Если сердце верит

Глава 23

Джон ощутил утрату, как только покинул Лили, но он должен был поехать в дом Гэса. В дом Гэса? Но это был и его дом. Впрочем, так ли это?.. Конечно, он же вырос здесь. Сейчас, когда отец умер, Джон желал убедиться в своей причастности к этому месту.

Остановившись возле маленького домика, он вошел внутрь, как делал это много раз в детстве. Скромная гостиная была когда-то их с Донни спальней. Рухнув на диван, Джон словно услышал звуки, наполнявшие ее в те далекие времена: разговоры, ругань… Но и смех тоже. Гэс по природе не был расположен к радости и веселью в отличие от матери Джона, веселого и легкого человека. Донни походил на мать. Джон с братом частенько резвились и веселились.

Джон запрокинул голову и прикрыл глаза. Его охватила усталость, более тяжелая, чем физическая: чувство мужчины, оставшегося единственным в роду. Впрочем, последние три года Джон и так нес на своих плечах эту ответственность. Но доставлять в дом продукты, оплачивать услуги домработницы и ремонтировать жилище — все это связано с бытом. Теперь Джоном завладели эмоции.

После бессонной ночи тяжесть случившегося казалась невыносимой, и вскоре он уснул, сидя прямо на диване, как в последнее время часто делал Гэс. Сдавленный крик разбудил его.

Дульчи Хевитт стояла на пороге, прикрывая рот ладонью.

— Как же вы меня напугали, — выдохнула она. — Я только что узнала о Гэсе и пришла прибраться. А вы тут сидите точно как он сидел.

Джон вспомнил, что Гэс умер, и ощутил холод под ложечкой. Он поднялся.

Свет был включен. На улице уже стемнело.

Джон провел рукой по бороде и волосам.

— Который час?

— Восемь. Я очень сожалею о Гэсе.

Джон кивнул:

— Спасибо, что зашли вчера вечером. Я бы не хотел, чтобы старик умер здесь совсем один.

— Вы были с ним?

Он снова кивнул и огляделся:

— Тут нет особого беспорядка. У него под конец даже на это не оставалось сил. Идите домой, Дульчи, к детям. — Джон хотел побыть один.

Чувствуя необходимость чем-то заняться, Джон прошел к платяному шкафу в спальне. Ему хотелось, чтобы Гэс выглядел прилично. Внутри висел плащ, памятный Джону со времен детства, пара рубашек и — что уж вовсе невероятно — несколько платьев матери. И еще тут был костюм, подходящий для похорон. Джон провел рукой по оттопыренному лацкану пиджака.

Под ним что-то было. Джон распахнул полы. На вешалке под костюмом висел непрозрачный пластиковый пакетик. Джон достал пакет и открыл его. Внутри оказалась подборка газетных вырезок. Одни из них уже пожелтели от времени, другие были совсем свежими. Заботливая рука аккуратно разложила их по хронологии и, казалось, старательно разгладила каждый листок.

Джон просмотрел вырезки, одну за другой, и сердце у него защемило. То была полная коллекция его работ, сохраненная отцом, который ни разу — ни разу! — не сказал, что любит Джона.

Он застонал от острой боли, но это не принесло облегчения. Посмотрев на вырезки, снова застонал.

Не в силах больше стоять на месте, Джон вышел и начал расхаживать по темному двору, вдоль стенки, которую еще так недавно строил Гэс. Он вспомнил предсмертные слова отца.

И внезапно Джон все понял и ощутил неимоверную жалость к этому человеку, страдавшему всю жизнь. Гэс родился в те времена, когда на внебрачных детей смотрели косо, поэтому всегда считал себя недостойным. Да и сам Джон любил Гэса лишь потому, что он — его отец… Джон опустился в траву на колени и тихо заплакал о том, чего не видел, не знал и не делал раньше.

Он не помнил, когда плакал в последний раз, но слезы приносили такое облегчение, что Джон не сдерживал их, пока они сами собой не иссякли.

Потом он медленно поднялся, вытер глаза, вошел в дом и плеснул холодной водой себе в лицо.

Осторожно сложив газетные вырезки в пакет, Джон повесил его на ту же вешалку, чтобы похоронить вместе с Гэсом. Отыскав чистую рубашку, галстук, нижнее белье, носки и туфли, Джон отнес все это в машину и поехал домой. Здесь он повесил одежду в гардероб и принял душ.

Тело Джона было еще влажным, когда он выплыл на середину озера в своем каноэ. Студеный воздух холодил кожу, но сильные равномерные взмахи весла быстро согрели его. Добравшись до гагар, Джон остановился. Все четыре птицы сегодня вечером были на месте. Они медленно двигались по воде, время от времени ныряя или оглашая ночную тишину такими первозданными криками, что у Джона замирало сердце.

Времени здесь будто вовсе не существовало, поэтому казалось, что смерть — лишь продолжение жизни. Возобновляясь из года в год, жизнь шла своим чередом, и эти две юные особи тоже явились на свет, чтобы продолжить свой род. Да, выдавались и трагические годы, когда волной уносило гнезда или молодняк становился жертвой хищников. Но во всем этом был смысл и свой особый извечный порядок.

Ощущая потерю и обретение, Джон снова опустил весло в воду и направился дальше. Крики гагар летели ему вслед, мягко стелясь по поверхности озера, по всем его излучинам и изгибам, до самой Тиссен-Коув.

Лили сидела на краю причала и встала, как только Джон подплыл, словно ждала его все это время. Когда каноэ скользнуло вдоль пристани, она приняла веревку и привязала ее к столбику.

Через секунду Джон выбрался на пристань, обнял Лили, и это показалось самой естественной, самой правильной вещью, какую он когда-либо делал. Сейчас Джон не думал о своей книге. Не чувствовал себя двуличным или корыстным. Его мысли и его сердце пребывали в полном согласии.

Он обнимал ее крепко и долго, покуда озеро не закружилось, и не закричали гагары. Джон поцеловал ее, потом еще и еще. После третьего поцелуя пробудилось желание.

Лили повела его к дому, вверх по лестнице — в мансарду, в кровать… И снова все казалось естественным — и то, как они разделись, и то, как прикасались к интимным местам, спеша к заветной цели. Джон ощущал покой, исходивший от Лили, умиротворение и надежду. Только войдя в нее, он успокоился, хотя и чувствовал, что жаждет продолжения.

Лили в последний раз глубоко вздохнула, тихо вскрикнула и расслабилась.

Джон тоже вытянулся, не желая отдаляться от нее. Потом прижал Лили к себе, но так и не произнес ни слова. Он ласково целовал ее, прижимая к груди и думая, что был бы абсолютно счастлив, просто лежа рядом с Лили Блейк всю оставшуюся жизнь.

Но через несколько минут Джона снова охватило возбуждение. И она тоже была готова. Ей нравилось все, что он делал, и тогда, и после.

Наконец, вымотавшись, он успокоился. Согретый ее теплом и ароматом любви, Джон провалился в сон. Такой глубокий, что он не слышал больше ни звука.

«Я в цехе. Закончу в четыре».

Лили положила записку на подушку, потом снова взяла в руки и приписала свои инициалы, окружив их похожим на сердечко завитком. Она не знала, как вести себя утром после такой ночи. Не представляла себе, что будет, когда он проснется. Но Лили обещала Майде выйти сегодня на работу.

Надев плащ с капюшоном, резиновые сапоги и перчатки, Лили постепенно пришла в себя. Думала о сегодняшней ночи и о предыдущей. Она думала о двух минувших неделях и старалась найти во всем какую-то связь. Лили казалось, что она прожила за это время целую жизнь. Но оставалось очень много нерешенных проблем. Как разобраться в них? Как справиться с ними?

Майда приготовила сандвичи и накрыла ленч на веранде. Она не спрашивала о вчерашнем. Ни о Гэсе, ни о Джоне, ни о Терри. Полдень стоял туманный и тихий. Лили даже обрадовалась, когда пришло время возвращаться в цех.

Рабочий день пролетел незаметно и близился к концу. Лили сняла спецодежду и мыла пол из шланга, когда на пороге цеха по производству сидра появился Джон. Вид у него был смущенный. Он не знал, что говорить и что делать. Лили быстро завершила дела, умылась и вышла к нему на улицу.

Теперь они были любовниками. За этот день Лили приучила себя к этой мысли.

— Пройдешься со мной? — спросила она, улыбнувшись. Джон просиял, и лицо его выразило искреннее облегчение. Через минуту они уже шли по плотно утрамбованной гравиевой дорожке между рядами аккуратно посаженных яблонь. Даже сейчас, когда солнце было скрыто туманом, яблоки источали сладкий аромат.

Лили подошла к дереву, поискала яблоки получше среди тех, до которых могла дотянуться, и ловко сорвала два, оставив черешок на ветке, как ее учили много лет назад. Протянув одно из яблок Джону, Лили огляделась. Возле некоторых деревьев стояли лестницы, под другими — ящики для яблок.

— Еще недели две — и урожай будет собран.

Она указала на одно из старых толстых деревьев, села на ящик и прислонилась спиной к стволу. Джон присоединился к ней.

Некоторое время они просто молча жевали. Потом Джон тихо сказал:

— Я хотел тебя, когда проснулся.

— И когда же это случилось?

— Около полудня.

— И что ты сделал?

— Поехал в город. Заниматься подготовкой к похоронам.

— Когда они состоятся?

— Завтра утром. Чертовщина проклятая. Я всегда думал, что Гэс чувствует себя ненужным. Но то, что он переживал, совершенно несправедливо.

— Я рада, что он сказал тебе. Это помогает.

— Мне. Но не ему.

— Ты уверен?

Джон молча поднялся и повел Лили к машине.

— Я поеду за тобой до дома. — В его голосе прозвучало что-то интимное. Обещание…

Остановившись у коттеджа, Лили почувствовала не меньшее возбуждение, чем прошлой ночью, когда они впервые обнимались в мансарде. И даже больше. Ведь теперь она знала, как его борода касается обнаженной груди, как напрягаются его мускулы и сотрясается все тело. Она знала, как пахнет его кожа после душа, и как — после секса.

На сей раз они не дошли до постели, а занялись любовью прямо в пролете второго этажа, сняв лишь ту одежду, которая им мешала. Потом Джон долго держал ее в объятиях, пока оба не успокоились.

Он молчал, но Лили словно слышала его голос, говоривший о необходимости жить перед лицом смерти, о том, как важно иметь друга в такие тяжелые времена, и даже просто о вожделении. Внезапно подумав о любви, Лили испугалась.

Джон долго держал ее у себя на коленях. Опустилась ночная тьма, и он снова остался. А когда Лили проснулась, его уже не было рядом.

Отпевание состоялось в церкви в центре города. Служба была недолгой — скромные простые проводы совсем непростого человека. Но храм был полон. Многие жители Риджа пришли попрощаться со своим земляком, немало приехало и из окрестностей — очевидно, из уважения к Джону.

Как и в прошлую субботу, Лили села на последнюю скамейку, опустив голову и слушая, что говорит священник. Она бы и на кладбище предпочла остаться одна, но Джон взял ее за руку, когда гроб выносили из церкви.

Он, как и вчера, сжимал ее ладонь, словно Лили была для него единственной надеждой на спасение, единственным, что поддерживало его в эту трудную минуту. Но теперь это было совсем иначе, потому что происходило у всех на глазах.

Не зная, как отнесутся к этому в Лейк-Генри, Лили не смела поднять глаз. Когда отзвучала последняя молитва и гроб опустили в могилу, она ощутила, как напрягся Джон. Проходя мимо Джона, люди говорили ему пару сочувственных слов, пожимали руку, прикасались к плечу. И каждый непременно заглядывал в глаза Лили. Она смущенно кивала, благодаря Бога за то, что не нужно ничего отвечать. Лили простояла рядом с Джоном до самого конца, так и не справившись со страхом. Ей казалось, что сегодня они с Джоном заварили новую историю.

Джон, напротив, считал, что уважение, которое выказали ему горожане, косвенным образом распространится и на Лили. Чем теплее станет к ней отношение земляков, тем уютнее Лили будет себя чувствовать и тем вероятнее, что она не покинет Лейк-Генри.

Он уже не думал о своей книге, опасаясь, как бы она не обесценила все, что произошло между ними. Независимо от книги Джон желал, чтобы Лили осталась на родине.

Она останется, пока не разрешится проблема. Скандал связал ее по рукам и ногам. Лили жила здесь, но все необходимое осталось в Бостоне. Газета так и не опубликовала опровержение, и после всех действий, предпринятых Кэсси, приходилось только ждать ответа. Процесс обещал быть затяжным и болезненным.

Джон хорошо помнил их первую встречу в то субботнее утро, когда разъяренная Лили, в ночной сорочке и накинутой на плечи шали, направила ружье ему в сердце. Еще тогда он понял, что она гордая. Лили не станет жить в Лейк-Генри лишь потому, что ей некуда больше податься. Лили должна сама захотеть остаться, а это невозможно, пока она не помирится с Майдой. Джон хотел помочь ей в этом, но он чувствовал, что если станет копаться в секретах Майды, то Лили сочтет это вмешательством в ее личные дела.

Терри — совсем иное. Джон считал себя вправе разобраться с ним и призвать к ответу за все, что он сделал Лили. Он поможет ей доказать злой умысел.

В воскресенье Джон быстро подготовил все материалы для следующего выпуска «Лейк ньюс». Хорошо, что члены Гостеприимного комитета Поппи, приехав почти в полном составе, привезли ему всякой снеди. Это избавило его от необходимости отрываться от работы. Рано утром в понедельник он снова примчался в офис и продолжил расследование. Для начала Джон созвонился с церковью в итальянском квартале Питсбурга и поговорил с двумя священниками, потом нашел третьего, пожилого, который мог помнить Терри Салливана. Действительно, это имя оказалось знакомо пастору, но лишь по последнему скандалу в прессе. Он заверил Джона, что Терри Салливан никогда не был его прихожанином.

Итак, Терри не проявлял религиозного рвения ни в Питсбурге, ни в его окрестностях, о которых в свое время писал.

Джон решил вернуться немного назад, в Мидвилл, но и в здешней церкви ничего не добился. Никто из священников не помнил такого имени. Джон решил еще раз побеседовать с заместителем директора школы. Тот по-прежнему горел желанием оказать услугу, поэтому соединил его с учителем средних классов. Потом Джон потолковал с учителем младших классов. Рассказы обоих преподавателей совпадали. Утверждая, что Терри хорошо учился, они упоминали о его трудном детстве.

— Трудное детство? — переспросил Джон у каждого из учителей.

— Он отличался от своих одноклассников, — подтвердил один, — и всегда держался немного отчужденно.

Второй заявил:

— Теперь я могу говорить об этом, поскольку видел его на ток-шоу в прошлые выходные. Он стал солидным и даже красивым мужчиной, а ведь каким был хиленьким.

— Хиленьким?

— Да, мелким таким, тощим. Готов был в любой момент к защите, как и все изгои. Бедняжка. Ведь ему всегда приходилось оставаться в тени такого брата.

— Какого «такого»?

— Нейла. Это был очень симпатичный ребенок. Вежливый, привлекательный, дружелюбный. Настоящий лидер, даже в те времена. Терри учился гораздо лучше, но дети в этом возрасте не очень ценят интеллект, если все остальное в сверстнике им не нравится. Прекрасные мозги Терри не располагали к нему детей. Они смеялись над учеником, который знал ответы на все вопросы учителя. Да и дома у него было неладно. Отец слыл тяжелым человеком.

Первый учитель тоже упоминал об этом:

— Сегодня таких детей мы считаем жертвами плохого обращения. Но тогда на проблему смотрели иначе.

— И что же вы видели? — спросил Джон.

— Синяки. Терри дома били. У его отца был горячий нрав и толстый ремень.

— А брата Терри он разве не бил?

— Да что вы! Он не смел.

— Почему же?

— Если бы он поднял руку на этого мальчика, то жена ушла бы от него. Она обожала Нейла. И с самого начала прочила его в священники.

— И он стал им? — Джон замер.

— Конечно. Мы все гордились этим.

Можно ли делать из этого какие-либо выводы? Мальчику постоянно приходилось оставаться в тени старшего брата, которого готовили в священники… Допустим. Но достаточно ли этого, чтобы ребенок проникся ненавистью к церкви, а впоследствии совершил преступление против кардинала?

Сомневаясь в этом, Джон продолжал допытываться:

— Разве старший брат не мог остановить отца?

— Никто не мог бы остановить этого крупного, сильного и злого человека.

— А мать Терри?

— О, ее уже нет в живых. Погибла в автомобильной катастрофе лет десять назад.

Джон знал об этом, как и о том, что отец Терри тоже умер.

— Но где же она была, когда ее муженек размахивал ремнем?

— Думаю, вставала между ним и сыном. Ей доставалось в первую очередь.

Несмотря ни на что, Джон проникся состраданием к Терри. Его родители изливали друг на друга потоки злых, грубых слов, но никогда не доходили до рукоприкладства.

— Так в чем же дело? — спросил Джон. — Он что, пил?

Оба учителя не знали этого наверняка, но один из них назвал

Джону имя женщины, которая жила в Мидвилле по соседству с Салливанами. Она оказалась довольно коммуникабельной.

— Был ли пьяницей Джеймс Салливан? Да, он пил. Пил потому, что был до безумия ревнив. Джин не смела на людях и глаз поднять, иначе Джеймс тут же обвинил бы ее в кокетстве. Он ревновал даже к собственному сыну! Уж поверьте мне, Джеймс Салливан был дурной человек.

— Так почему же она за него вышла?

— Наверное, не знала, что он настолько плох. Да и кто из девушек это знает? Ведь мужчины порой не проявляют характер до тех пор, пока уже ничего нельзя исправить. Но этот даже ждать долго не стал. Потом Джин рассказывала мне, что он показал ей свой норов в первую брачную ночь: погрозил пальцем и велел никогда не вспоминать о прошлом. Она поклялась, что никогда и не вспоминала, но Джеймс так и не поверил.

— А разве что-то было до этого?

— О да. Долгая, нежная дружба с одноклассником. Судя по тому, как она говорила о нем, он был ее единственным светлым воспоминанием. Джин так и вспыхивала вся, а потом сразу же угасала, но я-то видела…

— И почему они расстались?

— Не знаю. Однажды я спросила, но Джин тут же пожалела, что так разоткровенничалась.

— А где она выросла?

— Она никогда не говорила об этом. Думаю, боялась.

— Из-за того парня?

— Наверное.

Воображение Джона бешено заработало. Но ему нужно было узнать кое-что еще.

— Вам известна ее девичья фамилия?

— Бокке. Как игра. Я запомнила, когда читала некролог. Тогда я еще подумала, что тут есть некая ирония. Ведь она действительно походила на маленький шарик, который гоняют туда-сюда.

Джон, зная об этой игре, понял смысл сказанного. «Бокке, как игра». Та, в которую играют в итальянских кварталах. Там, где некогда жил Фрэнсис Россетти!

Откинувшись в кресле и чуя, что разгадка близка, Джон попрощался и повернулся к компьютеру. Но едва он успел войти в сеть, как позвонил Ричард Джекоби. Вернувшись домой после выходных, он узнал, что Терри Салливан пытается продать продолжение истории «Россетти — Блейк» журналу «Пипл». Джон сомневался в том, что сделка состоится, поскольку Терри уже почти полностью дискредитировал себя как журналист. Ричард заметил, однако, что это не обязательно отразится на тиражах журнала. Джону пришлось признать справедливость этого замечания. Ричард хотел установить жесткую дату выхода книги Джона, считая, что за новой публикацией Салливана обязательно последуют другие, написанные другими Салливанами. Поэтому Ричард желал, чтобы их книга вышла в самый удачный момент и произвела фурор. Он полагал также, что если Джон будет работать не покладая рук, то уже к марту они поставят на полку кое-что новенькое, и тогда разоблачение Терри состоится своевременно.

Джону не понравилось выражение «не покладая рук». И не понравилась дата — март. Однако его соблазняла мысль дискредитировать Терри.

Итак, быстро, тщательно и эксклюзивно — напомнил ему Ричард. Джон спросил, а где же контракт. Ричард ответил, что работает над ним. Джон напомнил, что еще неделю назад он говорил то же самое. А заодно осведомился, почему Ричард полагает, что создание книги требует меньше времени, чем составление контракта. К тому же, вероятно, цена будет выше, если речь зашла еще и о дискредитации Терри. Ричард ответил, что сумма сделки уже установлена. Джон заметил, что, пока бумаги не подписаны, все еще не поздно изменить. Ричард спросил, не сдрейфил ли Джон. Джон заявил, что ничего подобного.

«И действительно, ничего подобного», — подумал он, повесив трубку. Между тем каждый раз при мысли о книге внутри у него все сжималось. Как же снять противоречие между необходимостью писать и чувствами к Лили?

Продолжая размышлять об этом, Джон углубился в поиски. После нескольких щелчков мышкой он уже знал название средней школы, в которую ходил кардинал. Еще пара щелчков — и номер телефона у него в руках.

Джон весело поздоровался с женщиной, которая сняла трубку.

— Я пытаюсь разыскать старую знакомую. Думаю, она училась у вас. Ее зовут Джин Бокке. Если у меня правильные сведения, то она училась вместе в Фрэном Россетти.

Собеседница усмехнулась:

— Какое совпадение. Именно сейчас у меня на столе его личное дело.

— Неужели им в последнее время кто-нибудь интересовался? — удивился Джон.

— Да. Значит, вы говорите, Бокке? К сожалению, такой нет.

— Возможно, она училась классом младше? — предположил Джон. — А может, была с Фрэном в одном кружке: музыкальном, дискуссионном или французского языка? — Память не могла его подвести. Будущий кардинал посещал все эти кружки. — Но они точно были знакомы.

— Может, по церкви?

— Не исключено. — Джон почему-то не решился позвонить священникам церкви Непорочного Зачатия и спросить о знакомой кардинала. — Ух, — вздохнул он, — а я-то уж думал, что найду ее у вас.

— А м-может, вы и правы, — протянула женщина, и ее голос прозвучал откуда-то издалека. Послышался шелест переворачиваемых страниц. И тут она громко сказала прямо в трубку: — Ага, вот! Это был сводный хор. Вот она, второй ряд, третья слева. Очень симпатичная. И, между прочим, — голос снова отдалился, — знакомое лицо. Подождите-ка, не вешайте трубку.

Вот уж чего Джон не собирался делать!

— Так-так! Вот она снова. Может, я и ошибаюсь, тут нет имен… На снимке три пары студентов, но у одной из девушек лицо, волосы и улыбка в точности те же. Похоже, она пришла на выпускной вечер вместе с Фрэном Россетти.

Джон чуть не подпрыгнул от радости. Но он не мог рисковать.

— Вы уверены?

— Я в состоянии отличить одно лицо от другого, — немного обиженно сказала женщина, — а ее имя есть вот тут, на снимке хора. Я пошлю вам копии обеих фотографий, если хотите.

Джон продиктовал свой адрес.

— Не то чтобы я вам не доверял, — заметил он, — но после всего случившегося я боюсь обидеть кардинала, если подойду к нему с этим вопросом, а окажется, что это не та женщина.

Еще через несколько секунд Джон уже рыскал по Интернету в поисках информации о целибате и обетах священников. Нужные сведения нашлись очень быстро. Потом он позвонил Брайану Уоллесу и сказал:

— Я тут узнал кое-что. Тебе это тоже пригодится.

Брайан вздохнул:

— Почему-то мне кажется, что я не хочу это слышать.

— У тебя хорошее чутье, но тебя все-таки обманули, приятель. У Терри Салливана есть серьезные причины ненавидеть Россетти. Ты знал, что с Терри в детстве плохо обращались?

— О Господи, это старая песня, Кип. Если хочешь сказать, что он еще один из алтарных мальчиков…

— Нет, тут дело поинтереснее. Отец Терри жестоко бил его и, как правило, одновременно истязал его мать. Оказывается, мистер Салливан-старший безумно ревновал свою супругу к тому, кого она по-настоящему любила, к тому, с кем была близка несколько лет, прежде чем вышла замуж. Ну-ка, отгадай с трех раз, кто это был.

Последовала длинная пауза. Джон продолжил:

— И фотография ее имеется. Джин Бокке была вместе с будущим кардиналом на его школьном выпускном вечере. Снимок хранится в личном деле Россетти.

— Но ведь нет прямых доказательств, что именно в него она была влюблена.

— Мидвиллская соседка Салливанов говорит, что и в школе, и в колледже у Джин был один и тот же мальчик. А фотография сделана как раз в середине этого периода.

— Ты сказал, что у нее «был мальчик», — со скепсисом и даже с презрением вымолвил Брайан. — А точнее? Что это значит?

— Это значит то же самое, что и у всех нормальных ребятишек старшего школьного возраста.

— Думаешь, они были близки? Забудь об этом, Кип. Ведь Россетти — священник.

— Да, именно об этом я подумал в первую очередь, но потом разузнал еще кое-что. Священник не обязан быть девственником. Вот когда его рукоположат, он должен соблюдать целибат. А это не одно и то же. Видимо, многие пасторы изведали любовь к женщине, и именно из них получаются самые хорошие священнослужители. Ведь они лучше понимают своих прихожан и способны реально помочь с проблемами брака.

— Ты притягиваешь факты за уши, Джон.

— Неужели? Разве ты не способен представить себе Россетти в качестве юного жеребчика? Ну, извини, Брайан. Все сходится. Терри много раз избивали. Наверное, он защищал мать, которая страдала за свою любовь. Фрэн Россетти, как привидение, витал над супружеской постелью Салливанов. Терри рос, лелея в своем сердце ненависть к нему, а заодно и ко всей католической церкви. Он сочинял пасквили именно о том итальянском квартале, где воспитывалась его мать и где, как теперь выясняется, она сблизилась с Россетти. Когда отца Фрэна произвели в кардиналы, это окончательно взбесило Терри. Он искал компромат, но не нашел, и тогда придумал все сам.

— А мать это подтвердила?

— Она умерла.

— Тогда все это спекуляции. А у меня, между прочим, есть документ — магнитофонная запись.

— Так проверь ее!

Джон мог бы на этом остановиться. Но до сих пор он не занимался старшим братом Терри — Нейлом Салливаном, священником.

Между тем именно ему всегда отдавалось предпочтение в семье. Именно его любили больше, а били меньше, чем Терри, да еще вечно ставили младшему брату в пример. При этих обстоятельствах легко понять, что старший брат отождествился в сознании Терри со всей церковью. И не нужно быть гением, чтобы увидеть связь между безудержной любовью матери к старшему сыну, ее мечтой сделать его священником и карьерой самого Фрэна Россетти.

Обдумав все еще раз, Джон понял, что кое-чего достиг. Но профессионализм требовал большего: он хотел убедиться во всем наверняка.

И Джон начал разыскивать брата Терри.