Дела житейские

2

Не спрашивайте, с чего я выкинул такой дурацкий номер. Постучал к этой женщине ни свет ни заря с идиотским вопросом:

— Вы пьете кофе? Мне целый день было нечего делать. Вчера вечером Винни позвонил мне и сказал, что работы в этом доме три дня не будет. Нет материалов. Мне это как снег на голову: деньги позарез нужны. Я обещал Пэм притащить сотню к пятнице. Опять буду выглядеть как кретин. Надоело все это до чертиков. Пэм считает, что я хочу ей досадить, а потому так мало денег даю на детей. Нельзя же дать то, чего у тебя нет.

Я встал около шести, сделал приседания и отжимания, чтобы взбодриться, и отправился в лавочку за черным кофе, как обычно по утрам. Но что-то толкнуло меня заказать два, а не один. Я и с женщиной-то этой не знаком, может, она обалдеет, если я подвалю, но почему-то я решил попытать счастья.

Она открыла дверь, и я сразу понял, что ночь она провела не больно хорошую. Но она все равно и без всякого макияжа выглядела неплохо. Кожа у нее, что твой Липтоновский чай. Из-под тонкого розового халатика так выпирали соски, что у меня в брюках зашевелилось.

— Я вас разбудил?

— Конечно. Что-нибудь случилось?

— Да нет. Я просто подумал, что вы не успели еще распаковаться, и решил, как джентльмен, принести вам чашечку горячего кофе. Ну, чтобы день хорошо начался.

— Вы что-нибудь уже приняли, да?

— Я, дорогуша, наркотиками не балуюсь. Завязал. Вообще это гиблое дело. Вот „Джека Дэниэля" и „Хейнекен" люблю. Вы что-то не ахти как выглядите. Что, тяжелая ночка?

— Премного благодарна. А выгляжу я всегда одинаково, пока не приведу себя в порядок.

Она повернулась ко мне спиной. Да, костлявой ее не назовешь. Не чета всем этим бабам, что корчат из себя манекенщиц. Им кажется, что они раскрасавицы, а по мне, так просто тощие, как с голодухи. Любой мужик на самом деле любит, чтоб на костях еще и мясцо было. Зора села на пол у стены. Халатик не прикрывал колен, и я увидел, что ноги у нее волосатые. Она перехватила мой взгляд, сдвинула колени и натянула на них полы халатика.

— Спасибо за кофе.

— Не стоит!

Черт побери, утром ее голос ниже моего. Готов поклясться, она действительно поет. Она запустила пальцы в свои короткие волосы. Похоже, что это настоящие, а не искусственные завитушки, как у каждой второй девицы. Она сняла крышку с кофе, а я сел рядом с ней. Она не пошевельнулась. Женщины вообще-то побаиваются меня, потому что я такой большой. Будто обязательно должен вести себя как разбойник.

— Вам что, на работу сегодня не надо? — спросила она.

— Я несколько дней буду без работы. Материалы не подвезли.

— Правда? — Она сделала глоток кофе. — Ну, это просто бурда. Сейчас приготовлю получше.

Она поднялась и пошла к умывальнику. Она где-то под метр семьдесят и весит, должно быть, килограммов пятьдесят пять, не меньше, но двигается грациозно, как газель в „Диком царстве". По-моему, людям надо быть ближе к животным, больше доверять инстинктам и брать на себя поменьше ответственности. Если бы так и было, я бы сейчас поднялся, пошел за ней, заставил ее повернуться и посмотреть мне в глаза, а потом поцеловал бы ее. Но так как мы не животные, я только спросил:

— Ну как прошла первая ночь?

Она резко повернулась и одарила меня таким взглядом, будто я предложил ей лечь со мной или что-то в этом роде. Потом оперлась на одну ногу и тяжело вздохнула.

— Это, конечно, не мое дело. Я просто так спросил.

— По правде говоря, всю ночь глаз не сомкнула. Надо привыкнуть к новому месту.

— А где вы спали?

— На полу.

— А где же ваша кровать?

— Да там. Вон доски у стены. Это кровать-платформа. Но старый матрас я выбросила, а новый еще не купила.

— Вы сами соберете ее?

— Вряд ли. Мне должен помочь приятель, он зайдет, как только полы высохнут. Как вы думаете, они уже просохли?

Приятель? Почему бы ей просто не сказать „мой парень"? Ох уж эти бабы! Вечно крутят да вертят. Я встал и пошел посмотреть пол. Он уже совсем просох.

— Еще не совсем сухой. Если не хотите портить его, лучше бы еще денек обождать. — Когда меня начинает так нести, значит, я ищу приключений на свою голову. Лучше в таких случаях мотать домой. Но я никак не мог.

— Еще целый день?

— Да нет, можете звать вашего парня.

Она как-то странно посмотрела и говорит:

— Я же сказала, это мой приятель.

Конечно, он приятель, а я кандидат в президенты. Потеха! У женщин не бывает приятелей-мужиков. И все же признаюсь, у меня от сердца отлегло. Вообще-то не похоже, что она врет, да и зачем ей лапшу на уши мне вешать? Хотя, черт побери, какое мне до всего этого дело? Что-то я начинаю не то нести. Какая мне разница? Пора бы сматывать удочки. Но я все никак не мог заставить себя уйти. Я всегда на поводу у своих инстинктов. И чутье, надо сказать, меня редко подводит.

— Что в этих коробках? А где ваш стереопроигрыватель? Уверен, что он у вас есть, раз вы певица.

— В основном здесь книги. Стерео есть; Эли соберет его потом.

— Должно быть, он и вправду хороший приятель.

— Да.

— Знаете что? Я, конечно, в ваши дела не лезу, но мне сегодня все равно нечего делать, так я мог бы вам помочь. У вас, я смотрю, книжные полки.

— Для них нужны болты. Спасибо за предложение, но Эли сделает все бесплатно.

— А я разве говорил о деньгах?

— Вы говорили, что не работаете задарма.

— Но, если помните, я сказал, что иногда могу позволить себе сделать даме любезность.

— А вам не кажется, что вы слишком увлеклись этим?

— Может, и так. А у вас есть инструменты — ну, дрель, отвертка, молоток?

— Нет.

— Так я и знал.

— Вы всегда так навязчивы?

Я только посмотрел на нее и ухмыльнулся. Это я-то навязчив! Да это вообще не в моем духе. Женщины обычно сами ко мне приходят. Но с этой все было как-то шиворот-навыворот. Что-то в ней возбуждало мое любопытство. Мне хотелось узнать, откуда она. Что делает в Бруклине. Есть ли у нее мужчина. А если есть, то где он, черт побери? Почему не помогает ей? Да ясно, нет у нее никого. Иначе какого хрена она первую ночь провела одна? Но мне-то что до всего этого? Одно я хотел бы знать: в самом деле она поет или просто треплется? Бабы есть бабы. Они тебе что хочешь наговорят, лишь бы произвести впечатление. Но с Зорой это как-то не вязалось. Вряд ли она интересуется, что я о ней думаю. И мне это даже нравилось. К тому же я впервые встретил женщину самостоятельную, которая ни на ком не висит. Да из-за одного этого она мне понравилась. Мы могли бы стать друзьями, если бы это, конечно, не ломало моих планов. Но я же говорил, что женщина не может быть другом. Она либо твоя баба, либо никто тебе.

Она принесла кофе в отличной керамической чашке. Что правда, то правда, вкус у нее есть. Я это понял по тем пожиткам, что перетаскивал сюда. У нее есть настоящие произведения искусства, а не потертые старые плакаты, которые обычно висят на стенах у баб, если у них вообще что-нибудь висит. И насчет кофе она права.

Кофе что надо!

— Послушайте, мне скоро на работу, — сказала она.

— Что за работа? Вы же вроде певица.

— Я действительно пою, но жить на это пока не могу. Я преподаю музыку в 189-й школе.

— То есть вы учительница младших классов средней школы?

— Вот именно. А сейчас мне надо принять душ. Так что спасибо за кофе и за готовность помочь. Вам пора идти. Пожалуйста.

— Я еще не допил кофе.

Я хотел как-нибудь расшевелить ее, убедиться, что ей хочется меня задержать. Может, так оно и есть, как знать. Иначе с чего бы она впустила меня в такую рань? Я проверял ее выдержку, и, надо сказать, пока она не сломалась. Она вела себя так, будто ей все без разницы, и в этом что-то было. Скорей всего, ей досадно, что я ее застал врасплох, без всякого марафета. А по мне, в этом тоже кайф.

— А когда вы домой приходите?

— Вам-то что?

— Я же предложил вам помочь распаковать эти коробки, чтоб вы здесь могли передвигаться и посидеть, наконец, на этом шикарном диване.

Она уставилась на меня, но потом взгляд ее стал мягче.

— Я соврала, — выдавила она.

— Наконец! Первая женщина, которая признается в этом!

— Вы меня простите?

— Пустое. А что вы не то сказали?

— Я в самом деле преподаю, но не в летней школе.

— Слушайте, я вовсе не хочу, чтобы вы думали, будто я из себя крутого мужика корчу или что-то в этом роде. Я правда хочу вам помочь. Неужели такие женщины, как вы, не могут спокойно принять от мужчины помощь?

Она снова на меня как-то странно посмотрела:

— Что значит „такие женщины, как вы"?

— Ну, наверное, независимые, что ли.

И тут она улыбнулась, а во мне аж все перевернулось: такая это была улыбка. Закачаешься?

— У меня куча дел в Манхэттене, но к шести я буду дома.

— Я приду.

— Ну, раз уж мы все обсудили, может, вы все же уйдете? Мне надо принять душ.

Я рассмеялся:

— Разве вам не нужно потереть спинку?

Она снова выкатила на меня свои карие глазищи, но я-то чувствовал, что сунься я в ванную, она бы меня не прогнала. А будь мы тиграми, мы не играли бы в эту идиотскую игру.

— Пожалуйста, не обижайтесь, это я так ляпнул. Спасибо за кофе. Удачи вам. До скорого свидания!

День тянулся жутко долго. Два часа я провел в спортивном зале: качал мышцы, поиграл немного в гандбол, попарился, малость вздремнул; потом пошел домой и начал столярничать. Я разглядывал здоровенный пень, который притащил несколько недель назад, чтобы сделать из него столик. Я уже ошкурил его, он был сухой, хоть сейчас приступай; минут двадцать я рассматривал его поверхность — гладкую-прегладкую, совсем как ее кожа. Но никак я не мог сосредоточиться: Зора не выходила из головы. Плохи твои дела, Фрэнклин. Опять ищешь приключений! Как кобель почуял сучку, и хвост по ветру. Но на этот раз я чувствовал, что дело здесь не только в течке. Было в этой женщине что-то притягательное, правильное, что ли, и это пугало меня. Вот так, бывало, я и попадал на рельсы; не шевельнешь ни рукой, ни ногой, а на тебя уже мчится грохочущий состав. Все повторяется. Боже упаси! Только не сейчас! Впрочем, она учительница и считает небось, что я ей неровня. Но главное, черт побери, Зора — даже не знаю ее фамилии — совершенно не вписывается в мои планы на будущее. Хватит! Да и живет она слишком близко, чтобы крутить с ней любовь. Да провались она пропадом! Пусть этот ее Эли, или как там его, помогает ей обустраиваться на новом месте, раз уж он такой распрекрасный приятель.

Я вышел на лестницу, решив развеяться и глотнуть свежего воздуха. На крыльце сидел Лаки, и вид у него был грустный.

— Что случилось, старина? — спросил я, хотя и сам все отлично знал.

— Эта кобыла Леди Либра пришла четвертой из пяти.

— И сколько?

— Даже говорить не хочу, приятель, — пробормотал Лаки, махнув рукой.

Я бы не удивился, узнав, что он обчищает своих стариков в богадельне. Я по пальцам могу сосчитать дни, когда он выигрывал. Мне опротивело сидеть с ним и смотреть, как он предается унынию, и я поднялся к себе и открыл пиво. Здесь было хорошо и прохладно. Прошлой зимой я ремонтировал одну контору, так там решили избавиться от старых кондиционеров, и я приволок пару домой. Второй по сей день валяется в моей кладовке. Все со смеху умирали, когда я пытался продать его.

Я врубил ящик, скинул промокшую от пота одежду и бросил ее посреди комнаты. Взяв „Дейли ньюс", я протащил ящик через холл и поставил его в ванной. Сукин сын, с которым я делю квартиру, протянул в ванной веревку и всю дорогу вешает на нее свои шмотки. Я их постоянно срываю. Этот засранец изводит мою туалетную бумагу и мыло, а на ночь сует свою вонючую челюсть в стакан с водой. Тысячу раз я материл его за это, но он калека, и врезать ему я не могу. Теперь я все свое барахло держу в комнате. С этим дерьмом приходится мириться, раз уж ты живешь в общаге.

Пот так и струился с меня. Я потянул воздух носом. Прямо скажем, от меня пахло не розами. Я забыл опрыскаться дезодорантом после спортзала. Бросив газету на пол, я залез под душ и тщательно намылился „Лайфбай". Сегодня, как никогда, я хотел быть абсолютно чистым. Из ящика донесся шум, и я вылез из ванны, чтобы найти нужную станцию. Когда-нибудь я доиграюсь, и меня убьет током. Послышался голос доктора Руфи. Иногда мне нравится слушать ее радиошоу, но сейчас от разговоров о том, как надо любить, у меня уши вянули. Я без нее знаю, как удовлетворить женщину; поэтому я перескочил на другую программу и прибавил звука. Исполняли отрывок „Рабочий" из нового альбома Ашфорда и Симсона „Уличная опера". Это лучшая сторона. Музыка у них что надо, и Валери поет не слабо.

Я кончил мыться, ополоснулся, замотал полотенце на бедрах, взял ящик и газету, пошел в свою комнату и мокрым бросился на кровать; у меня такая привычка: обсыхать, не вытираясь. Вырубив приемник, я включил телевизор и тут заметил, что у меня грязь под ногтями. Я потянулся к туалетному столику и достал пилочку для ногтей. Только час дня. Что за черт!

Одно мне ясно: если Винни не заплатит мне завтра, посмотрим, какую работу мы начнем через три дня. Ах, этот чертов итальянец.

— Фрэнки, дорогой, разве я не забочусь о тебе? — спрашивает он меня по крайней мере раз в месяц.

А я ему:

— Еще бы, лучше родной матери.

Что правда, то правда. Деньги он мне подкидывает без всяких оформлений и наличными. Но если этот макаронник хочет, чтобы я работал на его новостройке, пусть раскошеливается. Пятьдесят баксов в день. Да можно ли на это прожить? А мне еще на детей надо. Я не могу себе позволить с бабой переспать, вот до чего дошло.

Пиво кончилось, и заныли плечи. Пришлось подняться и растереть их „Бен-Геем". Я и себе плеснул глоток. Взглянув снова на часы, я прилег и закрыл глаза. Когда я проснулся, было только два. В телепрограмме не было ничего, кроме мыльных опер. Ни одной баскетбольной игры до осени. Лето будет долгим. Бейсбол я терпеть не могу. Особенно „Янки". С тех пор как ушел Регги Джексон, это не команда, а дерьмо. Если они вернут Регги и удержат этого бешеного Билли Мартина, у них есть шанс победить и вернуть себе место в таблице.

Захотелось чего-нибудь пропустить, и я решил сходить в бар. Меня снова прошиб пот. Я включил кондиционер, прыснул в лицо одеколон для бритья и надел чистую белую рубашку и брюки.

Уже на полпути к бару я сообразил, что надо посмотреть, сколько у меня денег. В портмоне оказалось семьдесят пять долларов. Из бара доносилась музыка. „Загляни на минутку" всегда был битком набит в любое время дня. Черт, пол-Бруклина безработные. Когда я вошел, все было тишь да гладь. По пятницам вечером туда не продерешься. Этот небольшой кабак, выступающий прямо из стены, лучший в Бруклине. Многие из черных, особенно те, кто недавно сюда переехал, считают зазорным ходить в этот кабак. Все эти педики и черные юппи разодеты в тряпки от Гуччи да Ив Сен-Лорана. Разъезжают на БМВ в черных очках-консервах. И все на одно лицо. В полупальто Поль Стюарт. От них прямо мутит. Это точно, что в „Загляни на минутку" нескольких человек пристрелили, но я хожу туда два года и ни разу не сталкивался ни с чем таким.

Я сел за стойку и заказал „Джека Дэниэла", надеясь, что не столкнусь с Джимми, но, видать, слишком многого хотел. Только я успел покрутиться на табурете и оглядеться вокруг, Джим уже тут как тут.

— Братишка, — говорит и хлопает меня по плечу. А оно у меня болит от укладки растреклятых полов. — Как делишки?

— Ничего, брат, сам знаешь. — Я сделал глоток. — Бьюсь. Хочешь жить, умей вертеться. — Люблю с Джимми потрепаться.

— Вот и я верчусь, парень. Работа есть работа, как на это ни смотри. Ты последние дни Шейлу не видел?

Я покачал головой и одним махом покончил со стаканом. Мне стало так хорошо, что я заказал еще. Больше четырех я себе не позволяю. А когда с наличными туго, я пью пиво, а не то покупаю пинту, иду домой и там поддаю и смотрю телевизор. Просыпаюсь, когда программа уже кончилась или передают утреннюю молитву.

Джимми сел на табурет рядом со мной.

— Эта сука должна мне сотнягу, а я едва жив. Мне на опохмелку двадцатку надо. У тебя не найдется до конца недели, а, братишка? Гад буду, если не отдам, ты же меня знаешь.

Я уж давно понял, к чему Джимми клонит. Впрочем, у него всегда одно на уме. Но этот жиртрест — мой кореш со школьной скамьи. Мы дразнили его, потому что у него с пятнадцати лет были седые волосы. А сейчас у него вся голова седая. Из-за этого к Джимми всегда клеились бабы, но старше. Я ему тогда страшно завидовал.

— По-настоящему понимаешь, что это такое, когда имеешь дело с тридцатилетней. Особенно с рожавшей. Эти умеют задать жару!

Когда он особенно расходился, я врезал ему по шее. Мне еще тогда только сны снились. Однако, надо сказать, все эти бабы дорого ему обошлись. По последним данным у Джимми пять или шесть детей во всех пяти районах Нью-Йорка. Он всегда был дубиной. Только в этом мы и не схожи. Я вылетел из школы не потому, что был тупицей. Просто мне надоело, что все ко мне лезут. В семнадцать лет я начал почитывать словарь, так что, став постарше, не производил впечатление слабоумного, но дошел я только до буквы К. В словаре до хрена мудреных слов. Нынче Джимми делает то, чего от него и ожидали: бьет баклуши. Вообще-то он поторговывает наркотиками, но это так, ерунда. Скажу только одно: он не такой подонок, как другие зверьки. Он всучивает свою дрянь не детишкам и девчонкам, а только настоящей наркоте, которая без этого не живет. А поскольку героин нынче не в моде, Джимми пробавляется „кокой". Мне говорили, что ее теперь курят. От Джимми я знаю, что он этим не злоупотребляет, должно быть, так оно и есть, поскольку этот засранец такой же толстяк, как и раньше.

Джимми склонился над стойкой, положив двойной подбородок на толстенный кулачище.

— Купи мне выпить, Фрэнки.

Я только глянул на него.

— Если бы у тебя была настоящая работа, ты бы, мудозвон, не клянчил бы выпивку.

— Ради Бога, Фрэнки, кончай. Не сегодня. Я чертовски устал, мне надо идти, а у меня колотун. Я придушу Шейлу, если увижу ее.

Я вытащил двадцатку и сунул ему.

— Чего будешь пить?

— Чивас, братишка. Спасибо.

Я заказал выпивку, и получив ее, он одним махом все выпил.

— Ты видел повторные игры, старина? Что ты об этом думаешь?

— Ты прекрасно знаешь, Джимми, что я никогда не пропускаю повторные игры. Ты, как всегда, задаешь идиотские вопросы. Лейкеры надрали задницу Филадельфии.

— Да, а Никам бы парочку Каримов.

— Ну, Никам нужно не только это. Вот если бы Хью отделался от этого ублюдка-центра, у них был бы шанс выиграть. Он блефует и боится прыгать. Ты его когда-нибудь видел в рекламе? То-то! Галф и Вестерн должны бы себе это на ус намотать. Им бы сделать из него модель 1982. И набрать молодых парней, у которых по ночам стоит.

— Н-да, Л.А. прихватил бабки и смотал, не так ли?

Я промолчал. Не люблю, когда несут что ни попадя, лишь бы нести. Повторные игры — уже дело прошлое, а настроение у меня было не баскетбольное. Эта баба так и не шла у меня из головы, и готов побиться об заклад, когда я взглянул на бутылки позади бара, она восседала на „Уайт Лейбле". Вот так дела! Именно сейчас мне все это никак не нужно. Избави Боже! Только не сейчас. У меня прорва других дел. Хотя, чего греха таить, немного повеселиться с такой кралей было б неплохо.

— Ну, до скорого, старина, — бросил Джимми, соскальзывая с табурета.

Я кивнул.

Разделавшись с третьим стаканом, я решил, что надо отнести Пэм денег. А отсюда пора сваливать. Я дошел до банка, снял оставшиеся сорок долларов и добавил двадцатку. Что-то — лучше, чем ничего. Дорога к новостройке, где жила Пэм с ребятишками, шла через парк. Терпеть не могу эти новые микрорайоны, и мысль, что мои дети растут в таком месте, приводила меня в бешенство. Трясись черт знает куда, и никому до тебя дела нет. Только пацаны сидят и всем видом показывают, что клали они на всех. Я так же по-идиотски вел себя, и вот куда меня это привело.

Я толкнул стальную коробку двери и насчитал три пулевых отверстия в пуленепробиваемом стекле. В подъезде воняло мочой. Стараясь не дышать, я вошел в лифт. В углу валялись скомканные пеленки, от них несло, рядом каталась пустая бутылка „Фандерберда", а в луже мочи стоял старый телевизор. Неужели я действительно жил здесь шесть лет тому назад? Тогда, правда, было далеко не так плохо. Похоже, все здесь становится хуже год от года, и никому до этого дела нет. Пэм могла бы найти что-нибудь получше; уж слишком она прижимиста. Сто девяносто восемь долларов за такое? Моя комната, по крайней мере, чистая. Как я знаю от Дерека, она работает по ночам в какой-то брокерской конторе; кажется, с компьютером. И что она делает со всеми этими деньгами? Ума не приложу. И что еще впереди? Если с одним из ребят случится беда, она первая удивится.

Она открыла, точнее, заполнила собой дверь.

— Как жизнь? — спросил я. — Вот, решил заскочить и принести денег.

Она схватила баксы и подвинулась. Я уселся за кухонный стол.

Все та же ободранная клеенка, в раковине грязная посуда, а пол такой, будто его не метут неделями. Она не меняется, подумал я, глядя, как она пересчитывает деньги.

— Это все, что ты заработал?

— Видишь ли, Пэм, меня на несколько дней оставили без работы, ну, и в общем это все, что я заработал. Так оно и есть.

— Всегда одно и то же. Надо найти работу получше, вот что.

— А что, ты думаешь, я пытаюсь сделать?

— Значит, не очень пытаешься.

Меня так и подмывало врезать ей.

— А что тот мужик, за которого ты, я слышал, собираешься замуж?

— Можешь не беспокоиться. Уж если я соберусь за кого-нибудь, ты первым об этом узнаешь.

— Кому хочу, тому и даю, а?

— Не твое дело, Фрэнклин. Он для детишек делает больше, чем ты, это уж как пить дать.

— Кстати, а где детишки?

— В лагере.

— Ты как всегда стараешься сплавить их куда-нибудь.

— Если хочешь знать, в лагере им нравится, и это лучше, чем шляться все лето по улицам. Микрорайон не стал чище, разве не видишь?

Если я что и видел, так это то, что ее разнесло кило на сто двадцать. Ума не приложу, что это у нее за мужик и что он в ней находит. Я уж и сам не могу вспомнить, что я в ней тогда нашел. А сейчас на нее глаза не смотрят. Просто стыд, как некоторые бабы позволяют себе распускаться. Казалось бы, хотят прилично смотреться не для одних только мужиков, но и для себя самих. Черт побери, я хожу в спортзал и от этого хорошо себя чувствую. А то, что бабы балдеют от моего тела, это не моя вина.

Пэм пристроилась, как обычно, перед телевизором; ела картофельные чипсы, пила содовую и вязала. А я все сидел за кухонным столом, глядя на перечницу и солонку, которые купил десять лет назад. Наконец я поднялся и пошел к двери.

— Передай привет ребятишкам и скажи Дереку, что в конце недели мы сходим покидать мяч. На следующей неделе постараюсь принести еще денег.

— Ах, скажите пожалуйста! — Она отправила в рот новую порцию чипсов.

Когда я выходил, она даже не шелохнулась. Я с шумом захлопнул за собой дверь.

В четыре я смотрел по телевизору „Любовные связи". Интересно, правильно ли я поступаю? Если нет, по крайней мере, мои мотивы ясны как день: я полез не в свое дело и теперь это понял.

В половине пятого я посмотрел „Народный суд" и „Живи на пять" с распрекрасной Сью Симмонс. В двадцать минут седьмого я решил: она догадалась, что я не приду, и ей все ясно. В животе у меня забурчало. В доме хоть шаром покати, да и неохота готовить на этой маленькой раскаленной плитке. Так что я натянул чистую майку и пошел за едой в китайский ресторанчик. Только я свернул за угол, как нос к носу столкнулся — с кем бы вы думали? Черт!

— Вы что, передумали? — спрашивает она.

— Просто закопался, — слышу собственный голос.

— Могли бы позвонить.

— Я не помню вашей фамилии.

— Бэнкс. Зора Бэнкс.

Она была чертовски хороша. Еще лучше, чем раньше.

— Я изо всех сил старался успеть к шести, но у меня были важные дела, и все очень затянулось.

— Но это вообще необязательно, — бросила она.

— Одно обязательно — не забыть подохнуть.

— Я с самого начала была против. Это вы настаивали, Фрэнклин.

Так оно и есть. Черт бы все побрал! Разве она виновата, что я от нее заторчал, а мне сейчас заводиться никак не след, хотя вообще-то меня хлебом не корми, дай завестись, но вот только не сейчас и не таким образом.

— Извините, что я спутал ваши планы.

— Вы ничего не спутали, просто я не успела сделать все, что хотела. А по-честному, я торопилась домой к шести, чтобы вы не болтались здесь, поджидая меня.

Правильно. Вали все на меня. Но она права. Пообещав что-то сделать, я обычно делаю. Но какого хрена я сейчас-то здесь ошиваюсь? Терпеть не могу это дурацкое чувство вины, но мне уж очень не хотелось, чтобы она обо мне думала как о ненадежном сукине сыне.

— Знаете что, вы подождите, пока я тут с едой разделаюсь, а еще лучше, я забегу через несколько минут.

— Фрэнклин, правда, вы вовсе не обязаны что-то делать. Я же вам говорила, что Эли поможет мне.

— Ладно, я только сбегаю домой за инструментами, перекушу и приду. Идет?

— Вы говорите так, будто оправдываетесь.

Она улыбнулась и ушла. О'кэй. Поделом тебе. Все, что мне остается, это проглотить пилюлю и отваливать домой. Проще простого.

Я вернулся домой, наспех поел, выключил кондиционер, выскочил на улицу, прошел несколько кварталов до ее дома и позвонил. Бог ты мой, она сбежала по лестнице в своем китайском халатике и выглядела потрясающе! Даже не знаю, было ли у нее что-нибудь под ним. Брюки у меня так и затопорщились.

— Ну как у вас день прошел? — задал я идиотский вопрос, чтобы хоть как-то снять напряжение, возникшее еще утром.

— Все в порядке.

— Так с чего лучше начать — с кровати, книжных полок или стерео? Командуйте!

— Вы уверены, что хотите этим заняться?

— Но ведь я здесь.

— Ну ладно, только сегодня я вам заплачу.

— У вас чего-то со слухом, Зора, вот что я вам скажу. Можете мне спеть. — Вместо ответа она врубила на полную катушку вентилятор и направила струю воздуха мне в лицо. — Когда захотите, конечно. Пожалуй, я начну с кровати.

Тут пришли с телефонной станции, извинившись за опоздание. К этому времени я уже закончил с кроватью. Жаль, что у нее нет матраса. Зора беспрерывно названивала по телефону, а так как я сверлил дрелью дырки в гостиной и шум стоял невыносимый, она ушла в ванную и закрыла за собой дверь. Хотелось бы мне знать, с кем это она все время разговаривает. Хоть я и понимал, что это не мое дело, но уж лучше бы она разговаривала со мной. Наконец она вышла, села на коробку и стала смотреть, что я делаю. Я прикинулся, что с головой ушел в работу.

— Не хотите ли пива? — спросила она.

— Неплохая мысль.

— Я сбегаю на угол и принесу.

— Да бросьте, незачем. Стакан холодной воды — тоже хорошо.

— Да ерунда, я сбегаю.

Она на минуту ушла в спальню и вернулась в узких шортах. Зад у нее как налитой. Она натянула на себя ярко-оранжевую майку с надписью „Лучше всего на Багамах". Из-под восходящего солнца выпирали крепкие груди.

— Вы бывали на Багамских островах? — спросил я.

— Да. А вы?

— Нет, только в Пуэрто-Рико и на Карибах, — я врал без зазрения совести.

Во-первых, я до смерти боялся летать на самолетах. Даже в армии я напивался в стельку, когда надо было лететь, так, что и не помнил полета. А во-вторых, у меня не было денег, чтобы помышлять об отпуске. Фрэнклин, больно уж ты расхорохорился, чтоб понравиться этой красотке. Внутри у меня все переворачивалось. Если бы я умел молиться, сейчас самый подходящий момент, чтоб попросить вразумить меня, дать сил, твердости и прибавить здравого смысла. О Боже!

— Не боитесь меня одного оставить?

— А вам что, нельзя доверять?

— Что можно, то можно, — только я и сказал.

Зора ушла. Я нашел несколько болтов в своем ящике для инструментов и повесил книжные полки. Раз, два, три. Я перешел к стерео. Отличная система. Да, эта уж не жмется, когда речь идет о музыке. Сразу видно. И знает, что покупать. „Акай". Роскошные колонки! Ишь ты! Когда я наконец выкарабкаюсь из дерьма, куплю вот такую аппаратуру. Я искал нужную станцию по тьюнеру, когда услышал, что она вернулась.

— Неужели вы это собрали? — она очень удивилась.

— Мне это запросто. Я только этим и занимаюсь.

Она открыла мне пиво, я сделал глоток и закурил сигарету.

— А вы не хотите?

— Я не пью, — сказала она.

„Отлично, — подумал я. — А мне спиртное только подавай".

— Может, сейчас расставим книги или потом?

— Потом.

— Лучше разделаться с этим сейчас. Вы же до верхних полок не достанете, а лестницы, похоже, здесь нет. Так что уж лучше сделать это, пока я здесь.

— Хотите, чтобы я вас использовала? — спросила она.

Я едва удержался, чтобы не ухмыльнуться.

— Ну да, подавайте мне книги, а я их буду расставлять.

Черт побери, мне совсем не хотелось уходить отсюда. Мне было уютно здесь с этой женщиной. Потом я заметил, как подозрительно она на меня смотрит, будто знает, что придется расплачиваться, и догадывается, чем. Женщины никак не могут поверить, что мужчина может что-то делать для них просто из расположения; они убеждены, что нам от них что-то обязательно нужно. В общем-то, боюсь, они правы, но я ни о какой расплате не думал. Просто меня разбирало любопытство.

Больше часа мы раскладывали по полкам эти чертовы книги. Я-то думал, что у меня много книг, но она меня за пояс заткнула. У нее были самые разные книги: философия, зарубежная кулинария, медицина, поэзия и беллетристика — не какая-нибудь там макулатура вроде Джекки Коллинз. Это, признаюсь, произвело на меня впечатление. Наконец она передала мне портрет толстой, но очень красивой женщины.

— Кто это? — спросил я.

— Моя мать.

— Она такая же красивая, как и вы. Где она сейчас?

— Она умерла, когда мне было три года.

— Простите. Куда поставить?

— Вот здесь, — сказала она, указав на „Их очи узрели Бога". Эта книга стояла на полке отдельно.

Закончив, мы сели на темно-красный диван. Комната приобретала жилой вид.

— Ну, что теперь? — спросил я. Мне по-прежнему не хотелось уходить. Здесь было так хорошо, что я согласился бы остаться у нее навсегда.

— Что теперь? О чем вы?

— Я хотел спросить, нужно ли что-нибудь еще, раз уж я здесь.

— Все, баста! Я совсем выдохлась. А вы?

— Да нет, что вы. Я привык к работе потрудней.

Раздался телефонный звонок.

Она поднялась с дивана, взяла трубку, а я смотрел, как шевелятся ее полные алые губы.

— Привет, Порция! Ты наконец получила мое сообщение, да? Конечно. Я здесь. Ты в Бруклине? Не могу поверить! Конечно, заезжай. У меня тут повсюду коробки, но зато есть музыка! О'кэй. Приезжай скорей.

„Ах ты, черт побери", — подумал я. Поднявшись с дивана, я собрал инструменты, сложил их в ящик и стоял посреди комнаты, как бездомный пес. К такому я не привык, честно скажу.

— Фрэнклин, — обратилась она ко мне, повесив трубку. — Я очень благодарна вам за помощь. Как только разберусь и наведу здесь порядок, приглашу вас на обед. Идет?

— А вы и готовить умеете?

Она подошла, взяла меня за руку и легонько вытолкала за дверь. Я даже обрадовался, правда. Испытал облегчение. Многие бабы сделали бы все, чтобы удержать меня. Зора, видать, совсем из другого теста. Она вела себя не так, будто сто лет не видала мужчины, и это было что-то новое для меня.

Я вернулся домой, убрал ящик с инструментами и долго смотрел на свой пень. Потом взял одну из стамесок и начал обрабатывать дерево. Оно оказалось мягким, как я и думал. Фрэнклин, старина, неужели ты не слышишь грохот надвигающегося поезда? Но я хочу только раз прикоснуться к ней, только раз! Стружки скручивались, падали на пол. Да, да, только раз. Должно быть, я раз сто прошелся стамеской, так как, придя в себя, утопал в стружках чуть не по колено. Бог мой, я не чувствовал под собой никаких рельсов; мысленно отшвырнув их, я бросился на кровать.