Дела житейские

16

Кендрикс сказал правду. Меня взяли бетонщиком, а это значило, что я весь день готовил опалубку, устанавливал ее на нужном месте и потом, после заливки, сбивал ее, когда бетон застывал. Но это еще что! Я заколачивал 13 долларов 96 центов в час; но и это не все: через неделю я должен вступить в местное отделение профсоюза, если итальяшки не будут против. Моего прораба зовут Билл. Посмотрев, как я выкладываюсь, он перед концом работы отозвал меня в сторонку, подальше от других черных, и сказал:

— Послушай, Фрэнки, ты не возражаешь, если я тебя буду так звать?

— Ради Бога. Все зовут меня Фрэнки.

— Вот что я тебе скажу. Если ты всегда работаешь так, как сегодня, можешь спокойно рассчитывать на место.

— Что это значит?

— А то, что у нас будет еще пять-шесть рабочих мест после этой стройки, и если ты не будешь халтурить, опаздывать, сачковать, удовлетворяя при этом всем требованиям, можешь считать, что ты забил это место. Надо научиться ходить в одной упряжке, ты понял меня?

— Да.

— Запомни, все это между нами, не болтай лишнего. Ясно?

— Да.

Послушать его, так я единственный здесь черный, кого он мечтает взять на постоянную работу. Эти белые сукины дети отлично умеют подцепить тебя на крючок. Провались все они пропадом! Хотел бы я тоже знать, что испытываешь, принося домой зарплату за несколько месяцев, которые ты отработал на одном месте.

По дороге в подсобку, где мы переодевались и оставляли грязную рабочую одежду, я вдруг подумал: а что в мире, кроме баксов, определяет твою человеческую ценность?

В Зоре мне особенно нравится то, что она всегда держит слово. Двести пятьдесят баксов лежали на стойке, как она и обещала. Значит, она оделась, сбегала в банкомат, заскочила домой, а потом помчалась на работу. Честно говоря, я не уверен, что сделал бы то же самое для кого-нибудь из ее подруг.

Войдя в здание тюрьмы, я испытал такое же тошнотворное чувство, что и тогда. На меня навалились отвратительные воспоминания. К черту! Я внес залог за Джимми и стал ждать, когда его выпустят. Бумаги они оформляют целую вечность, а вот засадить человека — это для них одна секунда, и пикнуть не успеешь.

Когда появился Джимми, я изучал свой гороскоп в „Дейли Ньюс". Он постучал пальцем по моей голове.

— Привет, браток. Я твой должник.

— Что будем пить? Хотелось бы услышать о твоих похождениях. — Сложив газету, я сунул ее под мышку, и мы двинули к выходу. У первого же бара на Атлантик-авеню мы остановились.

— Ты помнишь Шейлу, старик?

— Помню, ты говорил о ней, но, пожалуй, я не узнал бы ее.

— Она пуэрториканка. В общем, не так-то часто я бывал у нее, если хочешь знать. Но надо же быть таким идиотом!

— Ближе к делу, Джимми.

— Да постой. Ты чего не пьешь?

— Я только вышел на новую работу и хочу, чтобы завтра голова у меня была в порядке.

— Ну ладно, слушай. Мы небольшой компашкой сунулись к Шейле — и вдруг — бум-бум! — страшный грохот: кто-то барабанит в дверь. Ну, все кто куда, одни — в уборную, другие куда-то еще, словом, наложили полные штаны, думали, что это ее мужик. А это один хмырь, которому Шейла задолжала кучу денег, а их, как водится, у нее нет. Он орет, что, дескать, Шейла, ты покойница, а один из наших, Джезус, тоже пуэрториканец, спрятался на кухне. Ну, у страха глаза велики, он там торчит и слышит: „Убью! Убью!" И вдруг этот кретин выпрыгивает из своего убежища, что твой Клинт Иствуд, — и бах! бах! — пристрелил того хмыря.

— Я никак в толк не возьму, ты-то тут при чем?

— Да пистолет-то был мой, старина.

— А как он у него оказался?

— Это уж совсем не имеет значения. Слушай, что дальше было. Понаехали копы, парень лежит еще тепленький, а этот самый Джезус сиганул из кухонного окна и был таков. А пистолет мой, падла, бросил тут же. Ну, натурально, копы взяли мой след. А я тут как тут.

— А суд когда?

— Да где-то в конце следующего месяца. У тебя нет знакомого адвоката потолковее?

— У меня? Смеешься? Но у Зоры может быть. У нее, кстати, подруга адвокат. Я спрошу ее сегодня. Но ты, надеюсь, не врешь мне, старик?

— Да клянусь, Фрэнки, я в жизни никого не пришивал. Ты что, не знаешь? Ну, закон, случалось, обходил, а чтоб мокрое дело, помилуй Бог. Я просто не хочу, чтоб этот сукин сын меня подставлял, вот и все. Клянусь!

— А куда ты теперь?

— Ума не приложу, старина, просто не знаю.

— Похоже, ты на мели?

— И как ты, старик, догадался?

Достав из кармана двадцатку, я сунул ее Джимми.

— Век не забуду, Фрэнки. Ты — мой единственный друг, такого у меня в жизни не было, а судя по всему, и не будет.

— Боюсь, это и есть наша главная беда. Надо доверять людям, а уж друзьям — тем более.

— Я тронут, Фрэнки, правда, очень тронут. И я тебя не подведу, не сомневайся. Я тебе все верну, обещаю.

— Думаю, тебе лучше где-нибудь залечь, старина.

— Да, да. У меня уйма мест, где можно отсидеться, Я пока просто не думал об этом.

— Ладно, у тебя есть мой телефон. Звякни через пару дней, а я тем временем разведаю у Зоры, что к чему. О'кэй?

— По рукам.

Мы распрощались и двинулись в разные стороны. Когда я поворачивал за угол, он стоял на тротуаре в раздумье.

— Триста четвертую палату, пожалуйста.

— Простите, сэр, но в этой палате никого нет.

— Проверьте списки. Там должна быть Дарлин Свифт. Она сказала, что ее выпишут завтра.

— Ее выписали сегодня утром, сэр. Могу я чем-нибудь помочь вам?

— Нет.

Я повесил трубку. Ах, ты черт! Зачем она мне наврала? Я набрал номер Дарлин, но ее, конечно, не было дома. Я решил позвонить нашим старикам. Если Дарлин нет и там, не знаю, где ее искать. Сестренка моя — настоящий шиз, что тут говорить.

— Алло!

Надо держать ухо востро и быть поприветливее, а там посмотрим.

— Здравствуй, мама.

— Фрэнклин?

— А у вас есть еще один сын? — попытался сострить я, но она не клюнула. Мою мать голыми руками не возьмешь.

— И тобой сыта по горло. Ты хочешь говорить с отцом? Он здесь, сейчас.

— Привет, сынок. Как поживаешь?

— Все нормально, пап. Ты видел Дарлин?

— Да, она здесь. Она только что из больницы. Ты не знал?

— Знал.

Таких предателей, как она, свет не видывал. Просила, чтоб я им не говорил, а сама прямиком к ним.

— Она не очень хорошо себя чувствует. Ей лучше отдохнуть и прийти в себя.

— Ты думаешь, у вас она отдохнет?

— Думаю, да. Мать делает все, чтоб ей было хорошо.

— Не сомневаюсь.

— Хочешь поговорить с ней? Сейчас позову ее.

— Да не надо, не беспокой ее. Я рад, что с ней все в порядке, а если ей что-то понадобится, пусть позвонит.

— Передам, сынок. Скажи…

— Как-нибудь потом, пап.

Они все друг друга стоят, что тут скажешь.

Когда Зора переступила порог, я схватил ее и подбросил на руках.

— Фрэнклин, ты с ума сошел!

— Как же не сойти, мое сокровище?

— Да что с тобой сегодня такое?

— Я вот думаю.

— Еще и думаешь!

— Серьезно, бэби. Давай-ка поищем местечко побольше, где можно порезвиться.

— Но ты только сегодня начал работать, Фрэнклин. Не кажется ли тебе, что ты немного спешишь?

— Да что ты! Скажу тебе, малыш. Я никогда не чувствовал, что это наше место. На контракте только твое имя, а если хочешь знать, я хоть и живу здесь, но для меня это все равно твой дом.

— Ты об этом раньше не упоминал. А почему заговорил сейчас?

Я поставил ее на пол.

— Все меняется. Я собираюсь в школу, а ты должна петь. Эта квартирка хорошая, но уж больно маленькая. Я каждый раз, садясь за верстак, чувствую себя не в своей тарелке. Мне бы хотелось иметь собственную комнату, где я могу спокойно сыпать на пол стружку. Разве ты не понимаешь?

— Отлично понимаю.

— Ну так я звякну Винни и скажу, что к концу месяца мы сваливаем.

— Фрэнклин, а когда же Дарлин объявится?

— Она не объявится, передумала.

— С ней все в порядке или нет?

— Все в порядке. Она у родителей.

— Ну и куда ты думаешь двинуться?

— Надо искать в Парк-Слоуп, Коббл-Хилл, Боуэрум-Хилл — где угодно, но поблизости. Осточертели все эти новостройки.

— Но за это придется платить.

— Ну и что? За все надо платить.

В день зарплаты я получил чек на 569 долларов 32 цента. Это за неделю! О таком я и не мечтал! Но ведь я вкалывал сверхурочно каждую ночь и не собирался от этого отказываться. Сотню я послал почтой Пэм, вернул Зоре двести пятьдесят и еще сотню положил в банк. Оставшиеся баксы сунул в карман.

Почему-то я не спросил Зору об адвокате. Мне не хотелось признаться в этом, но Джимми из другого мира. Я вытащил его из камеры, но ввязываться в эти истории не собирался. Может, это послужит ему уроком. Пора ему завязывать и с этой шушерой, и с его наркобизнесом. Но уж не слишком ли много я хочу?

Проработав пару недель, я заметил кое-что странное. Из шестнадцати черных работяг, начинавших вместе со мной на стройке, осталось, дай Бог, четверо. Мне ужасно хотелось понять, что происходит, и как-то я подошел к Джуни, одному из наших, и спросил его.

— Не по тому адресу обратился, парень. Знаю только одно: что я еще здесь, а в пятницу выдают денежки.

Придя домой, я решил позвонить Кендриксу и разузнать обо всем у него.

— Они не работали.

— Как это понять, что они не работали?

— Прораб сказал, что они не справлялись с работой, и он их отослал.

— И ты в это поверил?

— Послушай, Фрэнки, если человек говорит мне, что они не справлялись с работой, могу ли я возразить?

— Нет, — ответил я и повесил трубку.

В день зарплаты появился Кендрикс.

— Ты пытался вернуть их, старина? — спросил я.

— Нет. Я пытаюсь заполнить дырки.

Дырок, видно, не было, поскольку Кендрикс удалился с туго набитым коричневым конвертом.