Грешник

Глава 29

Хотя Бутч был фанатом «Рэд Сокс» до мозга костей, умудренный годами и опытом он понимал, что некоторые вещи, приходящие из вражеского штата, были не так уж плохи. Он, конечно, пришел к этому осознанию не сразу… но когда взошло солнце, он на собственной шкуре ощутил, насколько все может изменить органический стейк из Нью-Йорка. То, что доктор прописал.

И на этой ноте он устроился глубже на французской кушетке и поправил кусок мяса, уложенный поверх синяка. Он блаженно застонал, и кто-то сел рядом с ним.

— Коп, ты прости, но пришлось это сделать.

Бутч приоткрыл глаз и посмотрел на Ви.

— Все в норме. Я бы сделал то же самое.

— Как голова?

— Как там раньше говорили? Как будто осел лягнул?

Он снова закрыл глаз и прислушался к шуму, с которым Братство, Ублюдки и солдаты заполняли кабинет Рофа. Когда все соберутся, и начнется совещание, он бы конечно сел, убрал компресс и сосредоточился на повестке дня, но в настоящий момент он мучился жутким похмельем и последствиями правого хука от своего соседа, поэтому ему было чем занять себя.

— Принести тебе «Мотрин» или что-нибудь еще? — спросил Ви.

— Похоже, тебя замучило чувство вины.

— Я не кайфанул от этого.

— Потому что на мне не было кожаных стрингов?

Ви резко рассмеялся.

— Тебе не станет хуже, если я закурю?

— Если ты не зарядишь мне во второй глаз, то хуже уже не будет.

Раздалось шипение, а потом до него дошел знакомый запах турецкого табака. Когда Бутч почувствовал в себе силы… нет, не то чтобы он горел желанием, но не хотелось вести себя как социопат… он сел повыше на подушках и уронил стейк на колено. Фритц, хорошо знакомый с запросами тех, кто страдал различного рода опухолями в ненужных местах, предусмотрительно упаковал мясо в мешок, чтобы потом не пришлось отмывать лицо. Хотя Бутчу было бы пофиг.

Да и другим мужчинам и женщинам в этой комнате.

А что до народа, собирающегося в местах общего пользования? Нельзя просто так взять и выделиться на фоне декора в голубых цветах, в заставленном антиквариатом французском кабинете с радостными стенами и обюссоновским ковром, мебелью на хрупких ножках и вычурными шторами… когда в помещении толпа здоровенных лбов, которые каким-то образом из раза в раз умудрялись втиснуться в тесное пространство, ничего не расквасив при этом.

С другой стороны они устраивают мозговой штурм касательно всех вопросов по Обществу Лессенинг уже больше трех лет, с тех пор как Братство Черного Кинжала и Первая Семья поселились в особняке из серого камня. Поэтому сейчас уже казалось непривычным и странным сидеть в развалку на хрупких двухместных кушетках или в креслах и не обсуждать вопросы жизни и смерти.

Доказательство того, что то, к чему ты привык, — вполне себе норма, каким бы странным это ни казалось, не войди оно в привычку.

— И где наш здоровяк? — спросил Бутч, посмотрев на пустой стол Рофа.

— Уже идет. — Ви затянулся и заговорил, вдыхая дым, который на секунду заслонил от взгляда его бородатое лицо. — Думаю, он ворует конфеты у детей — в качестве разогрева перед тем, что он собирается сотворить с нами, сечешь?

— Ну он хотя бы не пинает щенков.

— Только их и не пинает.

Бутч проверил свое зрение, фокусируя глаза на столе Рофа, с мыслью, что хотя бы один гарнитур в этой комнате соответствует ожиданиям. Старомодный трон, на котором восседал последний чистокровный вампир планеты, был под стать великому Слепому Королю, лидеру расы. Поговаривали, что массивный дубовый стул Братство привезло сюда из-за океана, еще в те дни… то есть ночи… когда Роф отказывался править.

Всегда были ожидания и надежды, что мужчина, наконец, займет данное ему по рождению место…

Двойные двери, которые каждый вошедший закрывал за собой, потому что сейчас в доме было полно детей, а им не следовало слышать поток отборной ругани, который считался среди воинов светской беседой… распахнулись, и не под действием чьих то рук. Под влиянием воли.

Комнату накрыла гробовая тишина, и Бутч подумал о том, что раса таки получила охрененного лидера.

— Бойся своих желаний, — пробормотал он сухо.

— Да кто этого желал вообще? — парировал Ви.

В дверном проеме стоял Роф сын Рофа отец Рофа, возвышаясь семи футовым столбом в своих тяжелых ботинках. С черными волосами, спускавшимися с вдовьего пика до бедер и лицом серийного убийцы, который по чистой случайности родился в семье аристократов, он являл собой мощь, которую даже вооруженные до зубов братья предпочитали обходить стороной. Особенно когда Роф не в духе.

А он всегда не в духе, когда бодрствует.

И особенно после ночи вроде этой.

Когда он пересекал комнату, то его голова никогда не меняла направления, взгляд всегда устремлен вперед, пока он прокладывал путь среди собравшихся туш, мебели и всего остального. Его способность к ориентации в пространстве не просто результат четкого расположения вещей. Подле него всегда шел Джордж — его собака повадырь — пес прижимался к икре Рофа, направляя его по установленной системе подсказок, понятной им одним.

Из них вышел отличный дуэт: как двустволка с плюшевым одеялом. Но они сработались… и порой только пес помогал Рофу сдержать свой взрывной темперамент, такая вот любовь.

Так что да, все домочадцы обожали Джорджа.

Двери в кабинет закрылись так же, как и открылись — без помощи рук… и, алло, по крайней мере, они не слетели с петель под силой удара.

И только по одной причине — это могло напугать пса.

Роф, подойдя к столу, опустил свой трехсотфунтовый вес без капли жира на трон, старое дерево приняло эту тяжесть со стоном усталости. Как правило, Джорджа поднимали и устраивали на коленях. Но не сегодня, не сегодня.

Бутч положил стейк на место и принялся ждать.

Три…

Два…

…и…

— Что за херня здесь творится?! — взревел Роф.

Бум!

В последовавшем молчании Бутч посмотрел на Ви. Который перевел взгляд на Тора. А тот медленно покачал головой из стороны в сторону.

— Я здесь что, один сижу? — требовательно спросил он. — Или вы там у двери яйца свои проверяете?!

— А я гадал, для чего эта корзина, — пробормотал кто-то…

— Мои огромные, они не влезут…

Роф ударил кулаком по столу, заставляю подпрыгнуть всех, включая собаку.

— Ладно, для вас, придурков, поясняю на пальцах. Омега появляется в городе, а ты…

Бутч закрыл глаза и вжался в кушетку, когда очки повернулись в его сторону.

— …решил, что это блестящая идея — дать отбой, когда нужна была подмога. — Лицо Рофа повернулось в противоположную сторону, к Сину. — А ты решил, что обнимашки с Омегой — правильный ход. — Роф повел головой, обращаясь ко всем собравшимся. — После чего на месте появились остальные и начали заниматься дурью.

Бутч поднял руку, хотя его никто не спрашивал.

— У меня был план.

В его сторону устремился смертоносный взгляд.

— Да ладно. Какой же? Самоубиться? Потому что, Господи Иисусе, у тебя это почти получилось…

— Спасти отца любой ценой.

Роф нахмурился.

— Ты о чем вообще?

— Куин. — Бутч сдвинулся на узких подушках, решив, что последнее, что нужно его больной голове — вперившийся в нее невидящий взгляд. Поэтому он закрыл глаза и принялся молиться так, словно оказался в приходской школе, и одна из монашек поймала его на бранном слове. — У меня была одна цель — спасти Куина… и план сработал. Он только завалил лессера, когда я почувствовал Омегу. Я знал, что Куин не оставит меня просто так, поэтому сделал все возможное, чтобы отправить его прочь. — Он умолчал о своей сделке с Омегой. — Думаешь, что сейчас вне себя от ярости? Представь, что бы чувствовал, если бы мы сейчас отпевали в Гробнице отца Лирик и Рэмпа вместо того, чтобы вести эту милую светскую ругань.

Куин, стоявший в углу, потер лицо. Блэй рядом с ним положил руку на плечо парня, поддерживая его.

— И я сделаю это снова, — сказал Бутч, открывая глаза. — Так что, вы меня отстраните? В смысле, Ви уже говорит так, словно меня надо запереть дома как неженку, которая не в состоянии постоять за себя. К этому мы идем? Или ты позволишь мне исполнить пророчество? А? Так что это будет?

Кууууууча взглядов устремилась в его сторону, транслируя комбинацию из «уважаю» и «покойся с миром, брат».

Роф очень долго смотрел на него, Бутч даже решил, что ему понадобится больше стейков.

— Теперь я понял, что она имела в виду, — пробормотал Король.

— Прости, что? — выдохнул Бутч.

— Ты и гребанные вопросы. Никогда не понимал, почему Дева-Летописеца не позволяла нам задавать вопросы. Сейчас я понял. — Прежде чем Бутч успел выдавить тупой вопрос, Роф ответил: — Раздражает и бесит, вот почему.

***

Стоя в стороне, рядом с Бальтазаром, который словно держал на поводке голодного медведя, Син гадал, зачем вообще пришел на собрание. Не то, чтобы ему было плевать на то, как Роф намыливал всем шеи. Ему даже нравилось наблюдать, как лидер расы выходит из себя. В такие моменты казалось, что Син работает с тем, кого может понять и уважать.

В конце концов, он рос подле вспыльчивого мужчины. Он привычен к крикам и реву, в каком-то нездоровом смысле ему было комфортно в таких условиях… хотя в случае с Рофом взрыв эмоций был подкреплен внушительным умом и четким пониманием, что есть хорошо, а что плохо. Да, у Слепого Короля был острый как кинжал язык, и имя под стать характеру, но Роф был истинным Севером на их компасе, он не ошибался, даже когда им владела ярость.

— Я не стану сидеть дома как трусливая сучка, — сказал Бутч сидя на кукольном диване. — Этому не бывать.

Брат очевидно поучаствовал в кулачном бою после того, как Син свалил из того переулка. Левый глаз Бутча приобрел цвет любимого леденца Рейджа, а кусок мяса поверх фингала казался идеальным пластырем. К тому же, алло, когда стейк нагреется его всегда можно приготовить и слопать… чего не скажешь о разрекламированных компрессах изо льда.

— Изоляция не обязательна, — парировал Брат.

— Чушь собачья. — Роф отрезал. — Я четыре столетия веду войну с Омегой, чтобы доказать, что ты ошибаешься.

— Он уже не тот, кем был раньше. — Бутч подался вперед. — Я это испытал на собственной шкуре. Или мне напомнить, как мы с тобой узнали о кровном родстве?

— Он прав.

Когда все взгляды в комнате устремились к Сину, он с удивлением обнаружил, что два слова вырвались именно из его рта.

Пожав плечами он пробормотал:

— Я должен был вспыхнуть как спичка или взорваться к чертям собачьим, когда завалил ублюдка.

— Что подводит меня к другой теме, — сухо сказал Роф. — Каким местом ты, черт возьми, думал?

— Я не думал. Оказался на месте и рванул в бой. Всего то.

— Ты налетел на Омегу «потому что гладиолус»? Амбиции… или саморазрушение, это как посмотреть.

— И то, и другое.

— По крайней мере, ты честен.

— С приходом ночи я выхожу в город, — сказал Бутч. — И я продолжу свое дело. Мы близко… — Брат большим и указательным пальцем показал — насколько близко в прямом смысле, — поэтому для меня безопасно выходить на улицы.

— Мне решать, что ты можешь, а чего не можешь делать, — перебил его Роф. — Ты же не считаешь, что это здоровенное кресло здесь для красоты стоит?

— Это наш шанс. — Бутч окинул взглядом комнату. — И я не стану тем, кто напортачит.

— Но тебе нужно обеспечить защиту, — настаивал Ви.

Когда изо всех углов посыпались аргументы, Син абстрагировался от обсуждений. Он уже знал, к чему они придут в итоге. Бутча выпустят на поле боя… потому что он прав. Война близится к завершению, и Королю это известно. Никто не станет подвергать настолько важную фигуру как Разрушитель риску. С другой стороны как коп исполнит пророчество, если будет прохлаждаться дома будто хрустальная ваза?

Через какое-то время встреча подошла к концу. Может, прошло пять минут. Может весь час. Син не следил. И вот неожиданность — Бутчу разрешили заниматься своим делом, даже если Ви, судя по его роже, собирался подать протест Королю и подкрепить свои доводы кинжалом.

Син никогда никого не ждал и благодаря близости к выходу проскочил через двойные двери первым.

Он направился к своей комнате, а за ним следовали тяжелые шаги, когда он пересек гостиную на втором этаже… и вошел в коридор, ведущий к его покоям.

— Син.

Он просто покачал головой и схватился за дверь.

— Син, — позвал его кузен. — Нам нужно поговорить.

— Нет, не нужно.

Он собрался хлопнуть дверью, но Бальтазар придержал панель.

— Нет, нужно.

Син забил на дверь и направился в ванную, по дороге избавляясь от одежды и бросая все на пол.

— Думаю, собрания было достаточно. Я не конспектировал особо важные моменты, если ты не заметил…

— Что это за женщина.

Син остановился перед двойными раковинами. Подняв взгляд на зеркало, он посмотрел на кузена. Бальтазар зашел в ванную, его иссиня-черные свободные шмотки казались очень удобными, а обувь без каблуков позволяла спокойно взбираться по внешней стене зданий. Син мгновенно узнал его форму.

Похоже, вор в конце ночи развлек себя своим хобби.

— Оттачивал притупившиеся навыки, кузен? — протянул Син.

— Кто эта женщина?

— Что ты украл?

— Не играй со мной.

— Что я найду в твоих карманах, если попрошу вывернуть их наизнанку? Бриллиантовые ожерелья? Наличку? Дорогие часы?

Когда Балз посмотрел на его отражение в зеркале, Син узнал этот упертый ослиный взгляд: чертов ублюдок готов стоять здесь столько, сколько потребуется. Прилипчивый засранец.

Син включил воду и вымыл руки с мылом как хирург, которому предстояла операция по ампутации ноги. Или, может, он принимает желаемое за действительное.

— Не помню, чтобы на собрание обсуждали каких-то женщин. Хотя, я невнимательно слушал.

— Тогда, в переулке. Ты хотел, чтобы я связался с какой-то женщиной в случае твоей смерти.

Син опустил взгляд на свои руки. Потому что, алло, чистота — вторая добродетель, да и кто захочет ходить грязным.

— Не понимаю, о чем ты.

— Все ты понимаешь.

— Я бредил.

— Син, тебе нельзя общаться с женщинами. Не в таком состоянии.

— Я голый. — Он указал на свое тело. — Поэтому женская половина планеты в безопасности. Или ты думаешь, что мои… проблемы… исцелились сами по себе. Могу тебя заверить — это не так.

Черт, ситуация Джо. Он не хотел расставаться на такой ноте.

— Син, конец войны уже близко. Нам не нужны сейчас осложнения.

— Я все же повторюсь: не понимаю, к чему ты клонишь.

Бальтазар посмотрел на него.

— Син, есть пределы тому, что я могу скрыть и зачистить.

— Ну так не исполняй роль моего личного доджена. Простое решение, мой дорогой воришка.

Когда мужчина с проклятьем вышел, Син встретил свой взгляд в зеркале. В голове звучали слова его кузена, а мыслями он вернулся в прошлое… и хотя он пытался сопротивляться им, воспоминания оказались сильнее.

Спустя три дня после смерти отца и его превращения, Син стоял в хижине, которая всегда служила ему домом. Посмотрев на лежак, на котором спал его отец, и на останки своей мамэн, и жалкие пожитки — ящики для веревок и меха, на бутылки от медовухи… он знал, что должен сделать.

— Ты уходишь?

Он повернулся к тяжелой занавеске. В дверном проеме стоял Бальтазар, его лицо возмужало, несмотря на незрелое тела претранса.

— Не слышал, как ты вошел, кузен, — сказал Син.

— Ты же знаешь, я умею быть тихим.

Снаружи пещеры завывал холодный ветер — предвестник скорой осени. Воистину лето подошло к концу, и Син костями чувствовал, что лета больше не будет.

Не то, чтобы для него вообще было лето, и неважно, какая бы теплая ни стояла погода.

— Спасибо, — сказал Син, взяв одну из выброшенных бутылок из-под медовухи.

— За что?

Принюхавшись к открытому горлышку, Син поморщился от запаха, понимая, что никогда бы не стал пить это. Никогда. Воспоминания, приходившие с этим душком, заставляли съеживаться. Отбросив бутыль в сторону, он перешел к следующему.

— За то, что привел женщину, — ответил он. — Иначе я бы не выжил.

— Она сама пришла.

Син, нахмурившись, поднял взгляд.

— И как она узнала?

— Ты спас ей жизнь. Думал, она не придет проверить как ты?

— Ей следовало остаться в стороне.

— У нее не было выбора и не только из-за тебя. Она рассказала, что ты сделал. Она видела твоего отца в невменяемом состоянии на границе их участка. Ты увел его за собой. Она была дома одна с братом. Только Богам известно, что бы произошло в ином случае.

Син стиснул зубы, потому что не мог больше говорить о ней, особенно потому что они оба знали, что его отец мог сотворить с этой нежной красавицей.

Наклонившись, он нашел последний бутыль, в этот раз полупустой. Повезло. Отец редко оставлял что-то на донышке.

— Ты спас ей жизнь, — сказал Бальтазар. — Она спасла твою.

— Неравноценный обмен, — сказал Син, вытащил пробку из бутылки. — Ни в коей мере.

Подойдя к останкам, он вылил на них сильно пахнущую алкогольную жидкость, от этой вони его замутило. После превращения все его чувства обострились, а тело, казалось, ему не принадлежало. Он стал таким высоким, лапы выросли даже для старой отцовской обуви, ладони раздались вширь, пальцы стали длиннее.

Он не знал, как выглядело его лицо. Ему было все равно.

— Что ты делаешь? — спросил Бальтазар.

Син помедлил, когда подошел к телу мамэн.

— Почему он держал ее здесь? Он не любил ее.

Задавая этот вопрос тому, кто не знал ответ, Син все понимал. Останки служили наглядным примером того, что выполнение приказов отца — его единственный шанс на выживание. Его отец обеспечил таким образом послушание сына. Было слишком много дней и ночей, когда он напивался так сильно, что не мог раздобыть себе пищу. Он нуждался в обслуживании.

И он хотел, чтобы ему подчинялись.

Син пробормотал что-то своей мамэн, а потом продолжил поливать ее медовухой, темная жидкость впитывалась в слои ткани, укрывающей ее скелет.

Он опустил бутыль и отшвырнул ее на лежанку.

— Кузен, ты собираешь ее сжечь?

Милостивая Дева, он едва терпел вонь этой жидкости. Запах возвращал его в ночи, когда он был меньше. Слабее. Оглянувшись назад, он увидел разбитый стул и вспомнил, как влетел в него всем своим хрупким телом, ломая ручки и ножку сиденья.

По крайней мере, превращение обеспечило его полным набором зубов. Отец же выбил ему несколько.

Син повернулся к огню и поднял горящее полено.

— Ты должен уйти.

Бальтазар нахмурился.

— Ты даже не попрощаешься со мной?

— Ты должен уйти.

Повисла длинная пауза, и Син молился о том, чтобы мужчина не стал свидетелем чувств, которые не стоило никому показывать.

Когда кузен просто вышел, Син в последний раз окинул комнату взглядом. Потом бросил горящее дерево на останки мамэн. Когда пламя вспыхнуло и быстро распространилось, Син подумал о жаре, что разрывал его тело во время превращения. У него осталось мало четких воспоминаний, но жар он помнил. Жар и треск, с которым ломались кости, чтобы вырасти на целые дюймы в считанные часы.

Он не верил, что смог выжить. И в то, что та милая щедрая женщина дала ему свою вену прямо перед рассветом. Ей пришлось уйти из-за восходящего солнца, чтобы избежать его губительных лучей. Бальтазар тем временем плотно закрыл вход в хижину, чтобы защитить Сина, чье превращение было еще в процессе, его тело увеличивалось в разы до нынешних объемов.

Когда все кончилось, он был так слаб. Син помнил, как лежал на утоптанной копытами земле, ему казалось, что он уже никогда не остынет. Но, в конечном итоге, когда солнце село за горизонт, а тепло дня отступило, так и жжение в торсе и конечностях ослабло.

Когда он, наконец, покинул хижину, то ожидал увидеть кровь отца, пролитую его рукой, его останки. Ничего не осталось. Все исчезло, будто ничего и не было. Он спросил Бальтазара, не чувствовал ли он паленый запах в течение дня. Кузен ответил что да, чувствовал.

А после этого в течение трех дней и ночей Син восстанавливал силы.

Сейчас, когда пламя начало распространяться, Син закрыл глаза и мысленно попрощался. Он не знал, куда отправится. Одно он знал точно — он не мог оставаться в деревне ни одной ночи. У него не было пожитков, и только ноги могли унести его отсюда. Здесь оставалось слишком много призраков, невыносимо много… и людей тоже. Он должен был найти свою судьбу, отстраняясь от наследия отца и того, что он сам сделал с мужчиной.

В деревне уже наверняка все знают. Женщина должна была объяснить свое долгое отсутствие, пока она кормила его во время превращения. А что до его отца? По нему никто не будет скорбеть, но его отсутствие заметят.

Син вышел из хижины и…

Бальтазар стоял у входа в пещеру, держа в руках поводья двух ладных скакунов, навьюченных под завязку.

— Я еду с тобой, — сказал его кузен. — Я, конечно, еще не пережил превращение, но у меня ловкие руки, и я умнее тебя. Ты без меня не выживешь.

— Я уже многое пережил, тебе это известно, — ответил Син. — Не пропаду.

— Тогда разреши отправиться с тобой. Мне тоже нужно бежать отсюда.

— Потому что успел обчистить всех в деревне и каждый житель в курсе о твоих наклонностях?

Последовала пауза.

— Да. Поэтому. Как думаешь, где я взял этих скакунов?

— У помещика?

— Да. Он плохо о них заботился. Им будет лучше с нами. — Когда одна из лошадей топнула копытом в согласии, Бальтазар протянул Сину подводя. — Так что скажешь, кузен?

Син не ответил. Но взял предложенное.

Он оседлал коня, Бальтазар сделал то же самое. От хижины поднимался дым, и лошади дергались, слыша потрескивание огня. Вскоре пламя охватит крышу, и оранжевые языки выберутся из пещеры, устремляясь к небесам.

Он превратил ужасный отчий дом в погребальный костер для мамэн, и почему-то это казалось уместным.

— Ты не попрощаешься с той женщиной перед своим отъездом? — спросил кузен, прежде чем они пустились вскачь.

Он вспомнил, как она бежала по лугу со своим братом перед тем, как произошли трагичные события, ее смех подобно дымке поднимался к звездам.

— Мы с ней квиты, — сказал он. — Лучше оставить все как есть.

Пришпорив коня, он понимал, что любит ее. И это самая главная причина, почему он не отправился к землям ее отца. Истинная причина, по которой он покидал деревню.

Когда ты заботиться о ком-то, то желаешь ему самого лучшего. Отсутствием примера отец научил его этому уроку. Поэтому самое благое, что он мог сделать сейчас для этой женщины, — оставить ее в покое.

И никогда более не омрачать порог ее дома своей тенью.