Хозяйка таверны. Сбежавшая истинная

Глава 5

Совран Во внутреннем дворе стояла тишина, как в Академии перед экзаменом. Ни души. Все попрятались, как нерадивые студенты от неудов. Мальчишка какой-то мне под ноги только выскочил. Интересно, он из отличников, от которых преподаватели сами бы спрятались, если бы можно, или из безголовых?

— Господин Ферн! То есть Фернан. То есть… вам сюда! Нам всем сюда…

Безголовый, ясно. На мышь похожий. Откормленную. Явно юркий, пронырливый и везде нос сунет. У нас в академии таких на каждом курсе жменя. Где его Тира выловила? Посыльный что ли? Форма явно рабочая...

— Комната Баста на втором этаже, я покажу.

Был бы без ноши, я б ему сам показал. Ферна. Школота неученая. Хоть исправился сразу… а то -- ферн! Только я сам могу себя так называть неуважительно. Ну и Тира могла. Раньше. Остальные от этого слова умирают. Страшная, надо сказать, болезнь. Сказал “Ферн” и помер на месте.

Баст застонал. Тело его покрылось испариной аж у меня рубашка насквозь промокла. Я прижал его крепче и зашагал за “мышиным хвостом”, переступая через ступеньку.

— Пришли! — парень распахнул дверь и вжался в нее, как караульный в постовую нишу. — Я Реан, господин Ферн… ан. О! Рифмуется! Реан Фернан.

— Такая же годная рифма, как из тебя Фернан, — я хмыкнул, аккуратно спуская Баста с рук на кровать. Не заправленную, кстати. Эта дочь драной кошки горничных распустила на базарный день погулять или просто распустила настолько, что даже в хозяйских комнатах не убирают?

Парень прошмыгнул в комнату вслед за мной. Точно мышь. И теперь встал у края кровати, задвинув под нее ногой какую-то бумажку. Не отличник, ясно.

— Годная-негодная, зато запомню, наконец! Пригодится теперь чаще ведь. — Он постучал себя по виску пальцем.

А смекалистый парень-то. Сразу понял, что я задержусь.

— Совран, — пусть уж лучше по имени зовёт, чем ферном. Вроде как положено его за это убить или покалечить, но жалко. Нравится он мне. Наглостью. Смелостью. Я потрогал лоб сына. Горячий. Плохо это.

Сын! У меня взрослый сын!

Волна бешенства снова опалила лёгкие и я едва сдержался, ища успокоения в лице Баста. Бледная кожа, как у матери. А волосы мои, черные. И скулы мои. Острые, как марканские клинки. Хоть конину ими режь.

— Соврал? Не врал я? — встрепенулся рифмолог этот.

— Совран, говорю, меня зовут. Ты что ли глухой?

— Нет, я горничный! То есть горничная. К вашим услугам, господин… — он запнулся и пробубнил себе под нос “Реан Фернан”. — … Фернан, да!

— Чушь не неси, горничный. Воды принеси лучше.

— Так я сию секунду, господин…

— Совран. — Я пододвинул стул и сел у кровати Баста. Прикрыл его пледом и принялся разглядывать, ища свои черты и наследие Тиры.

— Совран Реан! Тоже рифмуется!

Я поднял взгляд. Молча.

Парень округлил глаза, вытянул губы и зажал их пальцами. В мычании я разобрал очередную рифму:

— Молчу-лечу!

Горничный, поэт и мышь в одном теле выскочил из комнаты и врезался в спешившую присоединиться к нашей беседе Тиру.

— Прости, мать моя женщина! — пропел он гнусаво, подхватил ее, перекрутил в воздухе, меняя местами с собой и полетел дальше. Хочется верить, что цель полета запомнил лучше, чем названия рас и тот факт, что нельзя даже дышать в сторону женщины ферна в его присутствии. Руки ему, может, отрубить? Чтоб не трогал мою истинную.

Мою бывшую истинную.

Мою бывшую мертвую истинную.

А теперь живую вот. И не мою.

Убил бы. Но это подождёт до завтра. Станет сыну лучше, тогда убью.