Его самое темное желание

ГЛАВА 43

Кинсли повернулась к своей семье и помахала им рукой, приглашая подойти поближе.

— Я не знаю, сработает ли это, но мне нужно, чтобы вы доверяли мне.

Эйден приблизился, не сводя взгляда с круга грибов, в котором стояла Кинсли.

— Это…?

— Ведьмино кольцо.

Эмили заправила прядь своих коротких светлых волос за ухо. Кончик ее носа покраснел от холода.

— Я даже не заметила его, когда мы нашли тебя.

— Думаю, это понятно, учитывая обстоятельства, — сказала Сесилия. Ее брови нахмурились. — Так… все реально?

Кинсли кивнула.

— Когда Векс отправил меня обратно, я появилась здесь.

Она подняла взгляд и обвела им окружающие леса. Местность была настолько заросшей, что было трудно представить себе какое-либо здание, стоящее здесь, но она знала, что это то самое место.

— Его коттедж здесь. Я имею в виду, на другой стороне.

— Я не знаю, сработает ли это, но если сработает, я бы хотела, чтобы вы с ними познакомились. Просто… не пугайтесь.

Кинсли позвала огоньки по именам. Ее голос разнесся по лесу, смешиваясь со скрипом ветвей и далеким пением птиц.

Она почувствовала вспышку магии, легчайшее покалывание вдоль позвоночника, прежде чем огоньки материализовались перед ней. За последние несколько дней она научилась распознавать это ощущение, ведь каждый вечер она приходила в круг и призывала их. И каждый раз она чувствовала это покалывание, ощущала малейшее изменение в воздухе прямо перед их появлением.

Кинсли цеплялась за эти маленькие кусочки магии. Они были ее спасительной нитью в мир Векса. Доказательство того, что даже здесь магия реальна.

Эхо и Вспышка подпрыгнули, их тела были полны оживления, несмотря на то, что в этом мире они были такими тусклыми.

Тень провела усиком по руке Кинсли.

— Мы рады видеть тебя, Кинсли.

— О, Боже мой, — выдохнула Сесилия, отступая от круга.

Эмили вздрогнула и потянулась к сестре.

— Что случилось?

С широко раскрытыми от удивления глазами Сесилия выпрямилась и сделала шаг к огонькам.

— Они настоящие.

Между бровями Эйдена образовалась складка, когда он перевел взгляд с Сесилии на Кинсли.

— Что настоящее?

— Ты их не видишь? — спросила Сесилия.

Эмили покачала головой.

— Я ничего не вижу.

— Большинство смертных не могут видеть нас, — сказала Эхо, поворачиваясь, чтобы изучить семью Кинсли.

Вспышка придвинулась ближе к Сесилии.

— Магия в этом мире исчезла, а мы связаны с другим миром.

Глаза Сесилии расширились.

— И я слышу их. Этот шепот…

Она нерешительно подняла руку.

Вспышка скользнула по ее пальцам. Тетя Сиси отдернула руку с нервным, восхищенным смешком.

— Так ты действительно что-то видишь? — спросила Эмили.

Сесилия кивнула.

— Да. Они настоящие. И они такие… красивые.

Она снова протянула руку и на этот раз не отстранилась, когда Вспышка коснулась ее.

— Однажды я видела одну из вас маленькой девочкой. Она помогла мне найти дорогу обратно к моей семье, и я испытала такое облегчение, что так и забыла поблагодарить ее. Она исчезла, хотя я искала ее, и я знала, что мне не померещилось.

— Нас тянет к потерянным, — сказала Тень, когда они с Эхо присоединились к Вспышке. — Мы ведем их туда, где они должны быть.

Мысли Кинсли вернулись к той давней ночи, когда она ехала в отдаленный коттедж в Нагорье. Она не была потеряна в физическом смысле, но эмоционально, духовно…

А потом она увидела синий свет в темноте.

Она бы предпочла менее экстремальные способы следовать за этим светом, но, в конце концов, они привели ее именно туда, где она должна была быть.

— Я не могу их понять, — сказала Сесилия. — Их слова просто…

— Копошатся на краю твоего сознания? — предположила Кинсли с мягкой улыбкой.

Ее тетя усмехнулась.

— Да.

Хотя родители Кинсли не могли ни видеть, ни слышать огоньки, они остались рядом, задавая робкие вопросы о том, свидетелями чего были она и Сесилия.

Каким-то образом Кинсли знала, что их нерешительность была вызвана не недоверием, а неуверенностью. Они не были уверены, как отнестись к явлению, которое явно было за пределами их восприятия и понимания. Но их усилия согрели ее сердце.

Довольно скоро Эмили заявила, что пришло время предоставить Кинсли немного пространства. Они с Эйденом направились обратно к машине, которую припарковали на грунтовой дороге, почти волоча за собой тетю Сиси.

Кинсли понимала нежелание тети уезжать. Она сама чувствовала притягательность фантастического, волшебного и задавалась вопросом, не отрицала ли Сесилия этот зов большую часть своей жизни. Должно быть, то, что ее опыт наконец-то подтвердился после стольких лет, было удивительным.

Но Кинсли была рада провести немного времени наедине с огоньками, потому что она, наконец, смогла задать вопрос, который мучил ее все это время.

— Как он?

— Мрачен, — ответила Тень. — Все еще страдает, но свет в его глазах вновь разгорелся.

Кинсли улыбнулась и сунула руки в карманы пальто.

— Когда вы вернетесь, напомните ему, что мы можем быть разлучены, но мы не одиноки. Я даже сейчас ношу часть его в себе.

Огоньки сделали небольшие поклоны, и Эхо сказала:

— Мы так и сделаем.

— Он сейчас здесь? В круге?

Огоньки кивнули.

Кинсли сделала глубокий вдох, наполняя легкие свежим воздухом Хайленда.

— Я люблю тебя, Векс!

Ее голос слабым эхом разнесся между деревьями, к серому зимнему небу и по глубоким, темным водам озера. И в этом эхе ей показалось, что она услышала голос Векса, зовущий из-за пределов этого мира.

Зима приближалась, день ото дня укрепляя свои позиции в долине, но Кинсли не нарушала привычного распорядка дня. Дождь, метель, мокрый снег и пронизывающий ветер не мешали ее ежедневным посещениям ведьмина кольца.

Через две недели после того, как она вернулась в этот мир, отец и тетя Кинсли были вынуждены уехать. Они провели месяцы вдали от своей жизни. Слезы, которые Эйден Делани пролил при прощании, чуть не сломили Кинсли. Он крепко обнял ее, прежде чем они с тетей Сиси сели в машину и отправились в долгий путь в Лондон.

Мать Кинсли не уехала с ними. Волшебство это или нет, но Эмили Делани не собиралась оставлять свою беременную дочь одну в такой глуши. К счастью, ее компания позволила ей возобновить работу графическим дизайнером удаленно, несмотря на разницу во времени между Соединенным Королевством и Тихоокеанским Северо-западом.

Каждый день огоньки передавали сообщениями между Вексом и Кинсли. Они рассказывали ей о его тревоге, волнении, решимости и любви. Она разговаривала с ним, желая, чтобы он услышал ее голос, даже если он не мог ее понять. Но Кинсли никогда не признавалась в своем беспокойстве. Оно засело у нее в голове, когда девять недель беременности превратились в десять, затем в одиннадцать, а теперь и в двенадцать.

Она не могла избавиться от этой тревоги, но и не позволила взять над ней власть. Одна простая, мощная мысль — одно непоколебимое убеждение — подавляло любые сомнения.

Наш ребенок будет жить.

Двенадцать недель позади, и еще много впереди. Двенадцать недель, прожитых день за днем. И еще двадцать восемь предстоит прожить так же — день за днем.

Именно тогда ей поступил неожиданный звонок. Мать, увидев имя вызывающего абонента на телефоне Кинсли, уже собралась отклонить вызов, но Кинсли ее остановила.

Она ответила на звонок и поднесла трубку к уху.

— Кинсли?

Слышать голос Лиама впервые за столь долгое время было странно… разочаровывающим. Все, что она ожидала почувствовать, отсутствовало. Она почувствовала просто… ничего.

Без всякого поощрения с ее стороны, он продолжал и продолжал говорить о том, как был обеспокоен, о том, что в глубине души он знал, что с ней все хорошо, потому что он просто не мог представить жизнь без нее.

И она была с ним честна. Она поздравила его с прекрасной семьей, его прелестным ребенком. Она сказала ему, что рада, что он счастлив, и сказала, что сама она не была счастлива очень, очень долгое время. Что он причинил ей очень, очень глубокую боль. Что он бросил ее. И она указала на то, что для кого-то, кто утверждал, что не может представить жизнь без нее, он действительно, казалось, не заметил, как сильно она отдалилась за последние несколько лет.

Он на мгновение замолчал, а когда заговорил снова, его голос был хриплым и невнятным.

— Мне жаль. Я знаю, после всего, через что я заставил тебя пройти, это мало что значит, но это так. Ты никогда не заслуживала той боли, что я тебе причинил.

Кинсли слышала так много извинений от него за эти годы. Раньше она никогда не находила в них смысла, и ничего не изменилось. Но ей не нужен был смысл в словах Лиама. Не нужна была его искренность. Она ни в чем не нуждалась и ничего от него не хотела.

— Я знаю, ты хотел бы поддерживать связь, но чтобы между нами ни было, все кончено.

— Кинсли, пожалуйста. Мы все еще можем быть друзьями.

— Нет, Лиам, — ответила она мягким тоном, которым бы гордилась Тень. — Я потеряла своего друга много лет назад. До свидания.

После звонка она почувствовала себя немного легче, немного менее обремененной. За время, проведенное с Вексом, она отпустила Лиама и почти не думала о нем. Но, наконец, сказав ему все это, наконец-то заступившись за себя после стольких лет попыток сохранить мир, она почувствовала себя хорошо. Это было… завершением.

Кинсли довольно быстро — и счастливо — перестала думать о нем.

Как ни странно было жить с матерью после долгих лет вдали от дома, Кинсли привыкла к рутине общения с Эмили. Каждое утро они вместе готовили и съедали завтрак, в хорошую погоду совершали прогулку по грунтовой дороге или берегу озера, наслаждались обедом и вечерним чаем. Они вместе разгадывали головоломки, играли в несколько старых настольных игр, которые хранились в одном из шкафов коттеджа, и разговаривали больше, чем когда-либо за последние годы.

Кинсли не так часто снимала свои походы и исследования, как планировала, но она по-прежнему вела блог, занималась скрапбукингом и поддерживала связь со своей аудиторией. И она занялась другим ремеслом, которым увлекалась в детстве, и которое нравилось ее подписчикам.

Она начала делать маленькие лесные декорации и сказочные домики, используя предметы из окрестных лесов — веточки и кору, камни, мох и орехи, а также листья и цветы, которые они с матерью сушили и прессовали. И Эмили время от времени присоединялась к ней, находя удовольствие в чем-то новом для себя.

Каждый вечер перед сном они звонили или общались по видео с отцом Кинсли и делали то же самое с ее сестрой и тетей по крайней мере пару раз в неделю. Хотя Мэдисон оставалась скептичной и полной сомнений после того, как ее ввели в курс дела, верила она или нет, не имело никакого значения. Все, о чем заботилась Мэдди, — чтобы ее сестра и будущая племянница или племянник были в безопасности.

И каждый вечер, перед закатом солнца, Кинсли ходила к ведьминому кольцу, чтобы поговорить с огоньками и Вексом, которого она всегда чувствовала там. Его присутствие было неоспоримым, все более значительным с каждым визитом, но всегда недосягаемым. Она держала их в курсе событий о ребенке, но информация, к сожалению, была ограничена. Не было визитов к врачу, о которых можно было бы рассказать, не было результатов анализов, которыми можно было бы поделиться.

Это была единственная вещь, из-за которой она и ее мать ссорились. Эмили настаивала, чтобы Кинсли ходила на регулярные осмотры. При любых других обстоятельствах Кинсли согласилась бы безоговорочно. Только после долгого, эмоционального, полного слез разговора Кинсли наконец убедила мать понять ее точку зрения.

Этот ребенок не был человеком. И Кинсли не могла рисковать, чтобы правда была раскрыта кем-либо вне семьи. Потенциальная опасность для ребенка была слишком велика. Как, черт возьми, они объяснили бы, если бы ультразвук показал крошечные коготки на пальцах ребенка или маленькие крылышки, растущие из его спины?

К счастью, мать уступила, но при одном условии. Она заставила Кинсли пообещать, что если что-то пойдет не так, они немедленно помчатся в больницу.

С добавлением изучения информации о беременности, родах и домашних родах к ее ежедневным занятиям, у Кинсли не было недостатка в делах, и она редко оказывалась одна. Однако дни не были легкими. Усиливающийся зимний холод был ничто по сравнению с холодом в ее сердце. Походы к ведьминому кольцу поддерживали ее, но каждый из них был лишь одной каплей воды на языке, в то время как она страдала от обезвоживания в пустыне потерь и одиночества.

Но визиты были не единственным, что поддерживало ее. Как бы сильно Кинсли ни скучала по Вексу, как бы ни было больно расстаться с ним — а некоторые дни причиняли ей больше боли, чем можно себе представить, — жизнь, растущая в ней, всегда поднимала настроение.

Поэтому двенадцать недель беременности превратились в тринадцать, затем в четырнадцать, и следующие семь дней она провела, борясь с нарастающей паникой. Ни одна из ее беременностей не продлилась дольше этого срока. Никогда еще она не заходила так далеко, и каждая ее частичка, каждая клеточка ее тела, каждый нейрон в ее мозгу, каждая капля крови в ее венах желали, чтобы этот ребенок держался, не сдавался. Жил.

Затем четырнадцать недель превратились в пятнадцать, шестнадцать…

В семнадцать недель она поняла, что у нее виден живот. Всего лишь небольшая выпуклость, которую никто другой не заметил бы, но она видела его. И в то первое утро, когда Кинсли его заметила, она стояла боком перед зеркалом в ванной, нежно проводя руками по этой выпуклости и улыбаясь самой широкой, самой теплой в своей жизни улыбкой, почти не осознавая влаги, скапливающейся в ее глазах.

Вскоре после этого она почувствовала первые движения ребенка. Уже на следующий день она едва смогла сдержать себя от стремительного бега через лес, чтобы добраться до ведьминого круга и рассказать огонькам о том, что произошло. Пока она держала свою рубашку поднятой, они парили перед ее животом, их маленькие ручки-призрачные огоньки щекотали кожу. Хотя ребенок не пошевелился для них, огоньки оставались в таком положении долгое время, издавая тихие, полные благоговения звуки, напоминающие ветер, проносящийся над травянистым лугом.

Они сказали, что почувствовали в ней жизненную силу, сказали, что почувствовали магию, могущество. Когда они уходили, их переполняло желание поделиться новостями с Вексом.

После этого Кинсли и ее мать провели много времени, сидя перед потрескивающим камином с одеялами на коленях и положив руки на живот Кинсли, затаив дыхание, ожидая почувствовать хотя бы малейшее шевеление внутри.

По мере того как дни проходили, новые проекты Кинсли выросли в скромный, но приносящий удовлетворение бизнес. Со стороны ее аудитории возник спрос на маленькие композиции, поэтому она открыла онлайн-магазин. В дополнение к созданию прекрасного веб-сайта для Кинсли, Эмили проявила впечатляющую сноровку в упаковке часто хрупких творений и с радостью предложила отправлять их по почте во время своих еженедельных поездок в ближайший город за продуктами и припасами.

Даже когда зима сопротивлялась наступающей весне, принеся поздний снег, Кинсли продолжала свои походы к огонькам. Она бы ни за что от этого не отказалась. Но иногда эти визиты были трудными по причинам, которые не имели ничего общего с погодой.

Особенно в тот день, когда она почувствовала шевеление ребенка, стоя внутри круга из грибов и разговаривая с огоньками.

В одно мгновение она перешла от смеха и улыбки к безобразному плачу.

Удивление и беспокойство огоньков только заставили ее заплакать еще сильнее. Они были такими милыми, такими добрыми, такими заботливыми, но ничто из того, что они могли бы сказать или сделать, не могло остановить поток ее слез.

Поэтому они ждали вместе с ней, их тусклый призрачный огонь мерцал в сгущающихся сумерках. Слезы Кинсли усиливали жжение холодного воздуха на ее лице, и мороз вонзался в нос и горло с каждым ее дрожащим вдохом. Но, наконец, она успокоилась достаточно, чтобы объяснить внезапную смену настроения.

Векс был так, так близок, но он не мог протянуть руку и положить ладонь на ее живот. Он не мог чувствовать то, что чувствовала она. Не мог чувствовать маленькую жизнь, которую они создали вопреки всему. Не мог просто… быть с ней.

Это было далеко не лучшей ее минутой, особенно когда она ругала его за то, что он забрал все это, за то, что уничтожил любую возможность для них разделить все эти переживания, хорошие и плохие.

Она быстро извинилась, хотя знала, что он не понял ее слов, но это не облегчило ее боль той ночью.

Несмотря ни на что, наступило следующее утро, за ним другое, и еще одно, а Кинсли продолжала. Зима наконец сменилась весной. Ее маленький живот рос, и малыш двигался все больше и больше. Солнце светило теплее, ярче и дольше.

И все же Кинсли поймала себя на том, что тоскует по луне и звездам.

Она стала заполнять моменты тишины разговорами со своим ребенком, рассказала малышу, как сильно его любят, об огоньках и крошечном волшебном мире, расположенном между двумя другими. Но больше всего она рассказывала своему малышу о его отце.

Хорошая погода позволяла совершать более длительные и легкие прогулки, а долина казалась совершенно новым местом теперь, когда зелень снова покрывала землю. Кинсли вдыхала свежий воздух, в котором чувствовался аромат озера и запах новой жизни. Она восхищалась ароматом утесника, колючих кустов с ярко-желтыми цветами, которые росли на любом открытом пространстве, какое только можно было найти. До приезда в Шотландию ей говорили, что эти цветы пахнут кокосом, но она не совсем в это верила. Теперь она не понаслышке знала, насколько поразительно похожи эти запахи.

Но она всегда ловила себя на том, что мечтает о другом аромате, разносящемся по воздуху, — о нотке дубового мха и амбры.

Удлиняющиеся дни только отдаляли ее от Векса. Она продолжала посещать ведьмино кольцо каждый день в обязательном порядке, пользуясь тем, что стало светлее, чтобы каждый вечер оставаться там подольше. Какая-то часть ее всегда хотела остаться до захода солнца, как будто ночь каким-то образом позволяла ей слышать Векса, чувствовать его ближе, видеть его.…

Даже после того, как огоньки, которые не могли долго продержаться по эту сторону завесы, уходили, Кинсли оставалась в ведьмином кольце, разговаривая с Вексом. Она рассказывала ему о своем дне, об их ребенке, сказала, как сильно любит его и скучает по нему.

И когда она закрывала глаза, то могла представить его в ритуальной комнате, сидящим, прислонившись спиной к вертикальному камню, или лежащим в центре круга, раскинув крылья по земле, и слушающим ее речь. Иногда ей даже казалось, что она слышит его приглушенный голос издалека, но он никогда не проникал в ее мир настолько глубоко, чтобы быть в этом уверенной.

В апреле приехала Мэдисон, которая наконец-то укомплектовала свою пекарню достаточным количеством персонала, чтобы она могла продолжать работать в ее отсутствие. Кинсли и не подозревала, сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз видела сестру, пока они не обнялись так крепко.

Кинсли не была уверена, кто начал плакать первым — она или Мэдисон. Как бы то ни было, обе сестры быстро разрыдались, а Мэдди снова и снова извинялась за то, что ее не было рядом, за то, что не приехала раньше, за то, что не была лучшей сестрой, когда Кинсли больше всего в ней нуждалась.

Кинсли заверила ее, что никаких извинений не требуется и что Мэдди и их родители так много сделали для нее. И, в конце концов, выбор всегда зависел от Кинсли. Ей пришлось принять решение исцелиться, и хотя она решила отправиться в это путешествие самостоятельно, она никогда бы не достигла этого результата без любви и поддержки своей семьи.

Кинсли планировала дать Мэдди день или два, чтобы освоиться после того, как она преодолела тысячи миль и множество часовых поясов, чтобы добраться сюда, но не могла ждать. В тот же вечер она привела свою сестру к волшебному кольцу. И Мэдисон, несмотря на свою усталость и продолжающийся скептицизм, не смогла скрыть огонек любопытства и возбуждения в глазах, когда они вошли в круг грибов.

Наблюдая за сестрой, Кинсли позвала огоньки.

Глаза Мэдисон метались взад-вперед, пока она подпрыгивала на месте, надежно засунув руки в карманы толстовки.

— Итак, что я здесь ищу, Кинсли? Потому что я не вижу…

Ее слова были заглушены вздохом. Огоньки появились прямо перед ней, их эфирные тела напоминали призрачные языки пламени.

— О, — выдохнула Мэдди. — Вау.

Широкая улыбка расплылась по губам Кинсли.

— Ты можешь их видеть?

— Да!

Когда сестры через некоторое время вернулись в машину, они все рассказали матери. Преувеличенно надув губы, Эмили заявила, что это несправедливо. Не прошло и дня, а Мэдди уже познакомилась с блуждающими огоньками. Когда Эмили сможет увидеть что-нибудь потрясающее?

Кинсли откинулась назад и погладила свой живот. Она могла чувствовать то, что почувствовали огоньки — магию, силу, чудо жизни, зарождающейся внутри нее.

— Скоро, мам. Скоро у тебя будет шанс.

Неделя пролетела слишком быстро, принеся еще одно прощание со слезами на глазах, когда Мэдисон отправилась домой. Она пообещала сделать все, что в ее силах, чтобы вернуться летом, после рождения ребенка.

Шотландское нагорье казалось все более и более живым, и ребенок рос все быстрее и быстрее. Всего через несколько недель после визита Мэдди Кинсли отметила новую веху — начало третьего триместра беременности.

Он сопровождался многими вещами, на которые, как она слышала, жаловались матери. Ломота в теле, опухшие лодыжки и ступни, восхитительное ощущение того, что тебя так сдавливает изнутри, что сделать глубокий вдох было непросто. Ее животик — который уже давно превзошел само слово «животик» — с каждым днем казался чуточку больше. Ей пришлось заново учиться, как правильно двигаться, чтобы справиться с ним.

И она с восторгом восприняла все это. Любой дискомфорт стоил того, и она готова была вытерпеть и в тысячу раз большее ради своего ребенка. Ради Векса.

Она так сильно скучала по нему. Скучала по его глубокому, ровному голосу, скучала по его рассказам, его сухому юмору и его искренним словам любви и обожания. Она скучала по звукам его смеха, его поцелуям и нежным ласкам. Скучала по тому, какой совершенной она себя чувствовала, находясь в его объятиях, насколько совершенным все ощущалось, когда она была в его объятиях.

Даже когда они жили в его коттедже порознь, ей всегда было приятно сознавать, что он находится всего в нескольких минутах ходьбы.

Ночи были хуже всего. Они были так одиноки без него, а темнота казалась такой пустой.

Из-за этого они с матерью еще больше сблизились. Хотя Эмили разговаривала с Эйденом каждый день, было ясно, что она испытывала чувство потери, ощущала дистанцию между собой и мужем. За более чем тридцать лет брака родители Кинсли никогда не расставались друг с другом больше чем на пару недель.

Кинсли отказывалась принимать что-либо как должное. Она была благодарна родителям за то, что они делают, за все, что они уже сделали. Сказала, что понимает, как им тяжело.

И они повторяла, что всегда будут делать все, что в их силах, для Кинсли и Мэдисон… и для их внука.

На озеро часто обрушивались ливни, хотя они редко задерживались надолго. Дождевик, заказанный Кинсли, окупил себя полностью. Звук дождевых капель, разбивающихся о ее плащ, на самом деле действовал успокаивающе.

Когда стояла хорошая погода, она брала с собой в ведьмино кольцо книгу. Огонькам нравилось слушать, как она читает, но это было не только для них, но и для Векса, и для ребенка тоже.

Весна сменилась летом. Дни были приятно теплыми, от красоты долины захватывало дух, а малыш был крепким. Судя по тому, насколько сильными становились некоторые из их маленьких пинков, он был чертовски крепким. Ежедневная прогулка Кинсли от машины до ведьминого кольца с каждой неделей занимала немного больше времени, и вскоре мать настояла на том, чтобы ходить вместе с ней, чтобы убедиться, что Кинсли добирается в целости и сохранности.

Скоро.

За те долгие летние дни Кинсли произнесла это слово столько раз, что и не сосчитать. Она повторяла его своей матери, тете, отцу и сестре, огонькам, Вексу и ребенку. Больше всего она повторяла его себе.

С каждым разом это слово становилось все тяжелее, объемнее, ощутимее. С каждым повторением оно занимало все больше места в ее сердце. Предвкушение, тревога, нетерпение, волнение — все это было и даже больше.

Скоро никогда не могло быть достаточно скоро.

Векс отвечал ей тем же, хотя и через огоньков. Они говорили, что он был беспокойным, задумчивым и раздражительным, что огонь в его взгляде горел яростнее, чем когда-либо. Они описывали не человека, впавшего в отчаяние, а грозного зверя, стремящегося вырваться из клетки, чтобы броситься вперед и потребовать свою пару.

Целая жизнь пролетела за эти месяцы. Кинсли наблюдала, как сменяются времена года, наблюдала, как меняется земля и ее тело. Она чувствовала, как меняется ребенок. И по мере того, как лето приближалось к своему апогею, лес все больше напоминал владения Векса. Ее и без того безмерная тоска по нему усилилась еще больше.

Каждый день она ходила на ведьмино кольцо. Она не позволяла ничему остановить себя — ни погоде, ни своим отекшим ногам, ни животу, который заставлял ее стонать каждый раз, когда она вставала со стула. Не имело значения, сколько ей приходилось ковылять, чтобы передвигаться, или что она чувствовала, что ей хочется пи́сать каждые пять минут, потому что, Кинсли готова поклясться, ребенок спал, положив крошечную ножку прямо на ее мочевой пузырь. Каждый день она появлялась, чтобы сказать Вексу и огонькам, что она все еще здесь.

Она каждый день говорила огонькам, что скоро, и каждый день они повторяли ей это слово, сорвавшееся с губ Векса и дошедшее до ее ушей, до ее сердца. Летний воздух гудел от жизни, от будущего.

Когда ее спина заболела так сильно, что она почти не могла встать с постели, она все же добралась до круга. Когда после долгой, беспокойной ночи, в течение которой ни одно положение, известное людям или фейри, не давало даже малейшего подобия комфорта, ее веки отяжелели настолько, что она не могла их держать открытыми, она все же добралась до круга.

До того дня, когда не смогла.