Хорошая примета

Глава 15

Я забежала в кафе и осмотрелась. Тихомир сидел за тем же столиком, что и вчера, и пялился прямиком на вход. Шерсть укладке, видать, вообще не поддается, поэтому выглядел парень будто только голову от подушки оторвал, из-за чего простая синяя футболка смотрелась на нем все равно что пижама.

Желтые глаза сверкнули. И зачем он линзы с утра пораньше нацепил?

— Утро доброе, — сказала я, закидывая сумку на свободный стул. — Прости, опоздала.

Пара булок, сыр и какое-то мясо лежали на огромной тарелке не тронутыми, кружка еще дымилась, а значит мое пятнадцатиминутное опоздание не катастрофа.

Я села, рясы скатились по плечам и тихо зазвенели. Может пуговицу все же стоило расстегнуть?.. Знал бы Третьяк, какая теперь у меня в голове “каша”, откусил бы себе язык!

— Доброе, — сказал Тихомир, скользнул взглядом по моей голове, плечам и нахмурился. — Милослава, что случилось?

— Все отлично, — кивнула я и махнула официанту.

Хватит с меня одной булки, масла и меда, кусок в горло бы влез.

— Как-то не похоже.

— Нам надо поговорить, — сказала я, разглаживая салфетку.

— Я весь внимание. Что у нас уже случилось за эти пару минут?

— У меня есть несколько вопросов, и я очень прошу отвечать честно, — волк кивнул. — Первый. Сколько жен ты планируешь иметь?

Тихомир сложил руки на столе и склонил голову:

— Чего?..

— Я спрашиваю, как ты относишься к многоженству.

— Отрицательно.

— Отлично. А к «целомудренной ущербности»?

Тихомир задрал брови:

— Это что за вопросы?..

— Отвечай.

— Никак не отношусь.

Я опустила глаза на стол:

— В каком смысле?

— В прямом. К чему вопрос, я не понял?

— К тому, что я ни с кем не встречалась, не целовалась и не кусалась, до тебя. Мне нужно знать, как ты к этому относишься.

Тихомир зарычал и ощетинился:

— Так, кажется я понял, что происходит. Сюда смотри, Мила, — ткнул он пальцем на свое лицо. — Я суеверный, но кутать тебя в платок не собираюсь. Это понятно?

Хвала Богам!

— Понятно.

— Еще вопросы?

— Нет.

— Точно? Если что, я до тебя тоже ни с кем не “кусался”, это проблема?

— Нет, это отличные новости.

— Мать честная. Тебя кто надоумил? Ольга?

— Нет. Просто я слышала, что такое бывает. Особенно среди суеверных. Вопрос закрыт.

Тихомир откинулся на спинку стула и схватил вилку:

— Вот это «доброе утро», — бубнил он. — Я на всякий случай напомню, если вдруг ты забыла, я волк, и почую, что тебя «укусил» кто-нибудь другой за километр.

Я макнула булку в мед и пожала плечами. Третьяка, — прибью. И знала же, что у этих обоняние животное! Олег унюхал отвар анютиных глазок на сарафане, которому сто лет, и который уже десять химчисток пережил, конечно этот почует на мне даже случайное касание кого-нибудь другого, а я ему тут о целомудрии рассказываю!

— Я буду обливаться ведром духов перед каждым свиданием.

— Значит, каждое свидание мы будем начинать с душа и переодевания.

— Тогда купим мне волчицу.

— Нет, — рыкнул он. — Я не собираюсь ходить на свидания ни с кем, кроме тебя. Можешь успокоиться.

— Отлично…

Мы расправились с завтраком в полной тишине под мимолетные перегляды, но я все равно чувствовала себя на пару тонн легче. Даже когда Тихомир пошел глаза свои желтые снимать мне и вякнуть не захотелось.

Наверняка он и подумать не мог, что у него будет такая не суеверная подружка. Ему тоже сложно, но мы вместе, а за свое счастье надо бороться. Чем хуже начало, тем лучше продолжение, — пусть такой приметы и нет, я теперь в нее искренне верю, да и прогресс на лицо.

— Мне нравится твое очелье, — сказал Тихомир, когда мы вышли на улицу. — Ты немного позвякиваешь, это очень удобно, когда я тебя не вижу.

Комплимент, — выполнено, и совсем не важно, каким тоном, и что смысл очелья так-то не в звоне.

Я благодарно кивнула и улыбнулась. Обижаться теперь не получается. Пусть Треня немного перегнул с этим “смотри его глазами”, себя ведь не перекроишь, а жить все равно легче стало. И кому он сдался в этой академии? У них там полно всяких царевичей забугорных, и если бы не клюшкование, я бы, наверное, вообще не переживала.

С неба посыпались редкие снежинки. Тихомир дернул головой и чихнул. Шапку уже не носит, хотя с такой шкурой она ему не больно-то и нужна, уши только лишний раз закрывает. И почему он, интересно, седой? Арктический? Наши все бурые и рябые, в этом и волка-то не признаешь, больше на зайца похож.

На улице было еще темно, но выходной день медленно расцветал морозными цветками на фонарях и фасадах, и переливался красками праздничной иллюминации. Никакого тебе гудения машин, грохота и толп. Я запрятала руки в карманы и стиснула пальцы в кулак. Людей на улицах практически не было, но мы все же не на необитаемом острове, только потянись, опять рычать начнет.

Тихомир поджал губы и покачал головой, когда мы встали на перекрестке, в ожидании светофора. Место, где все обычно находят пару минут на объятия для нас еще страшнее, чем лестницы. Я отступила чуть в сторону, когда почувствовала, что карманы уже трещат, не в силах сдерживать мои хотелки. А ведь обними он меня сейчас, я начну думать, что ему теперь не страшно со мной расстаться!

Один раз всего обнялись, и то через два пуховика… Сегодня хоть в футболке увидела. Руки у него красивые, как и шея, и мне он почему-то теперь представлялся жестким и колючим, как береза, но в то же время таким же живым, шуршащим и всегда немного грустным. Мы вроде ровесники, но если припомнить двенадцатый класс, ни один из одноклассников даже под лупой не казался мне таким же мужественным.

Тиша вздохнул и расстегнул ворот на куртке. Может у него не только на голове шерсть, но и на груди? Жарко? Олег по холодам бывает зарастает, как домовой, потому что привык в шортах по дому шастать, но одно дело в квартире, а другое в их загородной усадьбе под сруб. Дров не напасешься, чтоб его любимые плюс тридцать держать. Бедная Бела. Вышла замуж за красивого, молодого, голубоглазого златовласика, а получила это чудовище мохнатое. Надо бы как-нибудь вызваться с племянниками посидеть, ведь если Третьяк не соврал, и Дашка пошла, там теперь неуправляемая орава из пяти медвежат. Я устаю на них даже смотреть, а она с ними живет!

Я о детях как-то не думала никогда, а теперь спроси меня, даже запинаться с ответом не буду. Хочу и все. Они будут похожи на Тихомира, и обниматься с ними можно будет хоть до посинения. Еще ревновать будет!

Одна проблема, он проклят, пусть оно и приобретенное, а может по наследству передаться. Белояра до сих пор на маленькую молится, чтоб не дай черт клыки не прорезались. Олег тогда точно жить к своим пчелкам отправится. И вот вроде бы он в нашей семье самый ответственный, самый деловой и принципиальный, а все равно умудряется от жены получать, что потом приходится ей то шубу, то духи “без повода” дарить.

Мы свернули на кленовую аллею, я пнула льдинку с тротуара и бегло глянула на своего провожатого, которого по другому даже язык теперь не повернется назвать. Неужели его кроме моих люблю-не люблю ничего больше не интересует? Вдруг у меня на шерсть аллергия!

“Лезть к нему под юбку” теперь стало еще страшнее. Так-то вроде обычный, а все эти суеверные закидоны наверняка круто на мироощущении отражаются. И додумался же укусить! Как теперь об этом не думать, когда стоит на него посмотреть, и зубы чешутся. Хоть за щечку бы эту румяную цапнуть… Точно яблоки на снегу.

— Я яблоки люблю, — сказала я, отпинывая очередную льдинку с дороги.

— А я как-то не очень. Больше ягоды. Землянику, вишню.

Ну вот. Так и познакомимся. Придется самой о себе все рассказывать, чтобы мы хоть немного, но ближе становились в наши нечастые встречи. Испытание предстоит не из легких, настоящие отношения на расстоянии, придется постоянно в уме держать, что он где-то есть, и может быть, тоже сейчас обо мне думает.

Бусины выкатились из-под капюшона на грудь. Тихомир обернулся, ладошка в черной перчатке скользнула по моему пуховику.

— Потрясающая штука, — сказал он подбрасывая рясны на руке. — Хотя кокошник тебе тоже идет. Есть кокошники с бусами?

— Есть конечно. Это же рясны, их хоть на шапку цепляй.

Я старалась говорить спокойно, но голос все равно дрожал. Да он меня практически коснулся, и пусть через бусы, а все равно праздник. Нет бы привыкать к нему, а только хуже становится.

— Вот как. Тогда цепляй даже на шапку.

— Х-хорошо.

Буду теперь всегда к нему нарядная приходить, отличный повод выгулять свое жемчужное наследство. Мама только увидит, как я в коробе бабушкином роюсь, к пирогам еще сыры домашние добавятся.

Да и как не нарядиться, когда каждое свидание у нас будет, как праздник.

Чемпионат на носу, матчи по выходным, иногда ему и домой ездить надо, а значит вообще можем скатиться до пары свиданий в месяц. И нет бы сейчас радоваться, наш день только начался, а я уже убиваюсь в предвкушении разлуки.

Тихомир будто подмял все мои “вкусы” под себя, и не удивлюсь, если скоро мое восприятие так деформируется, что даже от комплиментов тошнить начнет. Это вам не какая-то там романтика. Круче, это ее вопиющее отсутствие, а все равно любовь, ведь по другому объяснить, что я здесь делаю, я себе уже не могла.

Кто из нас еще слепой…

И ведь нравится он мне с каждым днем все больше. Сначала обычным казался, а теперь красивый какой-то стал. Ямочка на щеке иногда появляется, шрамы, как узоры. Одна сплошная загадка, хотя его проявления эмоций я тоже начинаю примечать. То голову уронит, то рыкнет, то лоб морщит.

Поворот в парк остался позади. И куда мы вообще идем? В торговые центры нам нельзя, там зеркал полно, кинотеатры и театры закрыты, выставки тоже, поесть только поели. Сказал бы хоть!

— Ты с детства такой молчун?..

— Не понял?

— Ну ты молчишь постоянно. Ни о чем меня не спрашиваешь, ничего не рассказываешь.

Тихомир замедлился и забегал глазами по земле.

Так громко думает, что у меня волосы дыбом от его сопения и фырканья встают, лучше б не спрашивала! Видимо, молниеносно соображать мы только на поле с клюшкой в руках умеем, там-то он совсем не молчун, и огрызается, и шутки шутит.

— Вообще, я не молчун, — наконец-то сказал он. — Просто у меня уже привычка тихо радоваться, а с тобой я только этим и занимаюсь.

— Понятно.

Сглазить боится.

Я улыбнулась, потому что теперь отчетливо слышала: «Я так рад тебя видеть, что боюсь рта открыть, чтоб счастливо не вопить на всю округу!»

Ну тогда точно пора себе кляп покупать. Мало того, что подругам похвастаться нельзя и нос позадирать, идя с ним под руку, так еще и в это вечно сосредоточенное лицо смотреть. Оно хоть когда-нибудь пройдет? После свадьбы? Бедные наши дети! Да он только пятерку в их дневнике увидит, станет грознее тучи.

— И, наверное, есть еще одна проблема, — сказал Тихомир, поглядывая на меня исподлобья. — Я уже говорил, я тебя очень хорошо чувствую. Ты радуешься, расстраиваешься, думаешь о чем-то хорошем, я все это слышу, поэтому мне кажется, что мы общаемся не замолкая.

Замечательно.

Значит, мы все это время разговаривали, а я просто не в курсе!

— Это не честно, Тихомир.

— Согласен, — потрепал он себя по голове. — Значит по-твоему, я тебе еще ни разу не говорил, что ты мне нравишься?

— Нет.

— Что я рад тебя видеть?

— Нет.

— Вообще ни разу?

— Ни разу.

Тихомир улыбнулся так широко, что мне удалось разглядеть все его четыре белоснежных клыка.

— А ты мне постоянно об этом говоришь, — посмеиваясь сказал он. — Я даже знаю, когда ты думаешь, что хочешь меня обнять.

— О. Тогда я очень рада за тебя!

Так-то конечно, больно ему сдалось разговаривать со мной, когда я тут вся о нем и для него. Загадка, которая с отгадки началась! Несправедливо… Я, значит, обречена вечно созерцать его каменное лицо, а сама в любви признаюсь каждые пять минут.

Но возникать бесполезно. Парень же не виноват, ему проклятие было практически жизненно необходимо, а у меня и без того все на лбу написано. Не зря мне всегда казалось, что он меня насквозь видит, но тогда получается, он всех так чувствует?

— И как ты с этим живешь? Это ж с ума сойти можно.

— Я долго привыкал, и умею все это “фильтровать”. Если бы ты сейчас зашла в заполненное кафе в своем сером платье, я бы приметил тебя еще с порога. Просто в первый раз на тебе было много фона, но теперь я знаю, как ты пахнешь без него. И мне не мешает твой шампунь с крапивой и гель для душа, где сульфат натрия, диэтаноламид и капля апельсиновой отдушки.

— Кажется, я знаю, почему ты пошел на фармакологию.

— Фармакогнозию, да. Очень удобно.

— Значит, для тебя я пахну сульфатами и немного апельсином.

— Все пахнут сульфатами. Это сложно объяснить, но для меня ты пахнешь земляникой.

Щеки зажглись.

— А ты для меня яблоками.

— Да я уже понял.

Прямой, как палка…

Ему повезло чувствовать мою любовь, наверное, я буду завидовать этому навыку до конца жизни, но мне для этого даже напрягаться не приходится, а он так старается показать ее мне, что теперь не может улыбку с лица убрать, и только дергается лишний раз.

Мы дошли до конца аллеи и вышли с другой стороны парка, у самого конца набережной, где летом оборудовали пляж.

Тихомир осмотрелся:

— Сколько времени?

Опять что-то придумал. Неужели сюрприз?.. Как-то рановато для фейерверков.

— Что? Время не пахнет? — усмехнулась я, доставая смартфон.

— Пахнет, но ты же рядом, поэтому я не чувствую.

Да как он может молча радоваться?.. У меня уже голова болит все это в себе держать, сейчас ребра трещать начнут от рвущегося наружу счастья!

— Восемь двадцать.

— Отлично, пошли, — подтолкнул он меня на лед.

Мы спустились на реку. Слева тянулись огни стройки и кранов, справа фонари набережной тонули в голубых сумерках, и мы будто брели по границе Яви к тающему на горизонте предрассветному зареву. Воздух звенел тишиной, и вокруг не было и души, но я уже знала, что он не тронет меня здесь и пальцем. Река, пусть подо льдом, не лучшее место для поцелуев, как и набережная, поэтому в прошлый раз он меня и укусил, ведь вряд ли про поцелуи на первом свидании есть какая-то примета, чего не скажешь о быстрой воде.

Я вдохнула поглубже и опустила капюшон.

У каждого из нас своя любовь. Моя нетерпеливая и звонкая, как колокольчик, его тихая, но пробирающая до костей, как мороз, но вся она об одном.

— Будем рассвет встречать?

— Да. Я бы хотел быть рядом на рождение Коляды, но в этом году уже не получится, я обещал родным приехать.

— Не переживай об этом. Рождество семейный праздник, это правильно.

Тихомир улыбнулся.

Когда-нибудь мы станем семьей и будем встречать вместе каждый рассвет. Эта мысль так прочно укоренилась в голове, что все те бредни, о которых я так мечтала, теперь казались плоскими и пустыми, как мелодрамы с экранов ТВ, которые не пахнут ни яблоками, ни земляникой.

Зарево на горизонте стало ярче. Жаль у него лишь сплошные пятна и силуэты, ведь если задуматься, сейчас мы будто смотрим на разный восход…

Я встрепенулась:

— Тихомир! Дай-ка очки свои, — пихнула я его в бок.

— Мне и так нормально, я все вижу. Солнце шумит, и гораздо сильнее, чем ты можешь представить.

— Это не для тебя, я хочу померить.

Тихомир нахмурился и перекинул сумку на грудь.

— Ты в них ничего не увидишь, Мила. Слишком сильные диоптрии, — ворчал он протягивая мне красный футляр.

Я аккуратно достала очки, нацепила их на нос и будто провалилась в облако тумана. Голова закружилась, я вытянула руку вперед и замерла. Огни набережной расплылись и зависли светлячками в воздухе, гирлянды на кранах и впрямь стали похожи на молнии, и вокруг будто воцарилась мерцающая огненными вспышками метель.

— Теперь я смотрю на мир твоими глазами, — шептала я, ловя равновесие.

Маленький ярко-желтый краешек показался в оранжевой дымке. Я качнулась. Тиша зашел ко мне за спину и взял за плечи. Новый день разгорался ярким облаком, но солнце совсем не блестело, из-за чего казалось мягким и пушистым, как его растрепанные волосы.

Волна света пролетела горячим порывом над рекой, Тиша опустил лоб мне на плечо и фыркнул.

Я улыбнулась:

— Ты мне тоже нравишься.

— Вот видишь. Говорил же.