Из рода волхвов

Глава 2

— Беляй, балда ты окаянная, а ну выходь из хаты! Мы так до вечера снег чистить будем!

— Да иду я, папаня, что ты сразу начинаешь?

Среди жителей Берёзовки бытовало забавное мнение, что название их селу придумали явно по-пьяни. А всё потому, что иначе объяснить было сложно, почему местность, вокруг которой на несколько миль вперёд не виднелось ни единой берёзки, их многоуважаемые предки обозначили именно так. Да и как им, в принципе, в голову пришла идея сунуться в этот край безлюдный и свирепый — тоже никто не знал. Зимой тут было холодно и голодно, а летом — знойно. Но жить приходилось там, где жилось, — а иначе как же? До ближайшего города сутки пути, не меньше! Повезёт, если доедешь, и волки не задерут. А так, может, кто и похуже на душу людскую позарится… Нынче нечисти всякой много было в округе.

И проверять удачу на прочность, конечно, никто не хотел.

Так вот и жили они, на самом краю Пряценского княжества, позабытые и позаброшенные не только собственным князем, но и богами, по всей видимости, тоже.

Самые весёлые времена в Берёзовке наступали в разгар зимы, когда снегом их заметало со всех сторон света. И как не молили они Марену, суровую владычицу холодов и вьюг, сжалиться над их несчастными покосившимися избушками, всё без толку — заваливало так, что откапываться приходилось всё утро. А, бывало, и день. Зато в такие моменты в жителях Берёзовки, обычно хмурых и нерасторопных, просыпалось невиданное для них человеколюбие. Они, сплотившись, как перед тяжкой сечей, шли откапывать своих соседей, с которыми только вчера ругались так, что кумиры на домашних алтарях подпрыгивали от воплей. Не было, как говорится, счастья, да несчастье помогло.

Веселина общего воодушевления, впрочем, не разделяла, а на лопату так и вовсе смотрела презрительно, как на ворога поганого. Но с матушкой спорить было сложно, особенно когда она воинственно замахивалась веником и гнала её из хаты прочь. Нет, матерью плохой она вовсе не была, просто старухе, жившей напротив, никто другой помогать откапываться не хотел. Так уж вышло, что бабулю Светану в Берёзовке не сильно жаловали, уж больно сварливой она была, — доброго слова от неё не дождешься. Бранила всех, от мала до велика, — только никто так в итоге и не понял за что. И Веселина бы плюнула на неё, оставив эту старую озлобленную ведьму доживать свой короткий век под слоем снега, но сердобольная матушка со своим веником выбора ей не оставляла.

— Иду я, маменька, иду. Не бранись только с утра пораньше, — скривившись, брякнула она и сунула в рот недоеденный ломоть хлеба.

Дедушка, расслабленно умостившийся за столом, смотрел на неё из-под нависших белых бровей с весельем в карих глазах. И, когда Веселина с обречённым видом схватилась за лопату, вдруг подал голос:

— А ты ничего не забыла?

Она непонимающе глянула на него, вздёрнув бровь. И вдруг почувствовала, как их дом легонько дрогнул, словно кто-то огромный стукнул по нему кончиками пальцев. Они все испуганно замерли. Наверху послышался скрип и шорох, и кто-то обиженно заколотил по потолку так, что тарелки на полках зазвенели. Веселина встревоженно глянула на мать, которая вдруг суетливо бросилась к погребу.

— А чего Бакуня сегодня разбушевался? Мы что, не так что-то сделали? — с опаской поинтересовалась она.

Дедушка улыбнулся в густую бороду и, поднявшись со скрипнувшей лавки, легонько стукнул её по лбу.

— Дурная, забыла, что ли, что сегодня за день?

Веселина тихо ойкнула, но тут же испуганно поджала губы, когда по потолку вновь заколотил их разозлённый Домовой. В конце второго зимнего месяца они всегда отмечали именины домашнего духа-хранителя, но в этот раз из-за того, что снегом их завалило по самые окна, мысль о празднике совсем вылетела из головы. Бакуня хоть и не был самым сварливым представителем своего уникального вида, но обижаться умел так, что потом весь оставшийся год они не знали, куда деваться от его злых проказ. Поэтому поздравить именинника в его день было делом верным. Даже обязательным, скажем так.

— На, отнеси-ка Бакуне подарок, — сказала матушка и всучила ей горшочек с кашей и праздничный ковшик с тёплым молоком. — Пусть не гневается на нас, помним мы про его именины. А это отдай, сама схожу бабку Светану откопаю. Всё, иди-иди, топчешься ты тут на пороге!

Мать совершенно бессовестно толкнула её в сторону кухни, а сама с необычайной прытью скользнула за дверь, — и сквозняк ловко проник ей за шиворот. Поёжившись, Веселина угрюмо глянула на непривычно улыбчивого дедушку, который, подражая строгой интонации её матушки, деловито протянул:

— Иди-иди, чего стоишь! Уважь Бакуню, пока он нам дом вверх ногами не перевернул.

— Почему именно я, деда? — обиженно пробурчала Веселина. — Он меня вообще не жалует. Ты сам и сходи, он тебя больше всех любит.

Дедушка тут же засуетился и, схватившись за свой неизменный посох, с тихим шарканьем поспешил к двери. Вид у него при этом сделался такой занятой, будто бы с утра пораньше к нему вдруг выстроилась очередь из заболевших односельчан, которым всем, как одному, нужен был его лекарский совет.

— Так вот и наладь с ним дружбу, Линочка. А я делами займусь, так что, — он лукаво кивнул в сторону печки. — Займись и ты чем-нибудь полезным.

И скрылся, хлопнув дверью. Веселина от отчаяния готова была разрыдаться, но едва ли это хоть как-то повлияло бы на ситуацию. Устало вздохнув, она, удобнее перехватив горшочек с кашей, приблизилась к печке, — от неё веяло теплом и дымом. Она с показательным стуком опустила кашу вместе с молоком на шесток и, взяв кочергу, легонько постучала по камню. За печью что-то громко зашуршало, закопошилось и, наконец, показалась лохматая светлая голова. Обиженные голубые глаза на волосатом лице разглядеть было сложно, но она чувствовала, как они буравили её недоверчивым взглядом.

— Ну, и чего ты такой хмурый? Помним мы про твои именины, — Лина кивнула на угощения. — Мама сегодня с утра кинулась готовить тебе гостинцы, а ты, нетерпеливый, чуть весь дом нам не перевернул!

Волосатая голова лишь демонстративно фыркнула в ответ на её слова. Веселина едва сдержала раздраженный вздох, понимая, что грубить духу-хранителю очага никак нельзя. В детстве она однажды обидела Бакуню, сказав в его адрес кое-что довольно грубое. И всё бы ничего, так тот после этого весь год подкидывал ей в постель всяких гадов, вроде жучков и змей. Серьёзно навредить они, быть может, и не могли, но Лина от одного их вида впадала в такой ор, что вся изба сотрясалась вместе с ней. Спать она тогда боялась до ужаса, а прощение вымаливала чуть ли не на коленях. С тех пор отношения у неё с их личным Домовым не ладились…

Вот и сейчас это лохматое чудо смотрело на неё так, будто она была воровкой, пробравшейся в его обитель.

— Можно и пораньше было угостить! — недовольно заявила мохнатая голова. — Я с утра жду и жду, жду и жду. Чуть с голоду не помер! Доведёте же, изверги!

Сперва из-за печки высунулась рука с цепкими когтистыми пальцами, а за ней — нога с острой выпирающей коленкой. Домовые были созданиями маленькими, размером не превышающими трёхгодовалого ребёнка, но конечности почему-то имели непропорционально длинные. А ещё, в отличие от детей, были они все настолько волосатые, что напоминали старый пенёк, обросший мхом. Или скатавшийся комок шерсти на ножках — тут уж кому как. И, пожалуй, выглядело это чудо-юдо и правда забавно — только обижалось на любые шутки моментально. Веселина, к своему несчастью, уже убедилась в этом на своём примере.

Она, подняв горшочек с кашей, торжественно протянула его Бакуне. В зарослях светлых волос проклюнулась довольная улыбка, и Домовой заинтересованно повёл носом, принюхиваясь к сладковатому аромату. Но брать угощение из её рук не спешил — ждал поздравлений.

— Дедушка-соседушка, ешь пироги — да наш дом береги, — смущенно сказала Веселина заученную с детства приговорку и слабо улыбнулась. — И с именинами тебя.

— Раз в году и ты, негодная девчонка, можешь порадовать мою старую душеньку! — довольно пропел Бакуня и ловко выхватил у неё кашу. — Спасибо за угощение хозяюшке Богдане!

Веселина с неудовольствием глянула на то, с каким аппетитом он отправил первую ложку в рот, но пререкаться не стала. И упоминать тот факт, что каша вообще-то готовилась под её чутким руководством, — тоже. Лишь тихо фыркнула себе под нос и, схватив шубу с лавки, направилась в сторону выхода. Но замерла, когда почувствовала цепкую хватку на своём запястье.

Бакуня смотрел на неё удивительно серьёзными голубыми глазами, в которых она впервые в жизни увидела нечто похожее на тревогу. Домовым была несвойственна трусость, но их маленькое домашнее чудо-юдо отчего-то слабо подрагивало.

— Берегись, Лина, беда к нам идёт. В лес сегодня — ни ногой. Помяни моё слово, что-то дурное случится совсем скоро… Что-то страшное!

Веселина окинула его внимательным взглядом, но к совету решила прислушаться. Матушка в детстве часто говорила ей, что Домовые всегда тонко чувствуют все изменения, происходящие в природе. Если поблизости ходит нечто страшное — они обязательно узнают об этом и дадут знак своим домашним. Несмотря на то, что духи-хранители рождались и умирали в одном доме, с которым были связаны незримой нитью, эти существа всё ещё оставались любимыми детьми Велеса, бога-покровителя мудрецов и волхвов. И им было ведомо гораздо больше, чем обычным людям.

Впрочем, Лина обычной никогда не была — и тоже чувствовала угрозу, мечом повисшую в воздухе.

— Всё хорошо, Бакуня, я знаю, — с улыбкой отозвалась она и ободряюще похлопала его по руке, прежде чем скрыться за дверью.

На улице искрился снег, и было белым-бело. Веселина без удивления посмотрела на соседский двор, со стороны которого доносились гневливые крики и возмущения. Видать, их курятник снова завалило по самую крышу, так что теперь приходилось откапывать его всем семейством. Впрочем, Лина надеялась этой участи избежать — уж больно не нравился ей соседский сынишка, голодным волком поглядывающий в её сторону. Она торопливо шмыгнула за ворота и направилась в сторону капища богини Макошь, которое, застыв неподвижной крепостью на заснеженном холме, пронзало заострёнными кольями небо. Тревожить богов во время приступов безделья — дело грешное, но Лина думала, что берегиня не прогневается, если она один разочек посидит в тишине и спокойствии подле её идола.

Но стоило ей миновать последнюю деревенскую избу, как прямо в затылок ей прилетело что-то мокрое и холодное. Веселина медленно обернулась и с раздражением уставилась на рыжеволосую бестию, которая довольно улыбалась и потирала красные замёрзшие руки. Рядом с ней покатывались со смеху малолетние безобразники, такие же рыжие и веснушчатые, как и их старшая сестра.

— Филонишь опять, подруженька? Негоже бросать односельчан в беде! Как тебе не стыдно? — лукаво протянула Любава.

— Да точно так же, как тебе, милая подруженька, — ухмыльнулась Веселина и запустила снежок прямо в румяное девичье лицо.

Детвора с визгом разбежалась во все стороны и принялась закидывать друг друга снегом. И вскоре им стало всё равно и на раскрасневшиеся от мороза ладони, и на холод, который злобно щипал за бледные щёки. Взрослые посматривали на них с едва заметным недовольством, но в зависти своей признаваться не желали, продолжая с силой налегать на лопату и сетовать на проклятущую зиму с её бесконечными снегами.

Когда они вдоволь наигрались, а рыжие бесята благополучно скрылись в избе, Лина с усталым вздохом рухнула прямо в сугроб, отчего её мокрые кудряшки стали ещё более тяжёлыми. Люба умостилась рядом с ней с плутоватой улыбочкой на красном, как спелое яблоко, лице.

— Продыху от тебя нет, — устало сказала Веселина, буравя собеседницу недовольным взглядом.

— Да будет тебе, зато весело! — махнула рукой Любава. — Не будь меня, ты сидела бы сейчас, как бирюк, на капище в полном одиночестве. Чего ж хорошего в этом?

— Тебе, быть может, и ничего хорошего. А мне там дышится спокойнее, — тихо отозвалась она и подула на продрогшие пальцы. — Силы там много. И видения чётче.

Люба хитро глянула на неё и проронила, не скрывая интереса:

— Скажи, Лин, а все волхвы могут видеть вещие сны, как ты?..

Веселина тут же повалила её за собой в снег и ладонью накрыла дрогнувшие девичьи губы. В орехово-карих глазах горело ничем не прикрытое раздражение и предупреждение: «Молчи, если без языка не хочешь остаться». Лина трижды прокляла болтливость этой бестолковой девицы и собственную глупую доверчивость, по вине которой она оказалась в этой неоднозначной ситуации. Волхвам нынче жилось тяжко, особенно тем, кто не пожелал служить князю. Люди их не жаловали, боялись, как огня, а нечисть, к сожалению, за своих не считала. Вот и метались они, зажатые, как меж двух огней. Если бы жители Берёзовки узнали о том, что в ней течёт кровь колдовского племени — погнали бы всю семью камнями и палками прочь из деревни.

И мать с дедом бы не пощадили, пусть они волхвами никогда и не были.

— Еще громче скажи, чтоб наверняка все вокруг услышали, — угрожающе шепнула ей Веселина и, увидев понимание в чужих глазах, медленно убрала руку. — В могилу меня сведёшь так, подруженька.

— Хотела бы — уже свела, — спокойно отозвалась Люба и невозмутимо стряхнула с себя снег. — Ну так всё же? Видят или нет?

Веселина устало вздохнула, сетуя на то, что когда-то давно пожалела эту сумасшедшую девицу и предложила ей свою помощь. Пройди она мимо злосчастного пруда тем весенним вечером — ничего бы этого не случилось. Впрочем, и Любы в её жизни тогда тоже не случилось бы. Эта влюблённая глупышка собиралась броситься в омут с головой, сгорая от безответных чувств, а она, не сумев обойти чужую беду стороной, взяла да и полезла спасать её. Ворожба — дело нехитрое, особенно для женщин-волхвов, потому Веселина и решила помочь, не посчитав свой поступок за что-то дурное. Просто не хотелось, чтоб у неё на глазах девицы юные из-за бессердечных мерзавцев топились.

А в итоге ей досталась сумасшедшая подруженька, которая и сама в могилу прыгнет, и её за собой в любой момент утянет.

— Не знаю я, видят или нет, — сказала Лина и с сожалением добавила: — Я с другими волхвами в жизни и не общалась. Во снах разве что. Но в них всё странно так и туманно…

Их беседу прервал истошный женский вопль, тенью пролетевший над крышами домов. Они вскочили из сугроба и бросились туда, откуда слышался крик и плач. Односельчане потянулись вслед за ними, побросав лопаты и позабыв про снег.

— Лекаря, скорее лекаря! Цвета, Цветочка! Доченька моя!

Веселина с непониманием рассматривала распластавшееся по снегу женское тельце. Цвета была их ровесницей, в прошлом году ей минула семнадцатая весна. Но сейчас бойкая девица, которая всегда привлекала внимание деревенских юношей своей красотой и силой, в судорогах каталась по снегу и кричала от боли. Вопли её были настолько истошными, что односельчане в ужасе закрывали уши руками — лишь бы не слышать. Руки Цветы покраснели от холода, но на запястьях и оголённом участке шеи виднелись черные следы, похожие на мелкую сыпь. Девушка дрожащими ладонями загребала ледяной снег и судорожными движениями забрасывала его себе за шиворот, словно пыталась остудить пылающую кожу. Но делала, по всей видимости, лишь хуже, а потому крики её постепенно переходили в скулёж и надрывный плач.

Лина хотела подойти ближе, но деревянный посох и строгий взгляд дедушки остановил её. Он осторожно приблизился к Цвете, отодвинув её перепуганную мать, и вгляделся в черную сыпь. Лицо его, и без того хмурое, сделалось мрачнее тучи. Веселина с детства видела, как он осматривал и лечил людей, но выражение ужаса на дне его карих глаз узрела впервые.

Дедушка обернулся к столпившимся вокруг него жителям, ожидавшим его вердикта, и сказал твёрдым, но полным невыразимого отчаяния голосом.

— Это не простая хворь. У неё на коже проклятые руны, — он бросил короткий взгляд на застывшую Лину, — волхвы нас с вами истребить решили.