимать основы нотной грамоты, так что вы сможете даже записывать собственную музыку. Но у музыки большая история, и я попытаюсь сделать ее для вас как можно более интересной.

— Мы уже это слыхали! — крикнул кто-то.

— Я похожа на скучную учительницу? — я намеренно надела прямую джинсовую юбку, ярко-розовую блузку, босоножки и большущие серьги. Я совсем не хотела походить на зануду.

— Нет, выглядите вы что надо. А сколько вам лет, мисс Бэнкс?

— Это имеет значение?

— Никто из учителей не говорит, сколько им лет. Вы-то знаете, сколько нам. Это что, секрет?

Все-то им надо знать.

— Тридцать.

— Вы кажетесь моложе!

Признаюсь, я была польщена. Иногда эти ребятишки облегчают мне существование. Спасибо им за это.

Я заглянула в свои записи, чтобы придерживаться своего плана.

— Какую музыку вы обычно слушаете, или это глупый вопрос?

— Рок! — прогремели одни.

— Рэп! — завопили другие.

— Душевную!

— А кто из вас любит петь?

Поднялось несколько рук.

— А кто умеет играть на музыкальных инструментах?

Ни одной руки.

— А кто хочет научиться играть?

Чуть ли не полкласса подняли руки.

— Ну и хорошо, — сказала я. — Ну а теперь, кто знает, что такое концерт?

Все молчали.

— А что такое увертюра?

Гробовая тишина.

— А симфония?

Кое-кто неуверенно поднял руки. Я вздохнула. Энтузиазма у меня поубавилось.

— Сегодня мы послушаем несколько струнных произведений. — Я взглянула на класс, а затем уткнулась в план.

Видит Бог, сегодня мне совсем не хотелось беседовать с ними. Поэтому вместо того, чтобы четверть часа слушать Бетховена, а потом говорить им о музыке, как о живом искусстве, я достала кассету Джорджа Бенсона и вставила ее в магнитофон. Сначала их физиономии вытянулись, затем расплылись в улыбке, потом все легли на столы, покачивая плечами и прищелкивая пальцами в такт музыке.

Я уже подготовилась к разговору с Фрэнклином, и когда ключ щелкнул в замке, сердце мое учащенно забилось.

— Привет, — сказала я, полагая, что такое сухое приветствие насторожит его, но он расплылся в улыбке.

— А ну-ка угадай, бэби!

— Что? — это был даже не совсем вопрос, скорее вызов.

— Я наверное приступлю через день-другой к новой работе. Тогда будет все, как надо. Без дерьма. Город уже выделил средства под офисное здание — прямо здесь, в Бруклине. И деньги платят хорошие. Правда хорошие. Так что день рождения за мной. Что бы ты хотела? Ну, говори, не бойся!

Я и сама не заметила, как рот у меня растянулся до ушей. Фрэнклин излучал счастье; он снова был тем, в кого я влюбилась с первого взгляда. Ямочки на щеках обозначились, как прежде, а я не замечала их уже больше недели. Чем дольше я смотрела на него, тем яснее понимала: не будет никакого толку, если я выложу ему, что знаю, как его вышибли с работы; я сочла за лучшее придержать язык.

— А как насчет скачек? — спросила я.

Фрэнклин подошел ко мне и положил мои руки себе на пояс, потом обнял меня и прижал к себе.

— О чем разговор! Ты устала?

— Нет. А ты?

— Устала, устала! Разве ты не хочешь прилечь со мной?

Я зевнула.

— Я, пожалуй, не прочь полежать с тобой несколько минут.

Мы разомкнули руки, и Фрэнклин повел меня к кровати. Я была почти счастлива, но на дне души что-то еще копошилось. Правда, Фрэнклин сделал все, чтобы развеять это.

В среду я совсем раскашлялась. Ученики уговаривали меня идти домой. Но я держалась, пока не начался озноб. Меня бросало то в жар, то в холод, и я едва могла держать мел в руках. Добравшись наконец до дома, я рухнула на кровать и прослушала автоответчик. Звонила Джуди, сказала, что ее поездка откладывается, но почему, не объяснила.

Часам к пяти я едва дышала. Когда Фрэнклин вернулся и увидел, что со мной, он принялся меня лечить. Сделал горячий чай с медом и хотел было плеснуть туда „Джека Дэниэла", но я не разрешила. Я проснулась в начале десятого и тут только вспомнила, что собиралась пойти послушать эту группу. Черт побери! Пришлось попросить Фрэнклина позвонить им и все объяснить. Я намазала под носом „Викса" больше, чем Фрэнклин втер мне его в грудь и спину, меня не покидала мысль, что я разболелась не случайно. Наверное, еще рано мне идти на прослушивание. В конце концов, я только со следующей недели начинаю брать уроки вокала.

Я провалялась в постели два дня. В школу я идти не могла, даже если бы хотела. Фрэнклин делал мне горячие ванны с солью Эпсома, поил меня куриным бульоном с лапшой и накачивал чаем и соком. Он даже причесывал меня. В такие минуты нельзя не возблагодарить судьбу за то, что рядом с тобой любящий мужчина.

— Стало быть, вы приятельница Эли? — спросил Реджинальд.

— Да, хотя не видела его целую вечность.

— Он только что уехал в Сан-Франциско.

— Вот так так! И когда?

— На прошлой неделе. Он будет гастролировать весь год с балетной труппой.

— Бог ты мой, он мне ни слова об этом не сказал.

— Ну ладно. Расскажите мне немного о себе, Зора.

— Что вас интересует?

— Откуда вы? Сколько лет поете? Где пели? Почему считаете, что вам нужны уроки? Какого рода пение вам ближе всего? Ваши жизненные цели? И все в таком духе.

— Понятно. Родилась я в Толедо, штат Огайо, и с малолетства пела в баптистской церкви.

— А соло?

— Не реже одного воскресенья в месяц.

Реджинальд слушал и кивал головой.

— Пою я, наверное, лет с десяти или с одиннадцати. Надеюсь, что со временем буду петь профессионально. Больше всего люблю ритмы и блюзы, но не меньше люблю импровизировать на темы джаза и народных мелодий. Поэтому я и здесь, хотелось бы как-то овладеть всем этим. Ну и, конечно, научиться владеть голосом.

— Вы раньше учились?

— Только в школьном хоре.

— Конкурсы дарований?

— Два раза, когда училась в школе. Оба раза первое место.

— А теперь скажите мне, кто ваши любимые певцы?

— Это очень сложный вопрос. Я почитаю многих. Люблю Джоан Арматрейдинг и Нэнси Уилсон, Чака Хана, Лауру Ниро, Арефу, Сару Воген, Джонни Митчела. Хватит?

— Начинаю понимать. Слушайте теперь, как я работаю. Занятия раз в неделю; первые три недели или около того мы будем отрабатывать дыхание. Вы писали, что преподаете музыку, — у вас есть пианино?

— Есть, — я улыбнулась, вспомнив, как его получила. Ах, Фрэнклин, Фрэнклин. Видит Бог, как я люблю тебя.

— Прекрасно. Вам придется много заниматься дома. Кроме того, техникой дыхания вы будете овладевать на протяжении всего курса. Двадцать минут каждый раз. Минут пятнадцать гаммы, а остальное время — пение. Сейчас представьте себе, что вы воздушный шар, наполненный воздухом.

— Прямо сейчас?

— Вам нужно другое время?

— Я не знала, что мы сразу начнем занятия.

— А чем же, вы думали, мы будем заниматься?

— Побеседуем.

— Я учу вокалу, а не беседую.

— О'кэй. Так чего вы от меня хотите, повторите, пожалуйста. — Я чертовски нервничала, чувствуя, что не готова к этому.

Он указал на мой живот.

— Я хочу, чтобы все перешло в диафрагму, вот сюда, и чтобы живот у вас стал, как у беременной. А потом сделайте выдох, так, чтобы живот прилип к спине. Мы будем повторять это быстро и медленно. Задача в том, чтобы научить вас контролировать брюшные мышцы. Как только вы этим овладеете, а это, смею вас уверить, будет не завтра, вы сами увидите, насколько вам легче петь. Вы быстро устаете от пения?

— Я даже не знаю. Никогда не пела слишком долго.

— Ладно, сейчас посмотрим.

Я попыталась сосредоточиться, но мне было трудно так дышать. Реджинальд все время корректировал меня, и наконец я совсем выбилась из сил.

— Я попрактикуюсь дома.

— Я вас предупреждал, что это дело времени.

Но я очень расстроилась, потому что не сразу все получалось. А я хотела, чтобы это было сейчас же.

— Ну ладно, спойте что-нибудь, — сказал он.

— Спеть?

Он посмотрел на меня с недоумением, будто я сморозила глупость.

— О'кэй. — Я откашлялась, чтобы прочистить горло. Потом открыла рот, но не могла исторгнуть ни звука. Такого со мной еще не случалось.

— Сделайте глубокий вдох и попытайтесь расслабиться, — сказал Реджинальд.

Легко ему говорить! Четыре раза я пыталась начать „Восприми чудо" Лауры Ниро, прежде чем что-то начало получаться. С грехом пополам я добралась до конца. Пот с меня тек ручьями.

— Неплохо, — заметил Реджинальд. — В дальнейшем, особенно работая над каждой песней, мы будем уделять особое внимание вашей позе, постановке головы и всему, что необходимо на сцене. Приносите на урок кассету, чтобы записывать каждое занятие. Вы должны следить за тем, что мы делаем, и через несколько месяцев увидите результаты. Позвольте мне предупредить вас: если вы недостаточно серьезны, дорогая ученица, и не готовы по-настоящему работать, я вас выгоню. Все ясно?

Я кивнула. Он говорил, как настоящий учитель, но по дороге домой меня не покидало ощущение, что у меня на щеках появились ямочки, как у Фрэнклина. Очень уж подергивались лицевые мышцы. Я думала только о том, что сделала первый шаг и все это — только начало.