Древний Рим. Честь преторианца

Глава 42. Драматическая роль (Пир "Валтасара")

Колесница сияющего Гелиоса еще не скрылась за дальними холмами, как рука об руку с Фурием мы торжественно вошли в огромный, ярко освещенный зал для приемов. Стены императорского триклиния были расписаны картинами, изображающими застолья героев греко-римской мифологии, а украшенный перламутром и слоновой костью потолок мог свободно вращаться и осыпать пирующих душистыми лепестками роз.

Охапки свежесорванных цветов и зеленые веточки священных растений: лавра, оливы, мирта и розмарина также в изобилии были разбросаны по мраморному полу, мозаика которого представляла собой удивительную картину: рыбий остов, сливовые косточки и яблочные огрызки, разбитые раковины моллюсков, черепки посуды и прочие следы недавнего пиршества.

Такова традиция римской знати – во время обеда бросать объедки прямо на пол, а рисунок мозаики лишь красноречиво подчеркивал, как будет выглядеть комната после праздника, пока здесь не наведут порядок молчаливые рабы.

Под нежную музыку невидимых музыкантов мы возлегли на затянутое пурпуром ложе и приготовились приветствовать гостей, уже давно ожидавших нашего появления.

Мне еще не доводилось находиться в центре столь роскошного приема, и поначалу я чувствовала себя довольно скованно. Вскоре внимание мое привлекла еще одна странная мозаика на стене – изображение скелета с бараньей ногой в одной костлявой длани и пузатой амфорой в другой. Пугающе-символично, в стиле римской бытовой философии.

Празднуй и объедайся, пока ты жив, потом тебе уже ничего не понадобится, разве, что монетка в рот для оплаты перевозчику через реку Стикс, но это, кажется, греческий обычай погребения.

Рядом с ложем Фурия располагались еще два для ближайших советников и легатов – самых уважаемых и богатых граждан Рима. Ложа были расположены буквой «П» вокруг стола, заставленного резными серебряными чашами и блюдами со всевозможными кушаньями.

Таким образом с этого стола могли одновременно брать пищу девять персон. Как говорил некий римский мыслитель:

«Пирующих должно быть не меньше чем граций, и не больше, чем муз!»

Всем известно, что граций – девять, а муз – двенадцать. Может, отсюда берет корни традиция трех обеденных лежанок по три человека на каждой вокруг одного стола.

Кстати, по словам Катона императорский стол был изготовлен из африканской туи, специально привезенной с гор Атласа. Я с интересом погладила его светло-желтую, слоистую на вид поверхность, внимательно рассмотрела даже точеные ножки в виде звериных лап – цена этого предмета интерьера могла доходить до нескольких тысяч денариев.

На празднество во дворце сейчас собралось много гостей, а потому столов, расставленных буквой «П» в зале было достаточно. Мы с Фурием уже давно попробовали нежнейшее мясо молочного козленка, приготовленное под пикантным соусом, потом одобрение цезаря заслужила приправа из фазаньих языков, а не раз пущенные по рукам кубки с фалернским и "щедрым" цекубским постепенно развязали языки участникам пира.

Воистину, здешняя обстановка услаждала сразу все человеческие чувства:

взгляд восхищался мраморными статуями и многочисленными светильниками, что свешивались с потолка на серебряных цепях или крепились к стенам, а также яркими нарядами и украшениями женщин,

слух – дивной музыкой, которая часто меняла темп и тональность в зависимости от выбора инструмента,

вкус – богатейшей палитрой ощущений от холодных закусок и горячих блюд, которые дополнялись старыми, огненно-пряными или напротив мягко-сладостными винами,

обоняние – ароматами цветов и арабских курений, осязание – нежной прохладой шелка и комфортом пуховых подушек ложа.

Скоро в наш адрес зазвучали хвалебные речи, и гости один за другим желали будущей императорской чете долгих лет жизни и благополучного правления. Фурий рассеянно кивал, скупо благодарил и приглашал меня насладиться угощениями.

Устрицы из Тарента, камбала из Равены, мурена с Сицилии, фрукты из Колхиды, финики и бананы из Киренаики – все лакомства и деликатесы империи присутствовали сейчас перед горящими взорами досточтимых сотрапезников цезаря.

Но и помимо прекрасных блюд было чем полюбоваться насытившимся патрициям. Крутобедрые девушки с иссиня-черными распущенными волосами в танце обнажали смуглые ноги и плечи. Протяжные звуки кларнетов и мелодичные переливы флейт сменял будоражащий рокот тамбуринов и четкий ритм тимпанов.

Рабыни бесшумными тенями разбрызгивали в зале драгоценные духи, омывали руки гостей розовой водой, меняли грязную посуду, наполняли опустевшие кубки, смиренно принимая от захмелевших мужчин щипки и хлопки по мягким частям тела.

Под грохот фанфар распахнулись дубовые двери и несколько мужчин в одеянии греческих воинов внесли блюдо с огромным жареным кабаном, следом важно шествовал главный императорский повар Писций.

Явившийся на пир в белоснежном одеянии, в облике древнего жреца храма чувственных наслаждений он торжественно поднял нож, будто собираясь совершить ритуальное жертвоприношение.

Фурий восхищенно захохотал, когда из распоротого брюха кабана на наш стол вывалилась гора копченых колбас и устриц. Дразнящие аппетитные запахи тут же вознеслись к самому потолку, с которого продолжали сыпаться теперь уже белоснежные лепестки роз. Какое дивное расточительство – прекрасная, сводящая с ума, быстровянущая роскошь. Сродни полету мотылька, сродни танцу менады, улыбке весталки, взгляду раненого гладиатора…

Я покосилась на Катона, сосредоточенно изучавшего не то мисочку с фисташками, не то свой кубок, в котором плавали красновато-желтые бутончики шафрана. Похоже, советник изрядно объелся и теперь вертел в пальцах длинное птичье перо, раздумывая, не прибегнуть ли к проверенному средству, чтобы пощекотать горло и облегчить желудок для новых яств. Недаром у его края ложа на полу находилась специальная чаша для таких целей.

Внезапно Фурий обнял меня и поцеловал в спрятанный за надушенными локонами висок. Неужели снова начнет предлагать вино? В моем положении не стоит пробовать алкоголь, придется соврать, что еще чувствую боль в желудке и притворно расплачусь.

Но император всего лишь попросил прочесть стихи, а развеселившееся окружение угодливо поддержало ласковый приказ. Обрадованная возможностью отставить в сторону хмельные напитки, я с воодушевлением прочла одно из своих любимых стихотворений Марины Цветаевой. Кажется оно вполне подходило случаю:

Вновь зазвучала музыка, замельтешили пестрые наряды танцовщиц, зашумели гости, но мне показалось, что Фурий нахмурился. Остекленевшими глазами он поглядывал на чавкающих, икающих и едва ли не похрюкивающих подданных, среди которых лишь несколько человек еще держались с достоинством, а потом наклонился к моему плечу:

– Играешь… Ты верно сказала, Валия, твои слова всегда попадают в цель и смертельно ранят, как парфянские стрелы. Но роль кровавого шута мне давно надоела. Моя истинная стихия – трагедия, и как же наскучило ее писать, я хочу стать главным героем настоящей драмы. Вот в чем моя заветная мечта.

Посмотри-ка на них, Валия, они все ненавидят меня и ждут лишь подходящего момента для решающего удара, кажется, он скоро настанет. До меня дошли недобрые слухи, скоро конец всему… Но мне хочется обмануть этих трусливых подобострастных ублюдков. Ты согласна? Ты со мной, Валия?

– О чем ты говоришь, государь? Возможно, я тебя не понимаю, прости.

– За всеми придет смерть, но я жажду ее обыграть, слышишь? Она распахнет для меня главные ворота, а я ускользну через потайную лазейку. Хочу и тебя взять с собой.

Он захихикал, потирая измазанные жиром ладошки, как будто в голову его пришла новая гадость. И я должна стать сообщницей на правах невесты. "Ты – мой Гай, я твоя Гайя" – такие сокровенные слова произносит девушка на брачной церемонии, вручая свою жизнь супругу, обещая следовать за ним до конца.

– Прочти мне еще какие-нибудь печальные стихи, Валия. А я пока обдумаю, как нам провести этих скучных свиней, которые могут только жрать, блевать да устраивать заговоры.

Меня охватили самые чудовищные предчувствия. Внезапно стало очевидно, что сегодняшний вечер закончится катастрофой, а вместо алых лепестков пол будет залит кровью. Обернувшись, я заметила бесстрастных на вид преторианцев, стоящих у каждой колонны зала. Один лишь короткий сигнал и верные псы бросятся грызть гостей, что столь прилежно налегают на угощения, вознося хвалы Божественному повелителю.

Мне отчаянно хотелось усмирить очаг ярости, раздувавшийся сейчас в груди Фурия, перевести его мысли на более мирный и сентиментальный лад. Но выбор мой невольно коснулся той самой темы, которая, похоже, давно мучительно томила его.

Не потому ли цезарь жадно прислушивался к каждому слову, слетавшему с моих дрожащих губ… Стихи Роберта Рождественского, написанные спустя много сотен лет после расцвета и упадка Великой римской империи оказались необычайно актуальны в разгар всеобщего веселья:

– Божественные строки! Какая пронзительная горечь и глубина. Сродни песням Орфея, спустившегося в Аид за несравненной Эвридикой. Но, скажи мне, Валия, ты считаешь возвращение и впрямь невозможно?

Я устало пожала плечами, чувствуя, как от испарений разгоряченных мужских тел, смешанных с резкими запахами духов начинает кружиться моя бедная голова. Может, изобразить легкий обморок, и тогда меня перенесут в спальню?

Сыта по горло загадочными намеками Фурия и раболепными взглядами его опьяневших гостей, хотя надо признать, тигровые креветки и осьминоги весьма впечатлили. Наш славный повар Писций превзошел самого себя. За всю предыдущую жизнь я не ела столько чудесно приготовленных морепродуктов, как за последний месяц на Палатине. Но хорошенького понемножку, пора и честь знать.

– Мой повелитель, Фурий Германик Август! Прошу великодушно меня простить, ужин был просто великолепен, но мне нездоровится. Позволь удалиться в свои покои.

Со всех сторон раздались разочарованные вздохи и мольбы о том, чтобы «сладкоголосая Валия» задержалась еще немного. Даже обычно настороженный Катон сегодня, похоже, расслабился и вытирая сальные ладони о спутанные кудри услужливого раба, попросил меня остаться.

Но я решительно поднялась с ложа и кончиками пальцев расплескала вокруг себя багряное вино из кубка – подношение незримым божествам, которые всегда рядом.

– Благодарю тебя за все твои милости, Божественный цезарь! Ты спросил о возвращении? Позволь ответить тебе стихами замечательного поэта, который однажды лишил себя жизни, не найдя в комнате стило и бумагу, чтобы записать новые строки, неистово рвущиеся из груди. Хотя по другой версии его просто убили те, кто был недоволен размахом крыла его Музы – потомкам остается только гадать.

Выслушав предварительные аплодисменты и вглядываясь в разом окаменевшее лицо Фурия, я проникновенно обратилась к нему:

Музыка смолкла, гости бурно перешептывались, на все лады одобряя выбор императора и множество моих прекрасных качеств, столь необходимых для будущей Августы. С такими просвещенными и красноречивыми правителями, как мы, Риму сулили начало новой эпохи.

Но странное выражение прищуренных глаз Фурия откровенно пугало. Он жестом отпустил меня отдыхать, а сам обратился к гостям с ответной речью. Правда, она была чересчур коротка.