Древний Рим. Честь преторианца

Глава 41. Сомнения Бората

Прошло ровно две недели после того, как судьба в лице императора заставила Бората оказаться на арене в роли гладиатора и потом скверно обойтись с любимой женщиной – почти силой взять ее у всех на глазах. А ведь она спасла его жизнь.

Квинт сказал, что именно Валия заступилась за него перед Фурием. Не удивительно, что цезарь был очень разгневан и хотел ее проучить. А если бы он выбрал для мести кого-то другого… Страшно даже представить нежную птичку в чужих руках.

Впрочем, разве то, чем Борат занимался вчера не было столь же страшно? Их центурии было поручено разграбить дома двух знатных граждан Рима, обвиненных в непочтительном отношении к статуи Божественного Фурия.

Такие задания преторианцам теперь приходилось выполнять часто и кое-кого из друзей Бората это вполне устраивало. Кажется, некоторые гвардейцы даже предвкушали грабеж и насилие, ведь во время погрома всегда можно было здорово пополнить свою мошну, припрятать пару золотых монет или серебряную статуэтку, поразвлечься с перепуганными рабынями.

Поскольку вчерашнее задание было выполнено с блеском, гвардейцы получили внеурочный выходной день, и это особенно радовало Рыжего Марка, который пригласил приятелей отпраздновать свое день рождения в одном из любимых трактиров близ Аппиевой дороги.

Держатель заведения Павел Серенус сам прежде служил в претории, а потому встречал обладателей красных плащей как самых дорогих посетителей. Столы тут же были дополнительно протерты и на них как по волшебству появились блюда с жареной бараниной, копчеными курами, солеными оливками, тушеными овощами и, конечно, кувшинчиками с цекубским и хиосским вином.

Марк Аурелий сегодня щедро платит за всех! Так пусть в его честь звучат хвалебные речи и поднимаются чарки с хмельными напитками. Зачем еще нужно преторианцу его жалованье, как не для того, чтобы славно покутить и порадовать сердце выпивкой, а также женскими ласками?!

– Эй, Серенус! Куда делись все твои веселые девчонки? – орал Марк, пытаясь облапить очередную проворную рабыню. – Мне сегодня прислуживают сплошь недотроги и скромницы. Так дело не пойдет.

– Пусти, господин, я должна принести еще закусок, иначе хозяин станет браниться, – оправдывалась молоденькая черноглазая гречанка, пытаясь выскользнуть из хищных объятий солдата.

Однако поймав одобрительный взгляд держателя заведения, она тут же оставила сопротивление и обняла Марка за шею, стыдливо опустив горячие очи, пока тот страстно целовал завитки ее длинных волос, прилипшие к мягким холмикам груди в низком вырезе просторной серой туники.

Вечер явно надолго запомнится всем его участникам.

– Вина! Еще вина, старый скряга! – орал Гней Публий, старый преторианский волк. – Я знаю, что самое лучшее ты придерживаешь для богачей, но сегодня праздник моего друга Марка. Хвала Геркулесу и нашему доброму императору нам есть чем с тобой расплатиться.

Парочка мужчин в одеждах простых земледельцев громко брякнули своими чашками о замызганную столешницу. Один из них довольно внятно пробурчал:

– Да-да, конечно… Хвала тирану, который упивается нашей кровью, а взамен повышает налоги и разоряет честных тружеников.

Сузив и без того осоловелые от выпивки глаза Гней Публий начал подниматься с лавки, желая как следует проучить дерзкого мужлана. Но к немалому изумлению солдат скудно освещенное, пропахшее дымом нутро таверны начало заполняться возмущенными голосами простых работяг, жавшихся до сей поры по углам и не осмелившихся мешать веселью гвардейцев.

– Вы служите убийце, как озверевшие псы! Фурий – мерзкий паук, готовый сожрать нас живьем, ему нет дела до бедствий народа.

– Он ненавидит честных граждан, ему по душе только вопли мучеников, которых в цепях бросают в выгребные ямы. Мой брат пострадал за то, что осмелился сказать правду на улице. Кто теперь станет кормить троих его сирот… Наша деревня разорена, а в городе нет работы. Наши женщины вынуждены себя продавать.

– Долой безумца, возомнившего себя сыном Юпитера! Клавдия на трон! Он уважает права квиритов, он даст нам хлеб и вернет былое достоинство.

Марк оттолкнул хорошенькую рабыню и теперь, хрипло крича, взрезал воздух вокруг себя длинным кинжалом:

– Буу-унт! Одумайтесь, уроды, вас всех скоро распнут на придорожных крестах во имя цезаря.

Противником Марка вдруг поднялся высокого роста бородатый смуглый мужчина – владелец мелкой сукновальной мастерской.

– А ты умеешь только распинать ни в чем неповинных сограждан? Иди-ка поработай мотыгой на поле или поскобли кожи, а может, заглянешь ко мне, я как раз приготовил лохань с мочой для отпаривания сенаторской тоги. Она почему-то в кровавых пятнах. Моего патрона Секста Ацилия казнили на днях, а его безутешный сын не смог найти средств даже на приличное погребение, ваши молодцы вынесли все сбережения из дома, а саму усадьбу подожгли. Провалиться в Тартар всей вашей претории!

Борат слушал перебранку с замиранием сердца, разум отказывался принимать неизбежное, – Фурий погубит империю, собираясь на новую войну, когда в самом Риме назревают подобные беспорядки.

Дядя Вескуларий недавно шепотом рассказывал жуткие новости: в Иудее вспыхнул новый мятеж, поставки зерна прекратились, в Египте неурожай пшеницы, раздача бесплатной муки в Риме сократилась вдвое, бедняки мрут как мухи, в Субуре возник очаг заразной болезни, город кипит как смола в котле, толпы негодующих блуждают по улицам, то и дело вспыхивает резня.

Праздник Марка Аурелия оказался испорчен дракой, и неизвестно еще каков был бы ее финал, если бы на помощь гвардейцам не пришло неожиданное подкрепление в виде Квадрантуса и сопровождавшего его физически крепкого раба-эфиопа.

Ремесленники и земледельцы с позором покинули таверну, сплевывая кровавую слюну из разбитых ртов, а помятые преторианцы уже без особого воодушевления поднимали опрокинутые столы, сетуя на разбитые кувшины с дорогими напитками. Но скоро в залу вернулись напуганные побоищем служанки, и помещение огласилось торжествующими воплями победителей.

Борат отвел Квадрантуса в самый дальний угол, чтобы поделиться наболевшим и расспросить о дальнейших планах приятеля.

– Где ты сейчас обитаешь, друг? Я слышал, тебе улыбнулась удача в виде влюбленной матроны еще не слишком преклонных лет.

К его удивлению обычно развязный Квадрантус озадаченно поморщился и пробурчал нечто маловразумительное. А потом достал увесистый кожаный кошель и вернул Борату давний долг.

– Сильвия ко мне слишком добра. Сам не знаю, что нашла во мне хорошего, я ведь ее даже бранил, когда она обливала слезами мои ноги, умоляя согласиться на ее помощь. Она хотела выкупить меня у ланисты, но быть обязанным женщине… Фуй! Ни за что, это не в моих правилах.

А когда меня полудохлого привезли в ее большой дом, Сильвия ухаживала за мной, как за ребенком. Я ей благодарен. Мне даже стыдно, я прежде гнал ее и бывал очень груб. Меня унижала ее привязанность. Казалось, она – благородная женщина находит извращенное удовольствие в ласках гладиатора. И кого она любила до меня? Галла или самнита?

– Может, это не важно. Есть женщины, сродни Солнцу, желающие светить сразу всем.

– Хотелось бы все же установить очередность. Хм… Я почти смирился и даже немного размяк, как кусок сухого навоза в теплой луже.

– Умеешь ты высказаться. Думаю, не такое уж ты дерьмо, если славная женщина тебе благоволит, – вздохнул Борат, ободряюще улыбаясь, хотя в глазах его застыла тоска.

– Так благоволит, что боится выпустить одного из дома! – взбрыкнул Квадрантус, косясь на темнокожего раба, застывшего у стены.

– Говорят, ты будешь зачислен в преторию? Приказ о назначении у тебя уже на руках?

– Да… Завтра хочу отнести центуриону Помпилию. Но мы вряд ли будем с тобой встречаться, друг, ты живешь под носом у паука, а меня определили на Виминал.

Борат досадливо откашлялся, сравнение Фурия с пауком вязло на зубах уже который день, хотелось покрепче сжать челюсти и хрустнуть зубами в бессильной ярости. Квадрантус наклонился ближе и горячо зашептал:

– Кажется, ему осталось недолго. К Сильвии приходил один человек, просил спрятать какие-то бумаги, я случайно подслушал. Готовится переворот в пользу Клавдия. И не в нищей Субуре, не в напыщенном Сенате, а в самом дворце. Фурия теперь многие ненавидят! В двух легионах жалованье задерживают, а цезарь готовится к свадьбе, созывает богачей на большой пир, чтобы повытрясти их карманы. Все недовольны!

Эта новость стала последней каплей, упавшей в едва ли не бездонную чашу терпения Бората. Он рывком вскочил из-за стола с явным намерением куда-то бежать, но Квадрантус оказался у него на пути.

– Торопишься доложить своему префекту? Вот уже не думал, что развязал язык с предателем!

– Мне нужно вернуться на службу, но не для того, чтобы выдать тебя. Я не умею хорошо объяснять, может, это глупо прозвучит, но я люблю ее больше жизни.

– Да кого же? Службу свою? – опешил Квадрантус, невольно уступая проход к дверям.

– Невесту нашего императора. Я никому не позволю причинить ей зло, понимаешь?

– Ага! – кивнул Квадрантус и тут же веско добавил, – в таком случае, лучше бы ей вовсе не становиться его женой, потому что трон Фурия очень шаток.

Борат рассеянно хлопнул приятеля по плечу, еще раз заверил в своей дружбе и умении хранить чужие секреты. А через час, удачно миновав темные улицы города и поднявшись на Палатин, Борат уже приветствовал Квинта – немногословного, но очень рассудительного преторианца, с которым часто держал ночные смены во дворце.

И Квинт с таинственным видом передал Борату важное послание от «маленькой госпожи»:

– Как ты удачно вернулся. Цезарь отдыхает у себя. Валия передала, что хочет с тобой поговорить. Займи место Децима и встань сегодня у ее дверей во время второй стражи. Она позовет, но будь благоразумен и не задерживайся долго в ее покоях. Иначе головы полетят. Должен сам понимать ведь уже не младенец.

Никогда прежде Борат не собирался на ночное дежурство во дворце с таким нетерпением. Но что принесет их встреча наедине? Вдруг она скажет, что не желает знать даже его имя, что сердце ее полно ненависти за то, что он сделал с ней на глазах Фурия. Так разве можно было отказаться? Он не хотел причинять ей боль!

Ураган противоречивых чувств бушевал в душе солдата под оболочкой закаленной плоти. В назначенное время Борат замер у заветной двери, до предела напрягая слух в ожидании малейшего сигнала. И все равно вздрогнул, когда занавес колыхнулся, и сонный женский голос капризно произнес:

– Кажется, у меня под кроватью сидит мышь. Или раненая птица скребется в углу. А, может, по потолку ползает ящерица? Зайди и осмотри тут все.

От нее так пахло так знакомо и приятно, что Борат пару мгновений просто стоял с закрытыми глазами, не веря своему счастью. А потом протянул руки вперед, слабо надеясь, что она позволит обнять себя.

– Валия… ты меня звала.

Ее голос звучал отрешенно, при слабом свете ароматных свечей лицо казалось исхудавшим, а глаза удивительно большими и печальными.

– Я думаю, ты должен знать. Мне больше некому сказать, Борат и нет сил молчать. Кажется, я жду ребенка, а ты его отец. Больше я ни с кем не была. Если не веришь, говорить не о чем, просто уходи.

– Я верю, Валия! Ты ждешь ребенка. И отец – я.

– Но срок еще мал…

– Да-да. У нас будет ребенок. Я счастлив, Валия.

Она вдруг взмахнула руками, белое шелковое покрывало с плеч полетело на пол.

– Ты не понимаешь! Очнись! Он велит избавиться от него, заставит выпить какой-нибудь яд. Борат, что мне делать, я не хочу становиться Августой, я его боюсь, он не в себе, он серьезно болен, а все делают вид, что так и нужно. Борат, спаси меня, пожалуйста, придумай способ этого избежать.

Все неясные сомнения, тревоги, домыслы и давние мечты закружились в нем и вокруг него колючей ледяной метелью вроде той, что однажды настигла их когороту в походе на Рейний. А потом наступил покой, и пришло решение. Очень простое и легко выполнимое, как он раньше не мог додуматься. Но раньше все было иначе и сам он был другим.

– Не бойся, я тебе помогу. Верь мне, я клянусь своей честью, и жизнью, и всеми богами Олимпа, ты не станешь его женой, Валия. Если не хочешь – не станешь.

– Правда?

Он застонал в душе, видя с какой доверчивой надеждой она смотрит на него, какая радость засветилось в ее глазах. Чтобы не случилось с ним после, одна ее ласковая улыбка сейчас сторицей окупит все будущие муки.

– Тебе надо идти… – печально напомнила Валия.

– Я же еще не поймал твою мышь, – умоляюще прошептал он.

– Может, птицу?

– Самую лучшую птицу на свете.

Она легонько сжала его руку, а потом вдруг опустилась на колени, прижалась к ней губами и принялась плакать, так горько и отчаянно, что сам он едва мог сдержать слезы, ругая свою неуместную слабость.

– Валия, что ты делаешь со мной, сейчас нельзя быть вместе так долго. Отпусти, Валия, ты все погубишь. Я позову рабынь, скажу, что тебе нехорошо, пожалуйста, успокойся, радость моя… любимая.

Дрожа от своевольного поступка, он поднял на руки ее закутанное в шелка тело и отнес на постель, кровь кипела в нем, сердце стучало так, что скоро должно было разбудить все северное крыло дворца. Но Валия благодарно улыбалась и слабо ответила на единственный поцелуй, который могла позволить.

А когда он неверным шагом покинул комнату, чтобы встать немым стражем у ее порога, Валия положила руки себе на живот и принялась медленно и глубоко дышать, чтобы успокоиться.

«Он хочет спасти меня только ради ребенка. А если я ошиблась и ребенка нет во мне… Борат решит, что я его обманула и навсегда отвернется. О боги, зачем вы отправили меня в это жуткое время? Я же не воин, не политик, не философ, гетера из меня тоже не выйдет, да что вообще может изменить слабая женщина?!

Даже себе-то я не в состоянии помочь сама. Вечно приходится надеяться на мужчину. А, может, мужчины и нужны для того, чтобы защищать слабых женщин. Воины, политики, философы… Он меня любимой назвал. И поклялся всеми богами. Но там, в доме Вескулария ночью, он не сдержал свое слово, хотя я, кажется, была согласна на его поцелуи и это не считается нарушением клятвы.

Я хочу, чтобы у меня была дочка с его глазами – зеленовато-серыми, как драгоценные камни хризолиты, наши знаменитые уральские самоцветы. Когда она подрастет, я расскажу ей сказку Бажова «Серебряное копытце», интересно, она поймет про снег…

Вряд ли в Италии бывают сугробы. Скоро узнаю, осень все ближе, а с нею грозовой тучей приближается день нашей свадьбы с Фурием. Он не пощадит меня. Но и сам не дождется пощады. Почему-то уверена в этом, хотя далеко не пророк».