34

Я снова стал работать.

Раз уж я хороший строитель, значит, мне и надо этим заниматься, пока не научусь делать что-нибудь получше. Учеба здорово выматывала меня, но я сам себе удивлялся. Не такой уж я тупица, как думал. Я учился правильно писать, а через несколько недель занятий психологией понял то, что отлично знал и раньше: я ненавижу собственную мать. Но при этом оказалось, что я пытался заставить каждую женщину дать мне то, чего не давала мне мать. От этого удавиться можно, но, боюсь, это горькая правда.

Я снова стал ходить в свой спортклуб и качать железяки. Мне удалось вернуть нормальный вес, и теперь я выгляжу на все сто без ложной скромности. Хотя Терри во всех отношениях держится молодцом, боюсь, она начала слишком привязываться ко мне. Поэтому мне пришлось снять комнату, где я и обитаю уже с месяц.

Я скучаю без Зоры и Иеремии, но не приходил к ним с февраля. А сейчас уже июнь. Я перевел Зоре двести долларов, но обратного адреса не написал.

Я работаю, учусь и отдыхаю, столярничая. Пытаюсь по мере сил не думать о них, а иногда даже убеждаю себя, что их вообще не существует. Но толку от этого мало. Если я занимаюсь любовью в одиночку, мне кажется, что Зора дрочит мой член. Когда я трахаю Терри, мне удается кончить, только представив себе Зору. Иногда поздно вечером я шатаюсь возле Зориного дома, часами простаиваю напротив окон под деревом, курю и вижу ее за окном. Я видел, как она толкала по заснеженному тротуару коляску с бельем; на ней сидел Иеремия. Видел, как она под дождем тащила сумку с продуктами из магазина, и дал себе слово, что если мы когда-нибудь попробуем начать все сначала, я не позволю ей так надрываться. Я очень хочу, чтобы она вернулась ко мне, но мне нужно время. Вся беда в том, что у нас нелады со временем. Когда мы с ней встретились впервые, у меня за душой ничего не было; я мог предложить ей только большой член. Я не хочу возвращаться, пока не смогу предложить ей что-то более серьезное.

Интересно, обрадуется ли она, узнав, что я наконец получил официальный развод? Может, уже слишком поздно. А еще меня донимает мысль: а вдруг она кого-нибудь найдет, и если такое случится, будет мой сын называть его папой или нет? Этот вопрос изводит меня, но ответ на него можно найти только одним способом.


Кажется, я целую вечность стоял на ступеньках, прежде чем позвонить. Не знал даже, что скажу ей. Потом позвонил и стал ждать.

Она выглядела еще лучше, чем в прошлый раз. А мой сын — что за прелестный парнишка!

— Как дела? — спросил я, садясь.

— Отлично! А у тебя?

— Все хорошо. Ты прекрасно выглядишь, — сказал я, а про себя подумал: „Надеюсь, это не оттого, что у нее есть кто-то, с кем она трахается и получает удовольствие".

— Ты тоже, Фрэнклин.

Черт побери, какой запах! Ведь знал же я, что не надо идти сюда поближе к ужину голодным, как черт. Я перебиваюсь сардинами и крекерами.

— Значит, все нормально?

— Да.

— А как пение?

— Я теперь больше пишу, чем пою.

— Не слабо! Что-нибудь стоящее есть?

— Я продала одну, — сказала она так тихо, что я еле расслышал.

— Погромче, малыш. Мне не послышалось, что ты продала одну?

— Да.

— Вот это да! Поздравляю! Но что-то не вижу особой радости.

— Да что ты.

— Я никогда не сомневался, что так и будет. Но почему все-таки ты не поешь?

— Честно?

— Конечно.

— Потому что мне не хочется постоянно уезжать и оставлять где-то Иеремию. К тому же я поняла, что мне не обязательно стоять на сцене с микрофоном. Моя музыка и без этого может жить.

— Ты правда так думаешь?

— Да.

— Я очень тоскую по твоему пению, Зора, — сказал я и не поверил своим ушам, хотя какого черта, пусть знает. — И по тебе — тоже. Чего уж лукавить. — Иеремия карабкался мне на плечи, и каждая минута с ними доставляла мне радость. Но я пришел сюда не с повинной. Не для того, чтобы молить ее принять меня обратно. Просто мне хотелось, чтоб она знала о моих чувствах.

— Я тоже тоскую по тебе, Фрэнклин.

Это прозвучало для меня как нежнейшая музыка.

— Похоже, ты неплохо кормишь моего сына. Ты только посмотри на эти окорочка, а ручищи! Бейсбольные перчатки! Правда?

— Врач сказал, что он на девяносто процентов соответствует своей возрастной группе. Так-то! Но скажи, как у тебя на самом деле?

— Хожу в школу.

— В какую школу?

— В колледж.

— Ты не врешь, Фрэнклин? Это же чудесно!

— Работаю опять на стройке. И наверное, так и будет, пока не получу диплом.

— Ты даже не представляешь, как я рада это слышать. Я никогда не сомневалась, что ты все можешь.

Я видел, что она говорит это искренне, но был уверен, что Зора думает: „Ну, почему ты, сукин сын, так долго раскачивался"? Однако Зора знает, когда и что сказать, и я в ней это очень ценю.

Мы сидели молча и могли сидеть так часами; нам достаточно было просто смотреть друг на друга.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— Ты правда хочешь знать?

— Да.

— Что надоумило тебя сегодня прийти?

— Я не мог сделать этого, пока не убедился, что избавился от безумия, пока не научился держать голову высоко и как подобает мужчине, пока не перестал испытывать вечное беспокойство, такой ли я, как нужно. Не мог прийти и посмотреть тебе в глаза, пока сам не почувствовал, как хорошо снова стать Фрэнклином. Не мог прийти, пока не почувствовал, что готов просить у тебя прощения за все.

Она смотрела на меня, и я видел, что глаза у нее светятся. Занятия в школе малость помогли мне с грамматикой.

— Очень сожалею, — сказал я.

— Я тоже сожалею, — откликнулась она.

— Знаешь, до сих пор я принимал многое, как само собой разумеющееся, а когда остался один, у меня появилось время подумать. Посмотреть на все иначе. Хочешь знать, к каким выводам я пришел?

Она кивнула.

— Что лучше тебя в моей жизни ничего не было, и если я, как последний кретин, потерял тебя, это целиком и полностью моя вина.

— Ты не потерял меня, Фрэнклин.

— Ты пока никого не встретила?

— Нет. А ты?

— Нет. Я был слишком занят.

— Если бы ты только знал, сколько долгих ночей я молилась о том, чтобы ты к нам вернулся.

— Я еще не вернулся, милая.

— Не вернулся?

— Мне еще нужно время. Я должен положить еще несколько кирпичиков и убедиться, что заложил фундамент. Надоело делать все вполсилы. На сей раз я решил все сделать как следует. Но ты действительно хочешь, чтобы я вернулся?

— Сердце мое хочет, но слишком много воды утекло с тех пор, как я видела тебя.

— Что это значит?

— Мы переезжаем.

— Куда?

— В Толедо.

— Зачем?

— Я не хочу больше жить в Нью-Йорке.

— Да почему?

— Потому что устала, Фрэнклин, и хочу малость сбавить темп.

— Когда вы собираетесь переезжать?

— В августе.

— И ты хотела взять моего сына и уехать, не сказав мне ни слова?

— Я не знала, как найти тебя, думала, что ты совсем нас забыл. Ты не появлялся, и я…

— А что, если я попрошу тебя остаться? Ну, скажи мне, что ты уже все решила окончательно и бесповоротно. Заставь меня умолять!

— Я должна ехать.

— Одно мы должны в этой жизни — умереть.

— Я уже ушла с работы, Фрэнклин.

— Можешь найти другую.

— Дело не только в этом. Пусть наш сын растет, зная, что такое играть в траве и кататься по земле. Это совсем не то, что гулять в каком-то парке. Пусть он ощутит радость детства.

— Это может быть и в Квинсе.

Она посмотрела на меня, как на безумца.

— А еще я хочу петь в своей церкви, там, где мне всегда было так хорошо, и писать музыку. Кстати, у меня уже есть другая преподавательская работа.

— А я думал, тебе надоело учительствовать.

— Ты сам сказал, что когда остаешься один, многое в себе начинаешь видеть иначе.

Закружилась ли комната или помутилось у меня в голове? Неужели я навсегда теряю Зору и сына? Я ощущал полную безнадежность: мои слова не убеждали Зору, что я все еще хочу ее, но при этом готов предоставить ей самой решать свою судьбу и судьбу нашего сына. Но нельзя же просить женщину повременить с любовью, не так ли? Нельзя же заставить ее ждать, пока ты окончательно созреешь.

— Фрэнклин?

— Да.

— Мы не покидаем тебя; мы просто переезжаем. Тебя так долго не было, что сердце мое могло остыть. И все же, поверь, я люблю тебя так же, как три года назад. Мы пережили тяжелые дни, и, может быть, время поможет нам обоим; как знать. Видишь этого мальчугана? Он наш. Мы дали ему жизнь. Так что, если ты наконец получишь развод и почувствуешь, что готов, приезжай к нам.

Я чуть было не сболтнул ей насчет развода, но что-то удержало меня. Еще рано.

— Можешь пообещать, что будешь ждать меня, милая?

— Я не сказала, что мы будем ждать. Жизнь должна идти вперед, Фрэнклин, в этом-то и проблема. Похоже, мы с тобой застряли в пути и совсем перестали двигаться.

— У тебя всегда была склонность к риску. Ты что, разрешаешь ребенку играть в туалете? — Прежде чем она успела ответить, я вскочил и, схватив Иеремию, подбросил его вверх. — У тебя ничего не горит?

Она потянула воздух.

— Да нет. — Потом улыбнулась. — Ты пообедаешь с нами?

— А что у вас на обед?

— Тушеное мясо с картошкой…

— Ну, если ты настаиваешь. А уже готово?

— Готово. Иеремия уже поел, и я собиралась его купать как раз перед твоим приходом.

— А можно это сделаю я?

Она удивленно взглянула на меня.

— А ты справишься?

Я раздел Иеремию, пошел с ним наверх и положил его в ванну. Помыв малыша, я ополоснул его, вытер, завернул в полотенце, спустился с ним вниз, подбросил высоко в воздух и спросил:

— Куда теперь?

— В кроватку, — ответила Зора и понесла Иеремию наверх. Идя за ней, я смотрел, как она надевает на него пижамку.

— А где бутылочка?

— Я не даю на ночь.

— А он не будет плакать?

— Нет.

— Вот так-так! — Я наклонился и поцеловал его, и это было чертовски приятно.

Когда мы спустились, я сразу определил, где моя тарелка: в ней была порция на троих.

— Фрэнклин, ты разговаривал с отцом?

— Нет, а что? Ни с кем я не разговаривал. — Я сразу понял: что-то случилось с сестрой. — Дарлин, да? Ну, выкладывай.

— Прежде всего, с ней все о'кэй.

— Откуда ты знаешь?

— Я виделась с твоим отцом — он заходил сюда и рассказал, что произошло.

— И что же?

— Она пыталась застрелиться. Но сейчас все в порядке.

— Когда она это сделала?

— Еще в феврале. Мы не знали, как разыскать тебя; отец на всякий случай оставил телефон. Он очень хотел видеть тебя, Фрэнклин.

— Что это значит: оставил телефон?

— Он переехал.

— Ушел из дома? Ты хочешь сказать, что папаша, старый пень, бросил мою мать, эту сукину дочь?

— Да.

Я почувствовал, как рот у меня расползается до ушей. Так он наконец решился поступить как мужчина?

— Дарлин живет с ним, — добавила она.

— Невероятно!

— Невероятно.

— У тебя есть телефон?

— Конечно.

Она открыла ящик комода и протянула мне листок. Я глянул на него и сунул в карман. Пообедав, мы поднялись наверх, в гостиную. Я сел на диван, а Зора — в кресло в противоположном конце комнаты.

— Почему бы тебе не сесть поближе? — спросил я.

— Потому что я за себя не ручаюсь.

— Так сделай то, что хочешь, — сказал я.

Она вцепилась в подлокотники, оттолкнулась, устремилась ко мне и, склонившись надо мной, поцеловала меня. Я закрыл глаза, но, едва коснулся ее губами, как она отпрянула от меня.

— Этого ты хотела?

Зора рассмеялась.

— Разве это так забавно? — спросил я, смеясь уже вместе с ней.

Она выпрямилась, отступила на шаг и расстегнула молнию на джинсах. Потом сняла майку из Саратоги и расстегнула лифчик. Ах ты, Боже мой! Сколько у меня возникало проблем из-за того, что я хотел всего сразу! Сейчас я приказал Тарзану малость поостыть и решил растянуть эту ночь.

— Не окажешь ли мне услугу, бэби?

— Смотря какую.

— Как насчет короткой партии в скрэбл?

Она достала игру, пристально посмотрела мне в глаза и сказала:

— Расставляй!

Загрузка...