Имя Кати

Женись, несмотря ни на что

— Посмотрите вот на то окно, — сказал робот.

Он указал на верхний этаж старого-престарого дома. Катя приставила ладонь ко лбу, чтобы утреннее солнце не било ей в глаза, и задрала голову. Её берет так и остался где-то на месте перестрелки, и Кате было неуютно от холодного ветра.

— Которое? — спросила она.

Робот размахнулся, что-то просвистело. Раздался звон, и с верхнего этажа брызнули осколки.

— Вот это, — сказал робот.

— Ай! — пискнула Катя. — Вы чего?

— Толку от древних мудростей, если не воплощать их в жизнь, — сказал робот.

— Бежим! — сказала Катя.

— Не надо, — спокойно ответил робот, — дойдём спокойно. Никто на нас не подумает. Камер здесь нет.

Катя вцепилась в пиджак робота, озираясь. Он слегка приобнял девушку, и они пошли вниз по старой московской улице. Над домами вставало солнце — невысоко, будто оно не было уверено, стоило ли ему появляться вообще поздней осенью в этом городе.

— Что значит «воплощать в жизнь»? Вы о чём? — спросила Катя.

Пятнадцать минут назад они закончили завтрак. Робот промокнул рот салфеткой, хотя, конечно, ничего не ел, и сказал, что сходит купить молока.

— Разве у нас нет более важных дел? — спросил Ани.

— Важные дела должны делаться в спокойной обстановке, — ответил робот. — Я планировал жарить оладьи. Традиционная домашняя еда всех успокоит и позволит мне не переизобретать меню. Важно следовать планам, даже самым, казалось бы, незначительным.

Ани кивнул.

— Как хорошо иметь робота, — сказал Лёва. — У меня был в детстве, но он только болтал. Даже кофе не варил. Когда разбогатею — заведу такого.

Лёва показал взглядом на Посланника. Тот скромно поклонился, как джазовый музыкант, только что отыгравший удачную версию «Take Five». За завтраком хвалили кофе, а он подливал напиток в чашки, попутно заваривая ещё порцию и разглагольствуя о том, как важно правильно подготовить воду для заваривания и как правильно высчитать соотношение зёрен и воды: на двести пятьдесят граммов воды должно приходиться пятнадцать граммов зёрен. Вода не должна быть жёсткой, вода не должна кипеть. Зёрна для заваривания в воронке нужно молоть не в муку, но и не грубо. И главное — равномерно. Если смолоть неравномерно, то кофе будет слишком горьким и слишком кислым одновременно. А самое главное — зёрна должны быть обжарены не более двух недель назад. Пить дешёвый кофе из лежалых зёрен — всё равно что есть чёрствый хлеб, зажаренный до такой степени, чтобы не чувствовать прогорклости.

И действительно, у Кати на языке оставалась не горечь, а приятный кофейный вкус, который менялся и менялся, прежде чем заглохнуть.

— Хорошо, что у вас есть планы разбогатеть, — сказал робот Лёве. — Не мечты, не ожидания, не цели, а именно планы.

— Далеко супермаркет? — спросила Катя.

— Семь минут в одну сторону моим шагом. Вашим — девять минут.

— Я схожу с вами. Мне надо кое-что. И нет, я никому не доверю это покупать.

Ани нахмурился.

— А мальчики приберут на столе, — сказала Катя.

— Не надо. Я приду и сделаю всё сам, — сказал робот.

— Обязательно заведу такого, — сказал Лёва.

— Я бы два раза подумал насчёт такого, — сказал Ани.

— Заводи, несмотря ни на что, — сказал Посланник. — Если попадётся хороший робот — будешь исключением, а если плохой — станешь философом.

— Это же какая-то древняя мудрость, — сказал Ани. — И не про роботов.

— Это Сократ, — сказал робот. — «Женись, несмотря ни на что». Древняя мудрость тем и хороша, что в ней можно менять слова, — она всё равно остаётся мудростью.

— Я не согласен, — сказал Ани.

— Ты никогда ни с чем не согласен, — сказала Катя. — Баба-яга против! Идёмте.

Она уже надела кроссовки и стояла в коридоре. Робот вежливо склонил голову и подчинился владелице. Катя посмотрела на Ани и Лёву. Те посмотрели друг на друга и быстро отвели взгляды. Катя это заметила, а робот заметил, что Катя это заметила. Он знал, что девушке не надо было в магазин: она просто хотела оставить парня и брата вдвоём. Робот предпочёл бы, чтобы она этого не делала, но любую ситуацию он готов был использовать для своей выгоды.

Именно поэтому он выбил окно на глазах у Кати. Теперь он успокаивающе обнимал её правой рукой, держа в левой бумажный пакет, в котором была бутылка молока и прокладки. Катя долго и придирчиво выбирала их, сетовала на то, что в магазине не нашлось правильной модели с правильным штаммом нанороботов, а потом приказала всё сказанное забыть. Робот запомнил приказ, но не удалил рассказ из памяти, зная, что фразу «забудь это!» люди зачастую произносят фигурально, а потом корят тебя, что ты удалил из своей дурацкой башки то, что там лежит и жрать не просит.

— Древняя мудрость, — сказал он Кате, — звучит так: если мальчик разобьёт окно, то отцу мальчика придётся заплатить 30 золотых стекольщику. Стекольщик починит окно и потратит деньги: закажет новые брюки у галантерейщика. Галантерейщик купит рыбу, а торговка рыбой купит свежую булку. А булочник — это отец мальчика. Все при деньгах, всем лучше.

— Что-то тут не то, — сказала Катя.

— Возможно. Но кейнсианцы действительно рекомендуют использовать общественно полезные работы в ситуации недоиспользования ресурсов, полагаясь именно на описанный механизм. Кстати, вы знаете, что британский экономист Джон Кейнс был женат на русской балерине Лидии Лопуховой, а мы только что разбили окно в здании хореографической студии?

— Мы разбили?! Ты разбил!

— Мы перешли на «ты», — робот улыбнулся. — Думаю, Ани с Лёвой тоже только что перешли на «ты».

— Ты слышишь, о чём они говорят?

Робот кивнул, улыбаясь, будто его похвалили.

— Лёва хороший парень. У него редкое свойство, он будет принимать тебя как ты есть. Но не обольщайся! — робот лукаво улыбнулся. — Он принимает весь мир как есть!

— Они не ссорятся?

— Нет, но спорят.

— Ох эти мальчишки… Кстати, я запрещаю тебе бить окна. Слышишь?

— Хорошо. Я лишь хотел продемонстрировать, что этому миру иногда не хватает небольшого толчка, чтобы он завертелся. Как игрушечная карусель. Иной раз люди стоят у края правильного решения, не решаясь переступить черту, шагнуть с вышки в бассейн. Нужно подтолкнуть их. Суждено устоять — устоят. Захотят прыгнуть — прыгнут.

«Или упадут, — подумала Катя. — Как бильярдный шар в лузу».

— Ну вот ты ходил по городу. Следил за подростками, подслушивал разговоры, приглашал их в библиотеку. Они… мы… встречались в библиотеке. Зачем это всё? Ты же понимал, что это бессмысленно. Что твой хозяин не вернётся из тюрьмы.

— Разве из этого не вышло ничего хорошего? Ты ведь встретила новых знакомых в библиотеке?

— Да, друзей даже.

— Я очень рад.

— Не перебивай. И не юли. Убери руку, я не разрешала себя обнимать. Зачем ты это делал? Что чувствовал? Ты же знал, что это бессмысленно.

— Как тебе объяснить, Катерина? Я не чувствую. По крайней мере, у меня нет человеческих эмоций. Было ли у меня понимание бессмысленности? Да. Но было и нечто, что вы могли бы описать как чувство долга. Людям хорошо знакомы иррациональные, бессмысленные действия. Ритуалы. Девушка приносит цветы на могилу матери, погибшей много лет назад. Тратит время на дорогу и деньги на срезанные растения, чтобы положить их на клочок земли, где закопано тело. Зачем это?

— Это память.

— Пусть будет по-твоему. Я тоже память. Что отличает меня от других роботов этой же модели? Только содержимое памяти.

Он коснулся двумя пальцами виска. Они подошли к ограде особняка. Робот остановился и оглядел улицу, как пёс, нюхающий ветер.

— Стекольщик уже выехал по адресу, — сказал он.

— Откуда ты знаешь? У тебя доступ к каким-то полицейским базам?

— Если можно так выразиться.

— А как ещё можно выразиться?

— Это большая, мутная река данных. На первый взгляд, ей владеет полиция, муниципалитет, федеральные органы. При этом преступные боссы черпают из неё вёдрами. Им даже доступ воровать не надо: у них столько людей среди чиновников, что уже и непонятно, кто на кого работает — силовики на мафию или мафия на силовиков. Если ФСБ следит за преступной группировкой и складывает данные к себе на сервера, а данные попадают к другой преступной группировке, потому что начальник отдела прикормлен, то чьи эти данные в итоге?

Катя нахмурилась.

— Стекольщик приехал чинить окно, и ему уже перевели деньги, — сказал робот. — Не печалься, Катерина. Стекольщик хороший человек. Сегодня он неплохо заработает и купит игрушку своему малышу.

— А мы что будем делать дальше? Прятаться от людей? Бить стёкла?

— Твоё слово для меня закон. Если прикажешь никогда не нарушать уголовный кодекс, я буду свят, как учительница русского языка и литературы.

Катя рассмеялась.

— Ну допустим. И как же мы будем жить? Откуда брать деньги? Я же на работу не могу устроиться.

— О! С моими талантами… с нашими талантами!

— Какими? Пока что я видела только талант морочить голову молодым людям.

— Разве это не путь к большим деньгам?

— Не понимаю. Как?

— Масса вариантов, — робот облокотился на штакетник, поставил пакет с покупками на землю и стал изящно жестикулировать. — Помнишь, я показывал тебе ночной город? Город мигает затейливо, как новогодняя гирлянда, но выключатель у гирлянды всего один. Это просто. На ум приходит создание клуба или даже молодёжного движения. Политического, но не радикального. Экологического или эзотерического. Субкультуры или моды. Что ни выбери — прорва денег. Спонсоры и пожертвования, меценаты и гранты.

— Моды? — Катя постаралась сказать так, чтобы её голос звучал не слишком заинтересованно. Она взяла себя правой рукой за кисть левой, будто та хотела от неё убежать.

— Конечно.

Робот поднял с земли прутик и вручил его Кате.

— Нарисуй на земле закорючку. Через месяц по Москве будут ходить люди в майках с принтами этой закорючки. Через год откроем магазин в Милане — и на презентацию приедет Шейла Джонсон.

— Ух…

— И у неё в руках будет сумочка с нашим логотипом. Мы можем стать героями на целый день! На много дней подряд.

— Ты сможешь?

— Ты сомневаешься?

— Давай обратно на «вы», — сказала Катя.

— Как вы думаете, если я встречусь с кем-то из тех, кто ходит в тот клуб, который образовался благодаря встречам в библиотеке, и поговорю с ним или с ней, смогу ли я убедить, что носить такую майку можно и нужно? Ну хотя бы что это модно?

— Нет-нет… Стоп. Я не хочу. Это обман.

Робот нежно коснулся указательным пальцем Катиного подбородка и поднял её голову так, что Катя посмотрела ему в глаза.

— Вы сомневаетесь, что я смогу это сделать, не сказав ни одного лживого слова?

Катя не ответила.

— Стекольщик уже вставил новое стекло, — сказал робот. — В окно смотрит девочка лет семи. Она одета в белое — наверное, пришла заниматься балетом. Возможно, через несколько лет она станет известной танцовщицей. Вы когда-нибудь видели ноги балерины без пуантов? Ох, это сплошь мозоли, синяки, кровоподтёки. Люди делают с собой и с другими жестокие вещи ради денег и развлечений. Но в наших силах многое изменить. Мы можем начать с малого: с одежды, с фильмов и битадаптивов, а закончить масштабными улучшениями этого мира. То, что не могут делать политики, спелёнатые популизмом и конъюнктурой, могут делать незаметные, но влиятельные люди. Непубличные, но влиятельные властители, тайные мускулы общества. Люди, которые не просто сидят в своей квартирке и хотят добра этому миру, но и берут на себя труд что-то менять.

Робот сделал паузу, словно собирался с мыслями. Следующую фразу он произнёс будто через силу:

— Я знаю, что я страшная машина, Катерина. При этом мои силы можно обратить и во благо. И вы знаете, почему я сейчас это говорю: потому что я запрограммирован раскрывать потенциал своего владельца. Я могу приводить к вам людей. Мне всё равно, что вы будете с ними делать: вкручивать штопор в печень или консультировать за небольшую плату по выбору головного убора в этом сезоне. Или лоббировать новый закон, позволяющий разгрузить тюрьмы. Я не предам ваши мечты. Вопрос только: не предаёте ли вы ваши мечты?

— Звучит как безвкусный рекламный слоган. Пойдём, Ани уже беспокоится, наверное. Не бейте больше окна, пожалуйста.

— Так каков ответ?

— Не предаю, — Катя посмотрела на робота с вызовом. — Но тебе придётся постараться. Уж поверь, я такой человек, который идёт до конца. И не люблю, когда меня подводят.

Робот открыл массивную деревянную, крашенную в тёмно-красный входную дверь особняка и сделал приглашающий жест. Катя важно проследовала внутрь, робот зашёл за ней. Он заметил, что она довольно улыбается.

Ани взвесил монтировку в руке и замахнулся ей на Лёву.

— Не думаю, — сказал Лёва. — Ты в такой позе, что даже я легко собью тебя с ног. А он — и подавно.

— М-да, — сказал Ани. — А он будет отбиваться?

— Думаю, да. Он должен защищать Катю. Он её главное оружие. Он не может оставить её без себя.

— А, то есть без брата он может её оставить.

— Думаю, так. Робот не будет подвергать себя риску. Даже если при этом придётся нейтрализовать её близкого человека.

— «Нейтрализовать»…

— Наверняка он постарается тебя связать или оглушить, но не убивать.

— Спасибо, стало легче.

Ани вздохнул, сунул руки в карманы и огляделся. В их с Катей квартире хранилось несколько антикварных сигаретных пачек: плотные картонные коробки, золотистая фольга, приятно пахнущие бумажные цилиндрики с жёлтыми мягкими кусочками некоей губки на концах. Странные предметы из XX века. Кто-то и сейчас курит табак, но при помощи нагревателей и под надзором электроники, которая дозирует смолы и никотин, а также чуть ли не автоматически повышает стоимость медстраховки курильщика с каждой сигаретой. Когда-то же каждый мог купить за пару монет такую вот красивую пачку, поджечь сигарету и вдохнуть токсичный дым.

Красиво упакованный яд, смерть в коробочке. Люди были странными. Ани это вспомнил к тому, что особняк напоминал ему пачку сигарет изнутри: всё старое, благородное, приятно пахнущее — и смертельно опасное.

В прихожей в стену вбит толстый гвоздь, на нём — монтировка. Зачем? Может, и проигрыватель виниловых пластинок здесь с целью нехорошей и жуткой? Такой, которую Ани и представить не может.

Ани посмотрел на Лёву. Лёва был спокоен.

— Может, найти большой нож? — спросил Ани.

Лёва пожал плечами.

— Не в моих принципах кого-то отговаривать, — мирно сказал он.

Ани пошёл на кухню и стал с грохотом выдвигать ящики. Он нашёл большой нож для разделки мяса. Нож оказался тупым, и Ани стал искать точилку.

— А что в твоих принципах?

— Я стараюсь относиться ко всем с состраданием и благодарностью.

— И к роботу тоже? — Ани опустился на корточки и полез в один из кухонных шкафчиков.

— Роботов я не считаю за людей. Для меня он та же монтировка.

— Он тебя обманул сегодня.

— Он сделал это для Кати. Для меня он та же Катя, её часть.

— Но он опасная машина, ты согласен?

— Да.

— Получается, что Катя опасная машина.

— Ну…

— А, то есть так ты относишься к моей сестре?

— Я не то хотел сказать.

— Да я понимаю.

Ани вынырнул из-под столешницы, так ничего и найдя.

— Да вот она, точилка, — сказал Лёва. — Но как по мне…

— Слушай, а есть же профессиональные деактиваторы? Давай вызовем. Скажем, что робота нужно обезвредить. Ну они его и это… профессионально. Хотя нет… он же их перестреляет. Почему ты такой спокойный?

Лёва сидел, запрокинув голову, в крутящемся кресле, обитом красной кожей. Он неспешно поворачивался из стороны в сторону, разглядывая потолок.

— Я доверяю Кате, — сказал он.

— Ты её давно знаешь?

— Нет, но она успела украсть для меня пиджак.

— Да что за поколение такое пошло? Он ворует для неё кофе. Она ворует для него пиджаки. Она ворует робота. Робот ворует… вообще всё. Я не про это спрашиваю. Как хорошо ты её знаешь? Она же импульсивная, молодая. Она же не отличит, где хоккейный матч, а где революция. Ты это понимаешь?

— А насколько хорошо ты её знаешь? Насколько хорошо можно узнать человека в принципе?

— Я всю её жизнь с ней. Знаю её как самого себя.

— А насколько ты знаешь себя?

Ани вложил нож в точилку и с силой провёл лезвием по камням.

— Что это за вопрос вообще? — сказал он.

— Расскажи мне, кто такой Ани?

— Это я.

— А что значит «я»?

Ани поморгал, глядя на Лёву.

— Ладно, — сказал он смиренно. — Идиотская ситуация предполагает идиотские разговоры. Я в тайном логове маньяка, точу нож, чтобы, случись чего, напасть на робота-убийцу, которым управляет Катька. Почему бы не подискутировать заодно о высоких материях с этим приятным молодым человеком, хоть он и чуток маргинален с виду. Хотя, знаешь, нет. Ну тебя в баню. Моя сестра управляет роботом-убийцей! Она собой-то управлять не может!

— А ты? Можешь управлять собой?

Ани снова оторвал взгляд от точилки и ответил металлическим голосом:

— Да. Разве нет? Я — это как раз то, чем я управляю. Не могу не отметить, кстати, с каким хладнокровием ты задаёшь подобные вопросы человеку, у которого в руках огромный нож.

— Ну допустим. Ты можешь управлять своим телом? Удлинить себе руку? Изменить усилием воли цвет волос?

— Нет.

— Значит ты — это не твоё тело.

— Так. Ну и? — равнодушно сказал Ани и продолжил возить ножом по точилке.

— Ты можешь управлять своими чувствами? Сказать себе: «Я не буду переживать из-за того, что я сейчас не дома, а в особняке серийного убийцы»?

— Точно нет. Но погоди. Понятно, что я — это не моё подсознание. Но что касается сознания… Стоп! Подсознание. Как думаешь, в особняке есть подпол?

Ани оставил нож и пошёл в коридор. Лёва то ли стёк, то ли соскользнул с кресла и пошёл за ним.

— Сознание, — сказал Лёва. — Та мысль, которая к тебе только что пришла. Откуда она взялась?

— Я её подумал, — ответил Ани, изучая пол и пробуя носком ботинка половицы.

— Почему?

— Ты меня натолкнул на неё.

— Фиолетовая собачка.

— Что?! — Ани поднял взгляд на Лёву.

— Фиолетовая собачка.

— Какая ещё собачка?

— Небольшая. С чёрными ушками и красным бантиком, — спокойно пояснил Лёва.

— Так… Лёва. Я догадываюсь, что это риторический приём. Но не мог бы ты излагать свои мысли без подвывертов? Я сейчас немного охренел, и, учитывая обстоятельства, это было немного излишним.

— Охренел, но и представил собачку.

— Да, — с раздражением сказал Ани.

— Фиолетовую с красным б…

— Что ты хочешь сказать?

— Ты не можешь её не представлять. Я буквально вкладываю образы в твоё сознание.

— Так?

— Ты управляешь сознанием?

Ани открыл рот и поводил челюстью вправо-влево. У Лёвы была удивительная манера не раздражать людей. Он, словно кот, путался у Ани под ногами, но Ани даже не хотел отпихнуть его ногой. Только погладить и мягко отодвинуть.

— Слушай, мы на первом этаже, — сказал Ани. — Не верю, что у этого особняка нет подвала. Не может не быть, верно? Лестницы в коридорах нет. В комнатах тоже. Должен быть люк.

— Я видел ароматические палочки на кухне. Ты можешь их зажечь.

— Ага. Дым?

— Дым.

Ани молча кивнул в знак признательности и побежал на кухню. Лёва сел на пол в том месте, где стоял, скрестив ноги. Прямо перед ним лежал потёртый красный ковёр с коротким ворсом. По стенам шли массивные деревянные плинтуса. Над ними начинались желтоватые обои с изображениями птиц, которые Лёва определил как подражание английской моде эдвардианских времён. Подумав о тех временах, Лёва зашевелил губами, что-то припоминая. И когда из кухни появился Ани с пучком дымящихся палочек, Лёва продекламировал:

Когда мне исполнился год

Я появился вот-вот

Когда мне было два

Это был я, но едва

Когда мне стало три

Был ли это я внутри?

Когда мне стало четыре

Меня не прибавилось в мире

Когда мне стало пять

Что с меня было взять?

Но теперь мне шесть…

— Это ты сочинил?

— Нет, это Александр Милн, который «Винни-Пуха» написал. Я вообще больше люблю Грэма, но у Милна мне очень нравится этот стих. Я только что его перевёл для тебя на русский.

— Я знаю английский.

— Да, но иностранный язык производит другое впечатление, и этим тоже не можешь управлять.

— Так… чем я ещё не могу управлять? — спросил Ани, опускаясь на колени.

— Ты чувствуешь запах. И не можешь его не чувствовать.

— Согласен. Ещё?

— Чем пахнут палочки?

— Сандалом. А одна якобы розой, но на розу похоже так себе.

— То есть ты не можешь управлять ощущениями и восприятием.

— Слушай, а это всё… ты на психолога учился?

— Вот. Твой опыт подсказывает тебе, что человек, который системно что-то излагает, явно где-то готовился, что-то изучал.

— И над опытом я тоже не властен, да?

— А также над склонностями и волей. Склонности в тебя заложили родители. Часть из них ты выиграл в генетическую лотерею. Часть воспитали друзья, родственники и школа. Общество, среда. А воля…

— А что с волей? Разве она не сознательный контроль по определению? Я чего-то хочу. Окей, это не мои желания. Но я их сознательно выбрал и сознательно исполняю. Так?

Лёва замолчал, разглядывая, как стелется дым от ароматических палочек. Ани смотрел на Лёву, ожидая ответа. Чем дольше они молчали, тем больше Ани улыбался: он пытался поймать взгляд Лёвы, но Лёва смотрел на дым. В конце концов Ани потерял интерес к разговору и стал ползать на четвереньках, помахивая палочками.

— Давай проведём эксперимент, — сказал Лёва. — Я тебя попрошу кое-что НЕ делать. Это будет в твоей воле. И ты этого постараешься не сделать.

— Ладно, — бросил Ани, не поворачиваясь к Лёве.

— Не смотри на мою правую руку.

— Ладно. Про фиолетовую собачку при этом думать? Или не думать?

— Люк в подвал вон там. Я показываю правой рукой. Дым уходит вот в эту щель.

— Надо признать, — медленно сказал Ани, — меня удивило не то, что я был побеждён в философском споре, а то, что я в этот момент стоял на четвереньках.

Он перевернулся и сел на пол, разглядывая Лёву.

— Надеюсь, вы с Катей не поженитесь. Ты приятный чувак, но если научишь её вот так мозги выкручивать… То бедный я. А хотя я только что выяснил, что никакого меня нет. Так что даю тебе моё благословение.

Они открыли люк, державшийся на двух современных пневмоподвесах, и заглянули в подвал. Подвал был пустой, чистый и слегка пах грибами.

— Как думаешь, Лёва, если ты откроешь люк, а я его толкну в спину, он туда упадёт? А если захлопнуть люк, он выберется?

— Выберется через окно подвала. Но это неважно.

— Почему?

Лёва указал на небольшую чёрную точку на внутренней стороне крышки люка.

— Что это?

— Жучок. Микрофон с передатчиком.

— Откуда ты знаешь?

— Люблю шпионские битадаптивы.

Ани с размаху захлопнул люк. Лёва поморщился от грохота. Ани пошёл на кухню и сунул догорающие палочки в мойку.

— Злые вы люди. И роботы. Сперва вырвали меня из дома, лишили всего привычного. Потом лишили понимания, кто я есть. Теперь даже приватности. Скажи, зачем ты мне это всё излагал. Что это вообще за теория? Экзистенциальная гештальт-нейрология?

— Буддизм. Анатман — идея, что существует пять скандх, которые человеку кажутся его эго. Но нет. Никакого эго у человека нет.

— А что есть?

— Всё в совокупности. Один правитель как-то раз услышал красивый звон и поинтересовался, что это так замечательно звучит. Ему сказали, что это лютня. Он приказал доставить к нему инструмент. Когда лютню принесли, он возмутился: нет-нет, мне не нужна эта штука, принесите мне тот самый звук. Ему стали объяснять, что как раз струны, гриф, колки и прочее — это и есть…

— Ладно, я уловил. Слушай, если Катька опять пойдёт вразнос, ты ей тоже будешь про лютню рассказывать?

— Я думаю, что человек, который каждый день смотрит на мозги роботов, вполне себе понимает и про своё эго.

— Разве люди не отличаются от роботов?

— Чем? — Лёва снова растёкся по кухонному креслу.

Ани задумался.

— Нет, я так не могу, — сказал он. — Надо что-то придумать. Какую-то страховку. Может, позвонить анонимно в полицию? Послать робота в какой-то магазин и сообщить его местонахождение полицейским? Слушай, а здесь, на кухне, есть жучок, как думаешь?

— Можно я предложу кое-что. Только пообещай не обижаться.

— Ха. Ты же мне только что сказал, что я не волен над своими чувствами!

— Туше! Ладно. Я думаю, тебе надо принять какой-нибудь транквилизатор. Если здесь есть аптечка…

— Откуда ты знаешь?

— Что?

— Нет, ничего. Почему ты заговорил про транквилизаторы?

— У тебя повышенная тревожность. Тебе не стоило пить кофе.

— А что такое?

— Он повышает тревогу. Это были настоящие зёрна. В них был настоящий кофеин. А не то, что кладут в синтикофе. Там другая молекула, хоть и похожая.

— «И даже вместо благородного кофеина кастрированный потомок — подражание древнему почтенному алкалоиду», — хмуро процитировал Ани.

— Да-да, верно. Это кто сказал?

— Этот робот и сказал.

— Ну… в целом он прав. Тревога живёт в тебе, как подпрограмма в роботе. Собственно, это и есть программа. Только не компьютерная, а поведенческая, записанная на ДНК, как на кремниевый чип. Доставшаяся нам с палеолита программа «Бей или беги». В городских условиях, когда бить некого, а бежать некуда, она вырождается в такие вот бессмысленные компульсивные действия.

— Да-а-а, а я думал, в этой компании я зануда.

— Нет, ты не подумай, что я…

— Расслабься, Лёв. Я думаю вот только — почему они не пришли ещё? Он ей мозги промывает или ждёт, пока мы договорим? Собственно, наверное, и то и другое. Ей он обещает золотые горы и красные ковровые дорожки. А ты пока мне объясняешь, что я ничем не отличаюсь от робота. Соответственно, какое у меня моральное право воспитывать сестру? Что по этому поводу говорит буддизм?

— Робот — это всего лишь кусок кремния, который мы научили говорить. Вопрос только в том, что он говорит. И к чему толкают нас его речи. К состраданию или…

— Постой, — сказал Ани и вышел в коридор.

Он открыл люк подвала и заглянул вниз. Нашёл выключатель на стене, щёлкнул им и снова заглянул. Присел на четвереньки, а потом осторожно опустил ногу на верхнюю ступеньку лестницы, медленно перенёс на неё вес тела и стал опускаться дальше.

К люку подошёл Лёва. Он стоял скрестив руки и без особого любопытства поглядывал на неяркий бежевый цвет, идущий из подвала. Совсем скоро оттуда появился — чуть ли не вылетел — тяжело дышащий Ани.

— Что там? — спросил Лёва.

— Там… — Ани снова с шумом хлопнул люком и остался стоять выставив руки перед собой, словно готовый оттолкнуть кого-то невидимого. — Не ходи туда.

— Ладно, не буду, — сказал Лёва. — Но что там?

Ани посмотрел на него, как будто Лёва говорил на иностранном языке.

— Вчера… вчера у меня было странное чувство… — ему всё ещё приходилось делать большие вдохи между фразами. — Чувство облегчения. Мы приехали вечером сюда. После всех этих погонь… Интернета нет, домой не вернуться, как жить дальше — непонятно… А я вдруг понял, что мне не надо отвечать на мейл. Начальник отдела качества прислал письмо… И мне не надо. Даже можно не начинать думать.

Лёва с тревогой посмотрел на закрытый люк и перевёл взгляд на Ани…

— Понимаю. Но всё же…

Дверь особняка открылась. Вошли робот и Катя.